- В игрушечки все играешь! - хмуро сказал Бобоська, выслушав Тошку. - Детские сказочки, веселые песенки. А здесь дело керосином пахнет.
- Ты погоди злиться. Пойдем, я тебе письма покажу. Их же кто-то писал. А почему сейчас не пишет, понять не могу.
Прочитав письма Штормштиля, Бобоська задумался. Он повертел в руках бутылку из-под ямайского рома, еще раз пощупал Тошкины ботфорты.
- Говоришь, бутылки приплывали в Старую гавань?
- Да. Точно по адресу.
- А ну, пойдем!
- Куда?
- В Старую гавань, куда же еще…
Под ржавыми эстакадами волны сонно выгибали гладкие спины. У берега, прикрученный канатами к палам, покорно стоял черный облупленный сухогруз со снятыми палубными надстройками. "Красный Батум" отчаянно дымил, флаг на его мачте был уже совершенно черным от копоти.
Тошка смотрел на море. Оно казалось неуютным и пустым. Дождь прошел, но вода была еще бурая и тусклая. На волнах качались арбузные корки, старые рыбацкие поплавки, выжатые половинки лимонов.
- А это не она? - спросил Бобоська и поднял с гальки бутылку, оплетенную потемневшей соломой.
- Она! Она, Бобоська! Из-под ямайского рома! - Тошка нетерпеливо вырвал бутылку. - Ответ пришел! Ответ! Ее выкинуло волной на берег, вот я и не заметил.
Пробку протолкнули внутрь бутылки и вытрясли из нее свернутое в трубку письмо. Тошка нетерпеливо развернул белый бумажный лист. "Тому, кто принял имя капитан Штормштиль!" - прочел он.
- Постой, постой… Это же мое письмо. Это я писал…
Побродив по берегу, они нашли еще две Тошкины бутылки. Одна из них была надколота.
- Откуда ты их бросал? - спросил Бобоська.
- Я же говорил тебе: с волнореза.
- Идем на волнорез.
- Зачем?
- Идем. Хочу проверить одну вещь.
Они пошли к воротам Старой гавани. Оглянулись. Привязанная к свае, одиноко покачивалась лодка боцмана Ерго. Она была выкрашена в веселый голубой цвет. На носу блестели написанные бронзовой краской буквы:
"КАПИТАН БОРИ…"
На волнорезе Бобоська заново запечатал бутылку. Воткнул в пробку кусок проволоки, привязав к ней белый лоскут.
- Кидай, как кидал, - сказал он. Тошка, размахнувшись, швырнул бутылку далеко в море. - А теперь будем следить, куда она поплывет…
На следующее утро бутылку принесло в Старую гавань.
- Теперь понял, в чем дело?
- Нет.
- Э, нужно было соображать! Море - это тебе не твоя Воробьиха. У него течение не сверху вниз. У него течение как хочет крутит. Вот от волнореза оно жмет сперва по прямой, а потом где-то там поворачивает - и понесло в Старую гавань. Тот, кто посылал тебе письма и получал их от тебя, хорошо знал это течение.
- А может, это сам Ерго был Штормштилем? Бобоська! Это Ерго - Штормштиль! Потому теперь никто и не отвечает мне.
Бобоська задумался. Потом покачал головой.
- Нет. У Ерго был другой почерк. Совсем неважный. И потом он не смог бы так выдумывать. Он кому-то передавал твои письма.
- А как же ответы? Ведь я получал ответы! И бутылки приходили не только сюда. Первую я выловил знаешь где? В десяти километрах от Старой гавани! У берега, где ставят веники на рачков.
Бобоська грустно улыбнулся. Похлопал Тошку по плечу.
- Эх, олан! Ту бутылку подбросил тебе сам Ерго. Конечно, Ерго. Он сидел на носу, так?
- Так.
- А ты на корме. Он незаметно вынул ее из мешка и пустил за борт. Ты и выловил.
Это было похоже на правду. Боцман, боцман! Как же теперь без тебя связаться со Штормштилем? А Штормштиль или кто бы там ни скрывался под его именем, нужен был позарез.
