Мы спустились к морю. Во вьюках у нас был экспедиционный скарб, кукурузная мука, долбленые туески с медом, орехи. Время стояло голодное, и мы запаслись кое-чем у сразу подобревшего к нам Цвижбы. Ну, а князь Дадешкелиани наверняка в это время спешил в противоположном направлении, чтобы порадовать нашими картами друзей. Он отлично знал французский язык, этот князь, но ни черта не понимал в топографии. Пока мы трудились на точках с кипрегелями и мензулами, один из нас, а именно Сережа Дубовец - был такой шутник - уточнял второй комплект наших планшетов. Фантазия у него была богатейшая, графические способности тоже. Чего он только не наизображал на этих планшетах, каких чудес не натворил с реками, горизонталями, высотами и градусной сеткой. В общем, после его "уточнений" ни ходить, ни стрелять по этим картам я бы никому не рекомендовал. Кроме, разумеется, друзей благородного князя Дадешкелиани.
- Куда же делся этот князь? - Тошка невольно оглянулся на темный, глухо шумящий лес. - Что ж он, до сих пор бродит в горах, то появляясь, то исчезая? А почему тогда его шашка висит в доме Хабаджи?
- Костер гаснет, - ответил Ираклий Самсонович, - а это значит, что он устал и хочет спать. Нет, Дадешкелиани давно уже не бродит в горах. И вообще по земле. А шашка… Ну, об этом в другой раз. Это пожалуй, уже не моя тема, а Георгия Александровича. Так, что ли, Георгий Александрович?
- Моя так моя, - согласился дядя Гога. - Но этот костер и вправду уже гаснет, а значит, до следующего костра…
Глава 9. Сальто-мортале - прыжок смерти
Почтальона ждали долго. Он должен был приехать еще утром.
- Приедет, - говорил Тумоша. - Хороший почтальон, араки не пьет. Раньше другой был. Тот много пил…
Почтальоном оказалась девушка. Она спрыгнула с лошади, бросила поводья маленькому Абзагу.
- Амшибзия! - крикнула девушка-почтальон. - Здравствуйте! - Она принялась распаковывать вьюк. В нем были журналы, газеты, письма. - Кто здесь геологи?
- Мы здесь геологи, - ответил ей дядя Гога.
Вам полпуда разной бумаги. Только расписаться надо. Вот здесь… И здесь… И тут тоже…
Тц-тц-тц… - покачал головой Хабаджа. Ему казалось, что девушка слишком громко кричит и слишком часто смеется. И потом она в галифе. Старый почтарь был, конечно, пьяница и не раз терял в горах свои вьюки вместе с лошадью. Но все же он был мужчина. Он заходил в дом как гость, ел, пил, жил два-три дня и потом уже трогался в путь, к дальним хуторам. А эта даже мамалыги не дождется. Подарит Абзагу свистульку, прыгнет на коня - и за ворота.
- Почта любит спешить, дедушка Хабаджа!
Зубы, как зерна белой кукурузы, волосы тоже, будто с молодого початка их ободрали и опять-таки - в галифе. А здесь внуки взрослые. Глаз с нее не сводят.
- Эге-ге-гей! - Конь почтальона с места брал крупной рысью.
Абзаг откидывал жерди ворот и пронзительно верещал свистулькой.
- Бывайте здоровы! На обратном пути заеду, готовьте письма! Эге-ге-гей!..
Ай, девка! Что за девка. Тц-тц-тц… Зачем они залетают, такие, в этот край тихих, пугливых женщин?
- Чего глаза пораскрывали, бездельники? - кричит на внуков Хабаджа. - Только и смотреть вам на ее галифе! А ну, где моя палка?..
Писем было много. От геологического начальства и из дому. Хабадже - от старого его приятеля товарища Аршбы. Он теперь большой человек, персональный пенсионер, в Сухуми живет. Тошке - письма от мамы. Сразу три письма.
Много было писем. Не было только письма для Володи Кукушкина. Он долго ждал, пока перебирали толстую пачку. Ничего не дождавшись, ушел в самый дальний угол двора, лег на траву. К нему тут же подбежал неугомонный Абзаг, посвистел в свистульку, потом дернул за рукав.
- Сделай шартали-мортали.
Но Володе не хотелось прыгать и дурачиться. Он потрепал Абзага по лохматой голове и закрыл глаза.
