Война не докатилась до маленького поселка нефтяников, в котором он жил. Только почтальоны да кинофильмы приносили в Нефтегорск вести о ней. И вдруг сейчас, через три года после последней сводки Совинформбюро, Тошка снова столкнулся с войной. Война смотрела на него суровыми Бобоськиными глазами.
Тошка вздохнул: "И почему это у него тетка такая? - подумал он. - Злая и скандальная. С Турецкого базара не вылезает…"
Турецкий базар был для Тошки запретным местом. Ходить туда ему не разрешали.
Вокруг базара, в кривых и узких переулках, теснились артельные мастерские, склады, магазинчики, закусочные и кофейни.
Здесь с утра и до позднего вечера толкался крикливый, беспокойный народ, пахло жареной рыбой, винными бочками, кожей и смолеными канатами. Гремели деревянными молотками жестянщики, сердито шипели паяльные лампы, взвизгивали ножовки, смеялись и спорили люди, и во всем этом гаме и шуме скрипучим голосом пела шарманка:
Моряк, когда уйдет твои кеч
В далекие края,
Ты не ищи там новых встреч,
Ты не ищи там новых встреч,
Не забывай меня…
На углу тесной и горбатой Трапезундской улицы, в полуподвале с железными ставнями помещалась мастерская химической чистки и крашения. Заведовал мастерской длинноносый человек с маленькими глазами. Звали его Серапион. Никто в городе по-другому и не называл его, этого узкоплечего, вертлявого красильщика с темными ладонями. И зимой и летом Серапион ходил в желтом кожаном картузе и в высоких до колен, шнурованных ботинках.
Кроме него в мастерской работало два человека: помощник заведующего, или, как называл его Серапион, технолог, да еще подсобный рабочий, глухонемой угрюмый детина. Никто его раньше в городе не видел, и откуда он взялся, знал, вероятно, только сам заведующий красильней. Работы у этой троицы было немного. Серапион целыми днями сидел напротив в кофейне, глухонемой спал, а технолог - высокий, сухой, как таранька, старик - монотонно отвечал заказчикам:
- Зайдите через неделю. Химикатов и реактивов нет. Поступят, тогда примем ваш заказ. Мы артель - нас обеспечивают в последнюю очередь…
Несмотря на неважные дела, Серапион все чаще и чаще надоедал Бобоськиной тетке:
- Зачем он бездельничает? Лишних денег у тебя много? Пятнадцать лет скоро парню! Я в его годы уже два ремесла знал. Профессор из него все равно не выйдет, семь классов есть - хватит. Я пять классов имею - и ничего, уважаемый человек, большим производством руковожу. Химическим! Я из твоего хулигана специалиста сделаю, верный кусок хлеба обеспечу.
- Да ведь вам самим делать нечего, - нехотя отбивалась тетка. - Вон глухонемой весь день по базару бродит, а то дрыхнет на пляже. А ты - четвертого брать.
- Сиди и слушай! - не унимался Серапион. - Что за человек! У меня сегодня есть химикаты, краски, завтра кончились. Через неделю опять привезли. А клиент разве знает? Он не знает, не ходит. Мы без работы сидим, план не выполняем. Когда не вовремя приходит - мы ему отказ даем. А вот возьму твоего парня, организуем заказы на дом. Сами ходить будем. Приносить, уносить. Культурно! В газете о нас напишут. А сейчас кого я пошлю? Глухого-немого, да? Или технолога? Ва, дорогая, он ученый, но очень старый человек, он на третий этаж пять раз поднимется и умрет. А я отвечать буду, да? Скажешь: сам ходи? Сам я не пойду. Я заведующий. Мне парень молодой нужен. Отдавай племянника. Как сын у меня будет.
- А платить станешь?
- Кормить буду, одевать буду, делу учить. Жить у меня будет. И еще тебе триста рублей в месяц. У меня технолог, научный человек, тыщу двести получает, на всем своем. А тут на всем готовом - триста!
- Сам говоришь - хулиган он…
- Ва! Может, мне как раз хулиган нужен? Может, я сам хулиган был, сочувствие имею?