- Я тебе сейчас такую историю выдам, - вполголоса сказал Бобоська, когда они шли с волнореза обратно в город. - Понимаешь, я теперь часто ночую в мастерской. Надоело мне у тетки. Она все про те шесть тысяч рублей бакланит. А в мастерской никого. Заберусь на тюки и сплю. Мягко, хорошо. Куда лучше, чем у Скорпиона. Там тоже покоя не дают. Сбегай за вином, вынеси помои, принеси воды. Сдохнуть можно. То, что я в мастерской ночую, об этом, конечно, никто не знает. Скорпион бы голову оторвал. Он думает, я у тетки.
- Как же ты в мастерскую пробираешься?
- А я ход нашел. С чердака. У них красильня с железной шторой, а на чердаке пол гнилой. - Бобоська презрительно сплюнул. - Вот я и лазаю. Позавчера засыпать уже стал и вдруг слышу: гремит засов. Кто-то открывает мастерскую. Я вначале думал - воры. Но больно уж гремят. Потом слышу: Скорпион лопочет. Я тогда за тюки и затаился. Вошли четверо: Сушеный, Скорпион, глухонемой и еще один какой-то, я его раньше не видел. Вошли, дверь прикрыли и зажгли свечку, электричество не включали.
Тот, незнакомый, начал:
"Давайте с Гундосым решать дело. Потому что в первый же туман Ахмет уйдет за рубеж".
"Как это уйдет? - удивился Серапион. - У него же лицензия на лов тунца. До Нового года".
"Он сказал, уйдет. Одно дело контрабанда, другое дело стрельба. Он на такое не договаривался".
Серапион страшно разозлился. Он ходил по мастерской и ругался последними словами.
"А кто же будет доставлять товар? - шипел он. - У Ахмета фелюга, как баклан. Летит быстро, и ночью не увидишь - черная. Где еще с такой договоришься? И ребята все на подбор. Это что же, выходит, дело закрывать? да?"
"Выходит. Что поделаешь - на время придется завязать. Нам и так начинают пятки жечь".
"Ва! И все это из-за проклятого шума. Что делать! Что делать?"
"Я уйду с Ахметом, - неожиданно сказал глухонемой. - Мне здесь больше оставаться нельзя… Накроют, и тогда хана".
Тошка чуть не подпрыгнул.
- Глухонемой?!
- Он, оказывается, такой же глухонемой, как и мы с тобой. - Бобоська пнул ногой подвернувшуюся консервную банку. - Я его голос сразу узнал. Это он отнял у меня сверток с кожаным пальто. Его кличка - Гундосый. Он еще пудру "Ша нуар" мне тогда продал. За тридцатку. Выходит, пудра тоже контрабандная. А мы дарили…
- Бобоська! Бобоська! - Тошка в ужасе схватил друга за руку. - Это он убил Ерго!
- Кто он?
- Гундосый!
- Откуда ты взял?
- Он! Он! - твердил Тошка, размазывая по лицу слезы. Все разом встало перед его глазами: черная вода, подернутая рваным туманом, острый нос фелюги и старая шлюпка с гундосым человеком, сидящим на корме, над самой Тошкиной головой.
Глава 22. Встреча с капитаном "Фантазии"
Лодки были зачалены за толстый железный брус, который тянулся вдоль стенки набережной. С кормы каждой из них было заброшено по якорю. Лодки качались на пологой волне, вскидывая вверх то корму, то нос. Они вели себя неспокойно, совсем как норовистые лошади у коновязи. Бобоська плыл вдоль строя лодок, время от времени цепляясь рукой за якорные цепи.
- Это лодка старика Трофима, - выплевывая воду, кричал он Тошке. - А это Аршака с Приморской улицы…
С моря дул сырой порывистый ветер, и набережная была пустынной. Никто не обратил внимания на двух мальчишек, один из которых плыл зачем-то вдоль берега, а другой шел и нес на плече его одежду.
Бобоська нырнул под одну корму, под вторую, потом поплыл дальше. Было видно, что он устал.
- Вылезай! - крикнул Тошка. - Замерзнешь.
Но Бобоська махнул рукой и снова нырнул. Он долго не показывался. Наконец над водой мелькнула его темноволосая голова. Бобоська ухватился двумя руками за борт шлюпки и прижался к нему мокрым лбом.