А Тошка писал ответ маме. На все три письма сразу. Ему не писалось. Он, мучаясь, грыз кончик карандаша. О чем писать? О том, как он охотился на медведя? Нельзя. О том, как он ночует у костра в спальном мешке? Тоже нельзя. О том, как ищет неизвестную речку в подарок Кло? Совсем нельзя. Только всего и написал:
"Дорогая мамочка.."
Потом зачеркнул восклицательный знак и добавил: "и папочка". Что еще?
"Мы живем хорошо и весело. Каждое утро, на рассвете, бежим к речке и обтираемся ледяной водой".
Подумав, замазал слово "ледяной" - еще испугаются, что можно простудиться.
"У Хабаджи есть сын - Тумоша. Он оказался моим земляком, и кроме того, он здорово играет на гармошке и апхерце. Мы с ним однажды ездили на мельницу, верхом…"
Опять пришлось зачеркивать. Тошка - и вдруг верхом! Мама там с ума сойдет от страха. А у нее и так вконец больное сердце. В общем, письмо не получилось.
Лучше бы написать другое. И не маме, а этой самой Светке из перекрестного полета. Он бы ей написал! Летает там со своими липовыми братьями Костерро, а Володя лежит на траве с закрытыми глазами. И это называется - дружба!
Это все равно что не встретить в воздухе протянутых рук ловитора и рухнуть вниз, на жесткую, холодную сетку,
Он написал бы, да откуда взять адрес, где ее найдешь, эту Светку, где она сейчас летает, под каким куполом? Эх!..
В этот день маршрута не было. Отряд готовился к переходу на новую базу, на хутор Дуабабсту, где жила сестра Тумоши - Агаша. До Дуабабсты было три дневных перехода и, по словам дяди Гоги, тропа такая, что на ней сам черт трижды рога ломал.
Тошка дописал письмо, делать больше было нечего. Послонявшись по двору, он взял моток крепкой веревки и отправился на речку. Выйдя за ограду, оглянулся - не увязался ли за ним вездесущий Абзаг.
Тошка давно задумал один смертельный номер, и свидетели ему совершенно не требовались.
Дело в том, что речка, та самая, к которой они каждое утро бегали обтираться ледяной водой, текла в глубоком и сыром ущелье, похожем на узкий коридор. Через ущелье был перекинут ствол пихты. Он тянулся над пропастью тонким и гладким двадцатиметровым мостом. Ходить по этому мосту, разумеется, никто не ходил, сумасшедших на хуторе не было. Потом появился Володя Кукушкин-Костерро. Несмотря на строгий запрет Ираклия Самсоновича, он бегал по стволу взад и вперед и даже, привязав веревку, спускался по ней прямо к речке.
- Ну, вы сами посудите, Ираклий Самсонович, какой смысл добираться до речки по длинной, извилистой и крутой тропинке, когда можно: раз-два и умывайся!
- Это опасно, - не сдавался Ираклий Самсонович. - Ведь высота с пятиэтажный дом. В случае чего костей не соберешь.
- А чего их собирать, если уж они рассыплются?
- Ох, Володя, Володя! Лихачество - путь к аварии.
Дядя Гога в спор почему-то не вступал. Сидел в сторонке и помалкивал, вроде бы это его вовсе и не касалось. Почему он так вел себя, Тошка понял позже, когда однажды, придя на речку ловить форель, увидел такую картину: дядя Гога, балансируя руками, шел по бревну в белых шерстяных носках. Дойдя до середины, он осторожно опустился на корточки, привязал веревку к стволу и, бросив ее вниз, начал спускаться в ущелье. Получилось у него неплохо, разве что немного помедленнее, чем у Володи. Не так лихо.
И вот теперь Тошка шел к ущелью, закинув за плечо моток веревки. Сколько раз он пробовал ходить по бревнам, лежащим на земле. Выходило просто отлично. Но если бревно висит в воздухе, оно почему-то тут же начинает уходить из-под ног. И тогда - не соберешь костей. Поэтому Тошка решил, что до середины ствола он доползет на животе. А дальше все будет, как у Володи с дядей Гогой.
Пробравшись сквозь заросли черники, он вышел к краю ущелья и замер - на бревне стоял Володя. Веревки у него не было. Он просто стоял, скрестив на груди руки и пристально глядел в одну точку. У Тошки перехватило дыхание - Володя медленно опустил руки, потом резко взмахнул ими - ап! - сделал сальто и снова встал на пихтовый ствол упруго и цепко.
- Шартали-мортали… - восхищенно вздохнул кто-то в черничных зарослях. Тошка оглянулся. В кустах стоял Абзаг. Опять прокрался следом!