Серапион ходил к тетке чуть ли не ежедневно. Ерошил худыми пальцами длинные черные волосы, заглядывал в глаза, совал задаток. И тетка в конце концов согласилась.
С тех пор Бобоська не появлялся в Старой гавани. Тошка ловил рыбу один. И один ходил за волнорез копать морских червей. Приносил домой куканы ставридки и кефали, но это уже не радовало его, как прежде.
Однажды он все же пошел на Турецкий базар. На пороге красильни в потертой кожаной куртке с молниями и в черных брюках клеш сидел Бобоська. Куртка и клеш выглядели шикарно.
- Здорово, Бобоська!
- А, Тошка! Привет! - Бобоська обрадовался, встал, хлопнул друга по ладони. - Чего ты здесь?
- Да вот пришел тебя повидать. Боцман о тебе спрашивал.
Бобоська помрачнел. Он глянул в темный квадрат распахнутых дверей. В глубине красильни маячила тощая фигура технолога.
- Бобоська! - крикнул тот резким птичьим голосом. - Воду в третьем чане смени. Быстро!
- Ладно! Сейчас… - буркнул Бобоська и добавил под нос: - Сушеный Логарифм.
- Что, что? - заинтересовался Тошка.
- Сушеный Логарифм. Это я его так прозвал. Он все на линейке своей что-то считает. Считать на ней можно. Делить, умножать. Он, как баклан, заладит: расчет, процесс, логарифмы, это понимать надо, это голову иметь надо… Ну, я и прозвал его - Сушеный Логарифм.
- А Серапион твой знаешь кто? - сказал Тошка.
- Кто?
- Вылитый Скорпион. Черный скорпион. Ерго про него знаешь что сказал: "Он нехороший человек. Он, как "фараон". Рыба есть такая с ядовитыми колючками.
- Знаю. Скарпена…
- Почему ты не уйдешь отсюда? Ведь скоро в школу.
- Тетке выгодно - Серапион ей платит. Она все жалуется - денег нет, денег нет. Уйду - рева не оберешься.
- Бобоська! - снова крикнул технолог. - Я Серапиону пожалуюсь, что ты мне весь процесс нарушаешь.
- Процесс, процесс… Иду! Слушай, Тошка, на вот тебе. - Он вынул из кармана что-то круглое, завернутое в обрывок газеты. - Ты, помнишь, говорил насчет годовщины. Подарок тут, в общем… Отдашь вместе со своим. Пока!.. - И он нырнул в красильню.
Тошка развернул сверток. В нем оказалась небольшая коробка. На глянцевитой оранжевой этикетке дугой выгибалась черная, как уголь, кошка с большими наглыми глазами.
"Ша нуар", - прочел Тошка. Он понюхал коробку. Пахло от нее сладко, а на ладони оставался розовый бархатистый налет.
"Пудра, - подумал Тошка. - Это он для Женщины с Грустными Глазами. Это он здорово… "Ша нуар"… Черная кошка… Да, это он здорово сообразил…"
Глава 3. Женщина с Грустными Глазами и ее дочь Кло
Женщина с Грустными Глазами жила в одном доме с Тошкой. Она была очень красива. Тошка никогда раньше не видел таких красивых женщин: разве что в трофейных кинофильмах. У нее были тяжелые золотые косы, обвитые вокруг головы, и голубые глаза под длинными темными ресницами. Когда шел дождь, она надевала коричневое кожаное пальто со следами от споротых погон и становилась еще строже и красивее. Тошка ни разу не замечал, чтобы женщина улыбалась. У нее были очень грустные, задумчивые глаза.
Рано утром она выходила из дому и возвращалась поздно вечером. Иногда за ней приезжала машина - длинный ЗИС с красным флажком на облупленном крыле.
- Она журналистка, - почему-то вполголоса говорили соседи. - Спецкором работает.
И это металлическое, мужественное "спецкор" очень шло Женщине с Грустными Глазами.
Тошка увидел ее в первый же день, как только приехал. Она шла по двору вместе с дочерью. То, что это дочь, - было совершенно ясно. Такие же косы, только чуть потоньше, и голубые глаза, и ресницы черными стрелами.