- Что? - Тошка перегнулся через парапет набережной. - Что там?
- Бебут Ерго… В днище, у самой кормы… - Бобоська подтянулся на руках и влез в лодку. - Здесь ящик под банкой, вот они и не заметили его. Бандюги!..
В этот же день у Тошки с Бобоськой был решающий разговор.
- Ты понимаешь, - убеждал Тошка, - мы обязаны сообщить обо всем в милицию. Ночью может быть туман, и этот самый Ахмет уйдет на "Черной пантере", и с ним улизнет Гундосый. Ведь я и ты - единственные, кто знает о шайке контрабандистов, о тех, кто убил боцмана. Как же мы можем молчать? У нас улики в руках.
- Что ты меня уговариваешь? Что я, маленький? Я согласен, но сначала скажи, куда ты отправил Штормштилю первое свое письмо? Ведь в бутылках ты стал посылать со второго, да?
- Да.
- А первое как попало к нему?
- Сам, Бобоська, не пойму. Это какая-то тайна.
- Опять тайна? Ты куда его сунул?
- В стену. Оно провалилось в пустоту.
- В какую еще пустоту?
- Пустота в стене. Вентиляция. В подвале у нас эта стена. Идем, покажу…
Они спустились в подвал. Тошка приставил к стенке стремянку, взобрался по ней и засунул руку в щель.
- Вот сюда я бросил. Вот так. - Он вынул из кармана "Пионерскую правду", сложил ее пополам и пропихнул в щель. Газета исчезла. - Вот видишь - там пустота.
Бобоська, хмуря лоб, сосредоточенно молчал. Черные брови сошлись у переносицы. Потом он вдруг повернулся и решительно зашагал к выходу.
- Ты куда?
- Сейчас вернусь. Может, без милиции обойдемся…
Тошка стоял на стремянке, прижавшись спиной к сырой кирпичной стене. Он думал о Штормштиле. О том, каков из себя человек, писавший ему такие хорошие письма. Конечно, на нем нет ни камзола, ни треуголки, ни ботфорт с серебряными пряжками. Это все выдумки. И Клотика нет. Тошка вздохнул. И все же Штормштиль, когда он, наконец, появится, будет не таким, как, скажем, директор кинотеатра, тот самый, что живет в соседней квартире - лысый, толстый, с мягким, как у женщины, лицом и в белых парусиновых туфлях. А вдруг!.. Тошка вспомнил, как однажды этот самый директор подмигнул ему при встрече. Просто так, на лестничной площадке, взял ни с того ни с сего и подмигнул, словно заговорщик. Тогда Тошка не обратил на это внимания. А зря. Может, он и есть Штормштиль? Ведь это его банкетка и ломберный столик стоят в подвале… Нет! Нет… Что за чепуха! Штормштиль будет совсем другим. Он окажется сильным и красивым, похожим на капитана Борисова. Да, именно на него. А капитана Борисова Тошка всегда представлял себе высоким, широкоплечим с веселыми глазами и рокочущим голосом. И с прямой английской трубкой, зажатой в обветренных губах.
Что-то зашуршало за Тошкиной спиной. Он обернулся. В щель просунулся кончик газеты. Тошка потянул его. Это была та самая "Пионерская правда", которую он десять минут назад запихивал в вентиляционный продух. На газете было написано Бобоськиной рукой: "Поднимись во двор и спустись в подвал из первого подъезда. Никакой пустоты нет. Щель-то сквозная, олан!.."
Тошка выбрался из подвала. Солнечный свет ударил в глаза.
- Тошенька! Кушать! - крикнула ему из окна мама.
- Сейчас!
Он юркнул в первый подъезд, сбежал вниз по замусоренной лестнице. Толкнул тяжелую, обитую жестью дверь. Бобоська сидел на корточках в торце подвала, смежного с Тошкиным, и что-то с интересом разглядывал.
- Чей это может быть? - спросил он Тошку. - Ты не знаешь?
Тошка глянул, и… газета выпала из его рук. У самой стены, в старой, облупленной ванне, сияя всеми цветами радуги, плавал пучеглазый морской петух. Над ванной висела картонка с категорической надписью: "Не трогать! Мор. петух. Принадлежит Кло Борисовой".
