Да, в жизни все не одинаково. И это, наверное, здорово, что так. Сколько ботинок, сандалет, сапог и тапочек сносит Тошка за свой век. Не счесть и не запомнить. А вот ботфорты у него всегда будут одни и те же. Кожаные ботфорты капитана Штормштиля.
Тошка подрос, они ему становятся малы. Жмут. Еще полгода, и вовсе не налезут. И все равно, несмотря ни на что, они останутся единственными ботфортами. Других таких не будет никогда. Хотя с виду это самые обычные морские сапоги с высокими голенищами.
В город снова вступало лето… Оно кричало со всех перекрестков пронзительными голосами продавцов мороженого:
- А вот кому сливочного?..
Оно выплескивало на пристань и на привокзальную площадь первых курортников. Оно развесило в школьных коридорах расписание экзаменов. Оно властно вступало в свои права.
И, как всегда, все в нем точно совпадало: расписание поездов с расписанием рейсовых пароходов, клев ставридки с экзаменом по алгебре, мамин отпуск с папиным, а это означало, что Тошку могут услать на пол-лета к дедушке, в Куйбышев.
Но все пошло но-другому. С того самого момента, как появился дядя Гога.
Глава 2. Бывший разбойник Али-Бабы
Он был Тошкиным дядей, а маме приходился всего лишь братом. Когда Тошка бывал в другой комнате, мама говорила о дяде Гоге:
- Он совершенно неустроенный, беспечный, бездомный. Восемь месяцев болтается в горах, небритый и дикий. Человеку почти сорок, о чем он думает?
- У него такая профессия, - вступался за дядю Гогу папа. - Он же геолог.
- А разве геолог не может сидеть в кабинете, писать диссертацию? Обязательно нужно бегать, как козлу по горам. Именно поэтому от него ушла жена. Кому нужен бродяга, от которого за версту пахнет костром, чесноком и махоркой?
- Ну, зачем ты так? В городе Гога и бреется, и курит "Казбек". А в горах… в горах все, наверное, очень трудно и романтично. Нет, нет, геология - дело настоящих мужчин. Не то что моя бухгалтерия… - Папа вздыхал и задумчиво трогал рыжие костяшки счетов - он всегда брал работу на дом.
Тошке становилось жаль отца. В конце концов он ведь не просто бухгалтер, а главный бухгалтер. От него не меньше, чем от капитана порта, зависит, чтобы все было в порядке, все расчеты, все оплаты и всякие там авансы и балансы.
Если б отец захотел, он мог даже носить нарядную морскую фуражку и темный пиджак с ярко начищенными медными пуговицами. Имел полное право. Но отец почему-то ходил в чесучовой паре и в панаме "здравствуй-прощай" И совсем не стремился походить на человека, от которого десятки сухогрузов, танкеров, лесовозов, не говоря уж о буксирной мелочи, зависят не меньше, чем от капитана порта - черноусого, с громадным крабом на фуражке.
- Да, - продолжал мечтательно говорить в другой комнате папа, - геологи - это люди, живущие для будущего. Найденные ими руды, или уголь, или там другое что-нибудь могут добываться потом в течение веков. Так что стоит голодать, и холодать, и курить махорку. Да, махорку!.. Как знать, может наш Антон станет геологом, землепроходцем.
- Этого мне еще не хватало! Достаточно иметь в семье одного человека, над которым тяготеет дурная наследственность…
Тошка понимал, на что намекает мама. Это она, конечно, о своем дедушке Павлине, легендарной личности, чья фотография хранится на самом дне большой палехской шкатулки с семейными реликвиями. Дедушка на фотографии стоит, опершись рукой на какую-то низенькую колонну; за его спиной Неаполитанский залив, пинии и грозно дымящийся Везувий. Но все это пустяки по сравнению с самим дедушкой, с его накинутым на плечи коротким плащом, широкополой шляпой и громадными револьверами у пояса.
Тошке редко показывали эту фотографию.
- Нечего забивать ребенку голову всякими романтическими фантазиями, - говорила мама.
- Ну, что ты, Нина, - возражал ей папа, - Павлин Арсентьевич был исключительный человек. В те времена на собственные средства закупить оружие и отправиться в далекую Оранжевую республику на помощь сражающимся бурам, это так благородно!