Вскоре Тошка узнал, что муж этой женщины, капитан военного транспорта Борисов, не вернулся с войны. Никто не мог точно сказать, что с ним случилось. Транспорт был торпедирован немецкой подводной лодкой, большая часть команды погибла. Но те, кто успел спастись, в один голос утверждали: транспорт удержался на плаву. И капитан Борисов не сходил с мостика. Он остался на полузатопленном судне. Один. Больше ничего сказать не могли - все случилось в ненастный туманный вечер, в марте тысяча девятьсот сорок четвертого года. О капитане Борисове с тех пор никто не слыхал.
- И чего ждет? - пожимали плечами соседки. - Погиб человек. Скоро уж пять лет, как погиб.
- Не говорите, - отвечали другие. - А может, в плену он. Не всех ведь отпустили пока. Мало ли что? А ожидание - что твой магнит. Кого с ходу не позабудут, тот обязательно вернется…
И тогда Тошка тоже стал ждать капитана Борисова. Он никому об этом не говорил. Только вот Бобоське сказал. Бобоське можно, тот понял.
Ложась спать, Тошка с нетерпением ждал момента, когда в квартире потушат свет и все стихнет. Как только наступала тишина, он открывал глаза. Серым квадратом светилось окно, перечеркнутое крестами переплетов. Дом стоял у самого порта. Из ночной пустоты доносились приглушенные расстоянием звуки: грохот якорных цепей, музыка - это танцевали в Приморском парке, свистки маневренного паровоза и треск цикад.
А в доме тишина. Тошка ложился на спину, закидывал за голову руки и думал о капитане Борисове. Тот представлялся ему высоким, широкоплечим и, может, даже с курчавой бородой под выступающим вперед твердым подбородком. Вот он стоит по колено в воде на мостике тонущего транспорта. Длинная английская трубка зажата в углу прямого рта. Уродливая и скользкая, всплывает подводная лодка. Ее тупорылая пушка шарит в тумане. Нащупав ныряющие в волнах шлюпки, бьет по ним прямой наводкой. Летят в воздух щепки, тонут моряки.
На залитую водой накренившуюся палубу транспорта, прижимая к животам автоматы, карабкаются люди в вязаных шерстяных колпаках. Капитан Борисов один, Один на разбитом корабле, против всех этих с автоматами. Он стреляет, но их много, гораздо больше, чем патронов в пистолете капитана. И Тошка видит, как наваливаются на Борисова немецкие подводники, как, вздрогнув, падает красное полотнище флага…
В глубине квартиры часы бьют двенадцать. Смолкает музыка в Приморском парке. И только маневренный паровоз и цикады не засыпают до самого рассвета.
- Ты не болен, сын? - спрашивала утром мама. - Что-то вид у тебя рассеянный. Перекупался, может?
- Да, наверное, перекупался…
Дочь капитана Борисова звали Таней. Правда, Тошка об этом узнал гораздо позже. И поэтому он сам выдумал ей имя. Оно пришло не сразу. Тошка перебрал десятки, а может, даже и сотни имен. И ни одно из них не подходило для девочки с золотыми косами и черными стрелами ресниц. И вдруг в памяти всплыл обрывок песни, слышанной очень давно, еще там, в Нефтегорске. Ее пел мамин брат, дядя Гога, веселый, чудаковатый человек.
…А дочь капитана, красавица Кло,
Стреляет в подброшенный кем-то пиастр,
Ах, сколько воды с той поры утекло!..
Это было как раз то, что нужно. Кло! Именно Кло! И даже когда Тошка узнал, что девочку зовут просто Таней, он все равно про себя продолжал называть ее этим непохожим на другие именем…
Как-то раз Тошка сидел рядом с Ерго на горячих от солнца досках причала. Внизу покачивалась вода, толкала в бок вылезших на сваи крабов. Крабы шевелили глазами-столбиками и недовольно приподнимали волосатые паучьи лапки.
- А ты что, Тошка, в новом доме живешь? Который сразу за портом?
- Да. В розовом, четырехэтажном…
- Ты Борисову Ольгу Михайловну знаешь? Еще дочь у нее Таня. Такая, как ты, лет тринадцати.