- Вот кто получил твое первое письмо, - усмехнулся Бобоська. - Морпетух. Ну, ладно, пошли к ним. Они должны знать, где Штормштиль.
Дверь им открыла Кло. Она стояла в своем красном в горошину платье и смотрела на друзей без тени удивления.
- Здравствуйте! - сказала Кло и добавила строго: - А ты, Топольков, почему сегодня в школе не был?
- Не до школы мне, - буркнул Тошка. - Мама твоя дома?
- Дома. Заходите. Только ноги вытирайте. Вон какие сапожищи пыльные.
Тошка глянул вниз. Ботфорты капитана Штормштиля, испачканные кирпичом и известкой, выглядели рядом с Бобоськиными тапочками очень внушительно. Одни голенища чего стоят - словно граммофонные трубы. "Как бы мама их из окна не заметила" - подумал Тошка и тщательно обтер ботфорты о половик…
Женщина с Грустными Глазами стояла у письменного стола. Перед ней белела стопка бумаги, из бамбукового стаканчика торчали остро отточенные карандаши. Бобоська с Тошкой сели на краешек дивана и рассказали, почему им так срочно потребовался капитан Штормштиль, вернее, тот, кто подписывает этим именем свои письма. Они рассказали обо всем. И о ночной встрече в мастерской, и о поездке на Нижний мыс за перепелами, и о бебуте в днище шлюпки.
- Они товар свой с фелюги сгружали где-то за городом. У Нижнего мыса, наверное, - продолжал рассказ Бобоська. - А в мастерскую после привозили на арбе, вроде это химикаты. В чулане складывали. Скорпион, то есть Серапион, Изиашвили в общем, запаковывал товар в свертки, ну, а я уже разносил по адресам. Спекулянтам всяким, перекупщикам. Я не знал конечно, думал - это заказы на чистку там или на окраску. Но когда меня из города в другие места посыла начали, я, знаете, понял - дело дрянь. Это уже не чистка, а что-то другое. Вот только что - не мог понять. И свертки боялся спечатать. Серапион их клал в бумажные мешки и на швеиной машинке застрачивал. Как здесь распечатаешь, чтоб незаметно было? И потом еще это кожаное пальто… Он мне все из-за него милицией грозил…
- Скажи, а ты сможешь вспомнить адреса тех, кому относил свертки?
- Конечно! - Бобоська даже привстал с дивана. - Я помню все адреса и все морды серапионовских клиентов. Я их среди ночи узнаю. Так они у меня в печенках застряли.
Женщина с Грустными Глазами слушала Бобоську, и лицо ее было строгим и взволнованным. Потом она сняла телефонную трубку и позвонила кому-то. Тошка догадался: Штормштилю звонит.
Пока она набирала номер, Бобоська толкнул друга в бок и показал глазами на большую фотографию. Фотография висела над столом, на стене. Высокий широкоплечий моряк с веселыми глазами и длинной английской трубкой в углу прямого рта стоял рядом с тоненькой женщиной. На ней полосатая тельняшка, кожаные брюки и… Тошка приподнялся с дивана, чтобы получше рассмотреть фотографию. Сомнения быть не могло. На женщине были ботфорты капитана Штормштиля. Те самые что висели в гроте Больших скал, а сейчас были натянуты на Тошкины ноги. Он, конечно, узнал не только ботфорты, но и жену капитана Борисова. Правда, глаза у нее на фотографии были совсем не грустные, а наоборот, смеющиеся и счастливые.
- Алло, - сказала она в трубку. - Да, это я. Здравствуй, Сергей. Есть новости?.. Я понимаю, что не для газеты пока… Так, так… У тебя очень усталый голос… Двое суток? Я понимаю… Ты молодец, Сергей… Да? Примерно минут через сорок? Ну, что ж… У меня тут гости. Да, да, тот самый Тоша и его друг. Я их возьму с собой… Лучше всего с волнореза. Хорошо… Передавай привет твоим ребятам!
Женщина с Грустными Глазами положила трубку.
- Кло, - шепнул Тошка. - Кто этот Сергей?
- Меня вообще зовут Таня. Но я согласна на Кло. Я уже привыкла…
Они вышли на улицу все вместе.