- А что из этого вышло? - не сдавалась мама.
Тошка знал, что ничего не вышло. Дедушку обворовал коварный хозяин шхуны, с которым он договорился в Танжере, и Павлину Арсентьевичу пришлось пробираться назад, в Россию, чуть ли не пешком. Война к тому времени окончилась победой англичан, и вторую экспедицию, к великой радости домашних, дедушка организовать уже не успел.
На память обо всем этом осталась фотография да еще песенка, которую Тошка впервые услышал, конечно же, от дяди Гоги.
Люлю, купи мне пушку и барабан,
Я поеду к бурам бить англичан…
- Господи! - говорила мама, - ну, что за наказание! Зачем ребенку эти шансонеты? Он и так у нас фантазер. Гога, прекрати свои неуместные вокальные упражнения, прошу тебя…
И вот теперь, совершенно неожиданно, даже не предупредив телеграммой, дядя Гога свалился в их тихую квартиру.
Люлю, купи мне пушку и барабан!..
- Гога!..
В отличие от монументального, бородатого дедушки Павлина дядя Гога был невысок ростом, худощав и гладко выбрит. На нем был новенький костюм из коверкота и белая летняя шляпа. Рядом с ним стоял рыжий парень лет двадцати с таким лицом, будто оно у него все было на резинках: то ползла вверх бровь, то прищуривался глаз, то уходил куда-то в сторону нос.
- А вот и мы! - крикнул дядя Гога, бросил парню чемодан, схватил маму и стал кружить ее по комнате. А парень, поймав на лету чемодан, поставил его себе на голову, и тот словно прилип к его огненной шевелюре.
Отпустив растрепанную маму, дядя Гога сделал широкий жест в сторону своего спутника:
- Прошу любить и жаловать, мой лучший друг Костерро - перекрестный полет под куполом цирка. А в просторечии - Володя Кукушкин, коллектор изыскательской партии. Мы собираемся найти барит в верховьях дикой абхазской реки Улыс. Парад, але!
Вдобавок ко всем своим недостаткам дядя - Гога был еще и страстным любителем цирка. Об этой его слабости мама говорила особенно возмущенно:
- Нет, вы только подумайте! Как мальчишка, бегает в цирк. Восемь месяцев в горах и четыре в цирке. Кто это будет терпеть? В цирке он, извольте видеть, свой человек, болтается за кулисами, рассказывает конюхам анекдоты, и ему кричат: "Привет, Гоглик, как жизнь молодая?" Однажды он даже выступил в пантомиме "Али-баба и сорок разбойников". Хорошо еще, что он был весь размалеван, иначе б его узнали сослуживцы и он вылетел бы из своего геолуправления.
- Ну, зачем ты так? - Папа всегда вступался за дядю Гогу, будто тот был его брат, а не мамин. - Цирк - это что-то вроде яркого праздника, этакой суммы красок, музыки, запахов, движений… - После каждого слова папа щелкал костяшкой на счетах. - Вот, кстати, Куприн очень любил цирк. И некоторые другие классики тоже.
- Гога - не классик! - парировала мама. - Классикам вообще многое сходило с рук. А он со своим бродяжничеством и всякими "табло восемь лошадей" плохо кончит. Да! И не спорь со мной при ребенке! Он и так в последнее время начинает мне напоминать Гогу. Тот тоже вечно таскал из школы тройки!
Но, как бы там ни было, дядя Гога стоял посредине комнаты, а Костерро-Кукушкин держал на голове поставленный на попа чемодан.
- Здра-авствуйте! - сказала мама. - Ты всегда не как человек.
- Ап! - крикнул дядя Гога птичьим голосом. Володя боднул чемодан, тот полетел через комнату, дядя очень ловко (так ему, наверное, показалось) ухватил его за ручку. Но ручка выскользнула и чемодан грохнулся на подзеркальник.
- Компенсируем! - жизнерадостно заявил дядя Гога, подбирая осколки разбитых флаконов. - С процентами! А пока авансируй-ка нас завтраком. Мы голодны, как апрельские медведи…
Так началось это лето. С приезда дяди Гоги. А дальше пошли разворачиваться совершенно необычные события.