- Нет, - ответил Тошка и покраснел.
- Эх, олан! В одном доме живешь, а с таким хорошим человеком не знаком. Когда познакомишься, от меня привет передай. Скажи, Ерго поклон шлет. И говорит: все будет в порядке. Так и скажи ей: в полном порядке.
- А вы с ней знакомы?
- Конечно, олан! Очень давно, с самого детства, можно сказать… - Боцман задумался. Глаза его посветлели. - Ты хороший пацан, Тошка. Как-нибудь я тебе расскажу о старом времени, когда я был вот такой. - Он показал, каким он был, выходило - совсем маленьким. - Я тогда без отца остался, и Ваня Борисов, можно сказать, тоже. Двадцать первый год, Тошка, был, двадцать первый… У вас в учебнике, наверное, об этом ничего не написано или, может, две-три строчки маленькими буквами. Но я тебе как-нибудь расскажу… Я с капитаном Иваном Алексеевичем Борисовым одиннадцать лет вместе проплавал. Еще с того времени, когда он на "Колхиде" ходил. В загранку. Есть такой город в Чили - Вальпараисо. Красивый город, Тошка. Весь на холмах стоит. Улиц почти нет - все лестницы. Говорят, по-испански Вальпараисо значит - райская долина. Не знаю, может быть, в раю красивее, но нам с капитаном Борисовым в этом городе очень нравилось. У нас там хорошие друзья были. Да… много мы с ним плавали. Я совсем пацаном пришел на "Колхиду", девятнадцати лет не было. Он тогда еще вторым помощником числился.
- А сколько ему было?
Ерго задумался:
- Да тоже молодой, года на три старше меня. Совсем молодой. А в войну я на транспорте у него боцманом стал. На "Крыме". Помнишь, рассказывал, подлодка нас шуранула. Мне тогда ногу раздробило. Как выплыл, сам не знаю. Утром на берег выбросило. За спасательный плот я держался. Крепко держался, Тошка, руки разжать не могли. Обрезали веревку и так с веревкой в кулаках в госпиталь повезли.
- А капитан Борисов погиб?
Тошка чувствовал: все зависит от того, что сейчас скажет Ерго. Ведь он один из тех, кто последним видел капитана.
- Олан! Какие ты слова говоришь! Капитан Борисов жив.
- Почему же он не вернулся?
- Значит, пока не смог…
И еще Ерго рассказал, как ровно пятнадцать лет назад, он даже помнил число - десятого августа, на наливном судне "Колхида" был праздник. Первый помощник капитана играл свадьбу. И девушка с золотыми косами смеялась и пела. И танцевала на шершавой стальной палубе.
- Это была красивая свадьба, Тошка. Спроси кого хочешь. Очень красивая была свадьба…
На следующий день Тошка встал раньше обычного. Шел дождь. Он барабанил по стеклам, по темному асфальту, серой сеткой висел над морем. Тошка быстро оделся и, не умываясь, выскользнул на лестницу. С улицы пахнуло прохладой. Старушка соседка подставляла под водосточную трубу звенящее ведро. Веселая струя хлестала через край, и ведро рвалось из рук, как живое. Хлопнула дверь соседнего подъезда. Жена капитана Борисова в узком кожаном пальто шла через двор. Шлепая по лужам, Тошка побежал за ней.
- Ольга Михайловна! - крикнул он. - Ольга Михайловна! Вам привет от Ерго. Боцман шлет поклон. И говорит, что все будет в порядке. В полном порядке!
Она обернулась. Глянула на Тошку, и тот впервые увидел, как улыбается Женщина с Грустными Глазами.
Глава 4. Отец Бобоськи, пенерли и "Черная пантера"
В мастерской Серапиона стояло четыре чугунных чана. Под чанами были топки, а под ними жестяные раструбы с вытяжными каналами. Вдоль стен тянулись длинные, покрытые линолеумом столы, шкафы и сушилки. Возле входа стоял старый дубовый прилавок, за ним дверь в чулан, или, как торжественно называл его Серапион, склад материальных ценностей.
В чулане на плечиках висели пальто, платья и пиджаки, а в углу, скрытые занавеской, валялись мешки с химикатами и краской.