Солнце, перевалив через зенит, неторопливо спускалось к еще далекому от него, размытому морем горизонту. Оно попрежнему светило ослепительно и щедро, но было уже не таким жарким. В эту пору люди обычно выходят из своих домов, ставят стулья прямо на тротуары, в густую тень камфорных деревьев. Тень расползается по асфальту причудливым лохматым узором и, если с моря дует ветер, то она шевелится как живая, уползая из-под ног, раскачивает тротуар, словно палубу. И тогда начинает чуть-чуть кружиться голова и кажется, что ты на корабле и что совсем рядом, прямо за высокими, зелеными бортами газонов, бушует неспокойная озорная вода. Но это - когда ветер.
Тошка шел рядом с Кло, стуча ботфортами по асфальту. Люди смотрели ему вслед и говорили:
- Хорошие сапоги. Очень интересно, где он их достал?..
Тошке хотелось остановиться и крикнуть им:
- Да если б вы знали, какая удивительная история связана с этими ботфортами!..
Но он, конечно, не останавливался и ничего не кричал. Он понимал, что эта история не для всех и ее нельзя просто так рассказывать на улице первому встречному.
- Давайте возьмем фаэтон, - предложила Кло. - Я так люблю ездить на фаэтоне. Гораздо лучше, чем на такси. Правда, мама?
- Правда. Я тоже люблю наши фаэтоны. - Она помолчала. - Когда Ерго был совсем маленьким, он мечтал стать фаэтонщиком. Да… Ну, ладно, на фаэтоне так на фаэтоне…
Извозчик попался разговорчивый. Он держал ременные вожжи в широко расставленных негнущихся руках и, не поворачивая головы, выкладывал все городские новости. При этом не забывал время от времени угрожающе кричать прохожим:
- Хабар-да-а-а!
Когда проезжали мимо красильни, извозчик ткнул кнутом, показывая на опущенную железную штору и прилепленную к ней записку:
"Закрыто на учет".
- Как это их раньше не учли да не прикрыли? Был бы жив хороший человек. Эхе-хе, дела-то… А говорят, поймали всю компанию. В море, у самой границы накрыли. Тех, кто возил. И глухонемого с ними. Только вроде никакой он не глухонемой оказался.
- Откуда вы все это знаете?
- Э-э, хозяйка! Я ведь людей вожу, не дрова. А люди между собой говорить любят. Поймали, это точно. Судить их теперь надо. Всем городом судить. По законам военного времени, хоть и войны давно уже нет…
Море за волнорезом было спокойным. Оно тихонько гладило шершавые бетонные блоки, ластилось к ним, будто никогда и не было между ними никакого шума, будто никогда не пыталось море перепрыгнуть через ненавистную ему преграду, с воем понестись к причалам, раскидать в стороны захваченные врасплох корабли. Море делало вид, что смирилось, что всегда теперь будет таким прозрачным, тихим и ласковым. Но волнорез продолжал стоять тяжело и неподвижно, подняв вверх белую мигалку. Он не верил в покорность моря
- Кто же все-таки этот Сергей? - снова шепнул Тошка, тронув Кло за кончик рукава. Ему не терпелось узнать о Штормштиле. Хоть что-нибудь, хоть самую малость.
- Не будь любопытным.
- Так я ведь, понимаешь, Таня…
- Зови уж меня Кло. - Она не шутила, лицо ее было серьезным. Тошке показалось, что у него сзади сквозь рубашку прорезываются два огромных, невидимых никому крыла. И они вот-вот поднимут его высоко в воздух, выше стрекозиных глаз мигалки, и понесут навстречу белым хлопьям облаков, навстречу южному ветру, пахнущему щемящими тайнами далеких полуденных стран. Его даже перестало интересовать, кто же такой этот самый человек, которого Женщина с Грустными Глазами называла Сергеем.
- Он начальник погранзаставы, - совсем неожиданно сказала Кло. - Сергей Петрович Дорохов. Мама училась с ним когда-то в нашей школе. Он такой веселый и шумный и любит икру из баклажанов.
Далеко, от самого горизонта, шли к берегу три черные точки. С каждой минутой они становились все крупнее и крупнее.
- Что-нибудь уже видно, мама?