Глава 3. День, в который зародилась великолепная идея
Как объявил дядя Гога, он приехал покупаться перед трудами праведными. У него выдалось пять свободных дней, а так как теперь его ближайшие родственники живут не где-то за Волгой, в Тьму-Тараканской степи, а в курортном городе, он решил навестить их. А заодно и Черное море. Что же касается Володи Костерро, то это лучший его друг, человек-птица. Он летал под куполом цирка с тремя другими братьями Костерро, которые ему вовсе и не братья, а просто партнеры. Володя, конечно, выполнял самую трудную часть номера - он был эксцентриком. В воздухе с него стаскивали штаны, и он продолжал летать в длинных, до колен, полосатых трусиках. Зрители хохотали, и никто из них не понимал, что расстаться в воздухе со штанами - это чертовски трудный трюк, это надо уметь.
Мама укоризненно смотрела на дядю Гогу и была очень рада, что в городе нет цирка и Тошка не ходит смотреть на все эти воздушные безобразия.
Потом дядя Гога рассказал, что два месяца назад Володя сорвался с трапеции и сильно ударился о край сетки. Врачи на целый год запретили ему даже показываться возле манежа.
- Володе прописан свежий воздух, режим, никаких волнений, - сказал дядя Гога. - А он все равно ежедневно ходил в цирк и волновался, потому что три-Костерро-три - это вам не четыре-Костерро-четыре. Что за перекрестный полет над куполом цирка, если ни с кого не стаскивают штанов? А как это сделать без Володи? Ну, как?
- Откуда ж мне знать? - пожала плечами мама. - А почему вы, Володя, Костерро? Почему не просто Кукушкин?
- А! - рассердился дядя Гога. - Что за нелепый вопрос? Цирк требует звучной и лучше всего короткой фамилии. Сама посуди - под куполом: Иванов, Петров, Сидоров и Кукушкин. Куда это годится? Другое дело: сегодня и ежедневно смертельный полет братьев Костерро! Чувствуешь разницу?
Мама не чувствовала.
- Ты слышала о знаменитом Вокаре? - спросил ее дядя Гога. - Высшая школа верховой езды - Евгений Вокар?
Мама не слышала.
- Так вот, настоящая его фамилия - Раков. Но разве это фамилия для высшей школы верховой езды? Он и пишет ее шиворот-навыворот: Во-кар. - Дядя Гога подмигнул Тошке. - Или, к примеру, Топольков. Весь вечер у ковра Антон Топольков! Не звучит. А если Антонио!..
- Гога, прекрати! - Мама стукнула о край стола чайной ложкой. Ей вдруг представился ее сын, ее единственный Тошка, в рыжем, дыбом, парике, разрисованный сурьмой и белилами. Он бежит по манежу, теряя на ходу штаны, а публика хохочет и свистит: "Браво, Антонио!"
А знакомые, которых, конечно, полон цирк, говорят, вздыхая:
- Вы знаете, кто это? Это сын Сергея Петровича, главного бухгалтера порта. Кто бы мог подумать? Такая интеллигентная, симпатичная мать. И отец тоже. А он взял да и пошел в дядю, над которым тяготеет дурная наследственность. - Бис, Антонио!..
- Гога, прекрати! Ну, что ты, право! Володя, берите, пожалуйста, ставридку. Это Тошка наловил.
Володя положил себе маленькую, аккуратно зажаренную в сухарях ставридку, накрыл ее тарелкой и дунул. Потом поднял верхнюю тарелку - ставридки под ней не было. Володя сделал изумленные глаза, нос его пополз вправо, в Тошкину сторону.
- Алямс! - сказал Володя и вынул ставридку из Тошкиного кармана.
"Пятна от орехового масла ужасно плохо сходят", - подумала мама, глядя на Тошкпну парусиновую куртку. Но пятен на ней почему-то не было. Дядя Гога хохотал, Володя невозмутимо ел ставридку, Тошка был полон счастья.