- В склад ходить не смей! - без конца предупреждал Бобоську Серапион. - Поймаю - плохо будет. В склад материальных ценностей только я имею право ходить - заведующий. Понял, да?
- Понял. На черта мне ваш чулан?
- Ва, какой длинный язык имеешь!..
Бобоська ужасно не любил, когда к нему придирались по пустякам или надоедали какими-нибудь ненужными предупреждениями. Сказал: не ходи, значит, не ходи. Чего двадцать раз повторять? Можно подумать, что в этом чулане золото хранится, а не крашеная-перекрашенная старая одежка…
Обязанностей у Бобоськи было немало. Он наливал в чаны воду, мыл их, таскал со склада уголь, заправлял топки. В мастерской было жарко, как в аду, и полутемно. Несмотря на раструбы, висящие над чанами, пар собирался под потолком и оседал капельками на выкрашенных масляной краской стенах.
Топки разжигались со двора. Возился около них глухонемой, Бобоська только помогал ему. Топки были глубокие, со злобно попыхивающими пастями. Глухонемой шуровал в них длинным стальным стержнем. Раскаленный уголь крошплся, топки грозно гудели и плевались огнем.
Когда кончались химикаты и краска, Серапион приходил во двор и, размахивая руками, кричал глухонемому, словно тот мог услышать его:
- Гаси огонь! Работы нет. Ва, что за жизнь, что за жизнь!
Глухонемой мрачно заливал топки, мыл в бочке руки и уходил в закусочную.
- Надо закрывать артель! - говорил Серапион технологу. - Так работать нельзя. Пойду в правление, отказываться буду. Ва, это разве работа? Того нет, этого нет…
Технолог равнодушно слушал его и почесывал лысину.
- Комбинат бытового обслуживания открывать собираются. В газете писали, - сообщал он в который раз. - Фабрика химчистки при нем будет. И крашения. Конкуренция нам большая.
- Очень хорошо! - Серапион ерошил пальцами свои черные вихры. - Замечательно! Пойду туда работать. Пожалуйста!
Однако, насколько мог видеть Бобоська, простои мастерской ненадолго портили настроение Серапиону и его соратникам.
Опустив до половины ржавую железную штору, красильщики усаживались вокруг прилавка. Бобоська приносил из закусочной четверть "изабеллы", и Серапион, потирая ладони, говорил:
- Аба, давай немного выпьем. Потом песни петь будем, шарманку слушать.
Петь заставляли Бобоську: Серапион не любил тратиться на шарманщика..
- Да я не умею! - отнекивался Бобоська.
- Ничего. Ты громко пой, и будет очень красиво. Аба, давай!..
Ночь напролет шумят порты,
Тавернами маня.
Когда сойдешь на берег ты,
Когда сойдешь на берег ты,
Не забывай меня!..
- Молодец, Бобоська! Не ожидал! На, пей! - Серапион налил ему стакан "изабеллы". - Пей, хулиган! Ты же моряком хочешь быть. Красильщиком не хочешь. Ва, а какой моряк, если вино пить не умеет? - Серапион выгреб из кармана смятые рублевки. - На, возьми себе, ты хороший пацан. Я тебе заместо отца буду.
Всласть наслушавшись Бобоськиных песен, Серапион достал из ящика прилавка игральные кости, подбросил их на ладони.
- Аба! Сыграем зари?
Глухонемой кивнул, вынул деньги.
- Только по маленькой, - предупредил технолог и показал глухонемому испачканный краской мизинец.
- Давай, маленький-большой! - Серапион метнул кости. - Бобоська! Играть будешь? В долг поверим.
- Не хочу.
- Ва, какой ты забурда! Такой сердитый будешь, молодым помрешь.
- Сам не помри, - пробурчал под нос Бобоська, выходя из раствора.
Играли красильщики азартно. Больше всех волновался Серапион. Он долго тряс кости в крепко сцепленных ладонях, с размаху бросал их, вскакивал, хватался руками за сердце, кричал и торговался.
- Шешубеш! Ва! Где мой счастье?! Апсус! Опять проиграл!