- Так вот, - сказал дядя Гога. - Я предложил Володе отправиться со мной в горы. Там и свежий воздух, и все прочее, предписанное врачами. Должность коллектора - самая лучшая в геологии. До сих пор вспоминаю, как еще студентом я прошлялся в чине коллектора по всем закоулкам и переулкам Кавказа.
- Гога, когда, наконец, ты станешь серьезным человеком?
- Как только защищу диссертацию. Получу степень кандидата наук. Остепенюсь, так сказать. Послушай, сестра моя, пойдем с нами в горы, а? Будешь нам кашу варить с тушенкой.
- Иди лучше на море, раз уж приехал купаться!..
Тошка не любил ходить на пляж. Другое дело - окунуться с волнореза после рыбалки или нырнуть на самое дно, чтобы отцепить зажатое камнями грузило. А просто так лежать на горячей гальке, как на сковородке, или играть в "дурака" на расстеленной газете - ни к чему это.
Но с дядей Гогой и Володей все пошло совсем по-другому.
Это было не обычное, скучное купание. Володя крутил сальто и арабески, хотя врачи строго-настрого запретили ему "крутить", дядя Гога становился на четвереньки, и они показывали, что такое "кульбит через скамеечку", хотя мама ужасно сердилась и говорила, что дядя Гога ведет себя не по возрасту.
Папа, как всегда, не купался. Он тихо сидел в сторонке, накинув на тонкие белые руки мохнатое полотенце. Дядя Гога и Володя подкрались к нему сзади, ухватили за руки и за ноги и потащили в воду. Пага висел покорно и только просил, чтобы с него сняли очки, а то, чего доброго, утонут.
Мама была в своем новом заграничном купальнике. Но удовольствия от этого никакого не испытывала. Она все время оглядывалась по сторонам, видно, боялась, что кто-нибудь из знакомых увидит главного бухгалтера порта в таком несолидном виде.
В заключение все фотографировались, и дядя Гога обещал отпечатать карточки таким образом, что мама и папа будут стоять на них вверх ногами.
Обедали в ресторане "Магнолия". Тошка впервые в жизни сидел за ресторанным столиком. Оркестр играл вальсы, крахмальные салфетки возвышались, как мраморные башни, и стоявшие в вазе чайные розы печально роняли к их подножьям свои желтые лепестки. Да, это тебе не закусочная на Турецком базаре…
Официант был похож на резидента иностранной разведки из фильма "Убийство в понедельник". Лицо его было непроницаемо и загадочно. Тошке казалось, что под белой салфеткой у официанта спрятан пистолет и, вынув его шикарным шпионским жестом, он скажет:
- Наконец вы у нас в руках, господа! Ресторан окружен моими людьми. Сопротивление бесполезно.
Но официант сказал совсем другое:
- У нас великолепная кавказская кухня: чихиртма, чахохбили, шашлык по-карски, купаты. Особо могу порекомендовать жаркое "Магнолия" - фирменное блюдо.
- Скажите, а перши у вас не делают? - спросил дядя Гога.
- Как же, как же, конечно. У нас все готовят, - закивал головой официант. - Но сегодня, к сожалению, уже кончились. Завтра пожалуйста.
- Что это за перши? - поинтересовалась мама, когда официант отошел. - Ни разу не слышала.
- Не удивительно. Это такие длинные, упругие жерди, на которых работают эквилибристы.
- Гога!
- А официант молодец! Держит фирменную марку на высоте, под самым куполом ресторана.
В конце дня стало ясно, что дядя Гога - человек совершенно невозможный. Так утверждала мама. И вот поэтому жить дальше без него совершенно невозможно - твердо решил Тошка.
Когда же дядя Гога вдруг ни с того ни с сего спросил маму:
- А сколько лет нашему Антонио? Четырнадцать? Самый раз начинать… - сердце Тошки томительно замерло в предчувствии чего-то необыкновенного. Он понял - в буйной голове дяди Гоги зародилась какая-то великолепная идея. В том, что она великолепная, Тошка ни секунды не сомневался.
Все началось на другой день, за ужином. Дядя Гога пил кофе, макая в чашку печенье. Мама вздыхала:
- Гога, Гога… Когда ты наконец, отучишься от этой неприличной манеры - макать в чашку печенье, крошить в суп хлеб. Ну, что ты, право! Это все твое дикое житье в горах.
- Люблю моченки, - невозмутимо отвечал дядя Гога. - Ты права, это еще от той поры, когда в геолрационе преобладали ржаные сухари. Мы их всегда мочили. Очень вкусно было.
Мама безнадежно махнула рукой.
- Между прочим, - продолжал дядя Гога, - в этом году я опять еду в горы с Ираклием Самсоновичем. Удивительно повезло. Совершенно гениальный геолог, с каким-то сверхъестественным нюхом. Помню, он руководил еще моей преддипломной практикой. Во времена ржаных сухарей.
- Не пора ли тебе, Гога, самому возглавлять партии? - сказала мама.
- Мне предлагали. Но я отказался. Предлагали большую разведочную партию. Но разве она может сравниться с поиском? Ты представь себе: горстка людей, четыре-пять человек, охотится в совершенно девственных горах за ускользающим из рук баритом. Или молибденом. Или марганцем. Они первооткрыватели! - Дядя Гога оживился, заходил по комнате. - Они не идут ни по чьему следу! Они сами, только сами! До них здесь не было никого! И весь поиск - это и смелый научный прогноз, и импровизация, и риск, и отчаяние рухнувших расчетов, и восторг открытия…
- Чудесно! - воскликнул папа. - Ах, как чудесно!
- Не понимаю, что тут чудесного - ползать на животе по скалам… - Мама иронически покачала головой.
- Да, ползать! - обрадованно крикнул дядя Гога. - Иной раз именно ползать приходится, вынюхивать, выискивать, стучать молотком в грудь земли: откройся, расскажи, что в тебе, отдай нам! И в этом искусстве Ираклий Самсонович - непревзойденный маэстро. Король поиска! Даже в пажах состоять при нем - великая честь. А я как-никак на должности великого визиря. Кстати, о пажах. Один у нас уже есть - Костерро-четвертый. Нам нужен еще один коллектор. Именем закона! Я беру Антонио!
- Ты совершенно сошел с ума, любезный братец. Ты забываешь, что ему всего-навсего четырнадцать лет.
- Нет, нет, не забываю. Что я делал в четырнадцать?.. Ты не помнишь? Сейчас у нас сорок девятый год. Долой тридцать семь прожитых мною и плюс четырнадцать. Получается тысяча девятьсот двадцать шестой. Я поступил в геологический техникум. Получил первую стипендию и купил на нее полную кепку лотерейных билетов. И по одному из них выиграл двустволку работы Тульского завода. До сих пор охочусь с нею. Отличное ружье.
- Ты мне брось про ружье, Гога! Не забивай мальчишке голову своими фантазиями. У него и от собственных мозги набекрень стоят.
- Фантазия - это неплохо, - вступился папа. - Это ты напрасно. Без фантазии невозможна ни наука, ни литература. Все великие классики были отпетыми фантазерами. Это только у нас, в бухгалтерском деле, строго воспрещается фантазировать.
- Гога говорит глупости, и кончим на этом.
- Нет, не кончим! - У папы покраснели мочки ушей. Это было первым признаком того, что он заупрямился. Такое с папой случалось очень редко, но если уж случалось, то переубедить его было совершенно невозможно.
- Высокогорная Абхазия! Заросли цветущего рододендрона! Овечий сыр! Каштановый мед! - вещал дядя Гога. - Мамалыга! Живые медведи!
- О!? - крикнула мама.
- Не бойся, мы их будем убивать, - успокоил ее дядя Гога. - А ловля форели в горных ручьях! А восход солнца в белом буковом лесу, где вековые деревья, как мраморные колонны!..
- Какое великолепие! - мечтательно сказал папа, и мочки его ушей стали совсем красными.
- Тошка у нас малярик!
- Высокогорный воздух - лучший лекарь. Там, - дядя Гога поднял палец высоко вверх, - не бывает малярии. Верно я говорю, Володя?
- Истинная правда. Никогда не встречал под куполом комаров. Ночные бабочки, случается, залетают на свет. Но комары - ни-ни!
- Прекратите этот беспочвенный спор! - Мама схватилась за свое больное сердце. - Тоша, марш в свою комнату.