Но Тошке было не до Абзага. Володя снова взмахнул руками.
- Ап! - мелькнула в воздухе ковбойка, ноги снова коснулись ствола. Чуть покачнувшись, он удержал равновесие. Сейчас он прыгнет в третий раз.
- Хватит! - хотел крикнуть Тошка, но не успел. Володя взметнулся в прыжке, клочком огня мелькнула его рыжая голова.
- Ап!
А потом… а потом он повис над пропастью, обхватив руками ствол пихты. Это случилось мгновенно, в какую-то долю секунды, Тошка ничего не успел сообразить. Володя висел, прижавшись щекой к дереву.
- Шартали-мортали… - испуганно сказал Абзаг и заплакал.
- Цыц! - прикрикнул на него Тошка. Он сразу почувствовал себя взрослым. Все теперь зависит от него. Потому что хутор далеко, и помочь Володе может только он, Тошка Топольков, и никто другой.
- Я сейчас! Ты держись! Я сейчас! У меня веревка есть! - Тошка бросился к бревну. Нет, ползти по нему на животе - это слишком долго, это можно не успеть. Володя даже не пытается взобраться на ствол, значит, не может, значит, что-то случилось.
А речка внизу, вся седая от пены, гремит камнями, несется, как обезумевшая отара овец. Если посмотришь на нее отсюда, сверху, тогда все - костей не соберешь. Надо смотреть вперед, на белое от боли Володино лицо. В конце концов это очень толстая пихта. И не очень скользкая - кое-где еще сохранилась кора.
Каких нибудь десять шагов. Это же пустяк - десять шагов. А потом, вернувшись домой, он расскажет Кло, как шел по стволу над беснующейся в пропасти речкой, у которой, к сожалению, уже есть название. Ее называют Ацха. Ацха… Нет, он ничего не расскажет Кло. И никому вообще…
Вот и Володя. Тошка опускается на колени, садится верхом на ствол, снимает с плеча веревку.
- Ты молодец, - говорит Володя и пытается улыбнуться. - А я руку… вывих, наверное… не могу сам…
- Сейчас!.. Сейчас!.. - Тошка пропускает веревку под мышки Володе, крепит ее двойным морским узлом, как учила его когда-то Кло. - Сейчас!..
- Теперь назад, Тошка. - Володя пытается удобнее обхватить ствол, морщится от боли. - Только ползком, слышишь, ползком! Перекинь веревку через сук каштана, что стоит с краю ущелья, и тяни. Меня чуть-чуть приподнять, и я выберусь на это дурацкое бревно.
Тошка бежит обратно по пихте, он уже ничего не боится, не видит никакой речки, не слышит ее грохочущих угроз. Он сейчас такой же, каким был тогда, у Интерклуба, в вечер своей победы над страхом и над главарем фиолетовых хулиганов.
Абзаг кошкой взбирается на каштан. Потом они вдвоем тянут веревку. Вот Володя лег грудью на ствол… Перекинул через него ногу… Вот он ползет по нему, не решаясь встать. И, наконец, встает, идет пошатываясь, придерживая левой рукой натянутую веревку.
Тошка грозит Абзагу пальцем - никому ни слова!
- Не! - мотает головой Абзаг. - Не, аземляк!
Глава 10. По дороге на хутор Дуабабста
Тропа поднималась круто вверх. Лошади шли не спеша, размеренным шагом. На поворотах вьюки цеплялись за ветви деревьев, вплотную подступающих к тропе. Хабаджа шел впереди, обрубая цалдой нависающие ветки, сталкивая с тропы нанесенные дождевыми потоками камни. Тумоша пошел вместе со всеми: он решил навестить сестру.
- С весны Агашу не видел. Надо пойти на Дуабабсту, кукурузу помочь убрать…
Несмотря на хромоту, он шел легко. За его спиной висела притороченная ремнями гармонь.
- Концерт давать будем, - улыбался Тумоша. - Сестра на ахимаа хорошо играет. Я на гармошке. Отец слушать любит…
Цокали копыта лошадей. Синими провалами уходили вдаль ущелья. Стальные нити речек бесшумно вились по их дну. Сюда, к самому поднебесью, не долетал их неумолкаемый грохот.
Тропа, покинув лес, выбирается на поляну. Перегретая солнцем трава, душная от тысячи живущих в ней запахов, стоит стеной по обе стороны. Лошадей теперь не видно - просто плывут над поляной вьючные ящики, а за ними движутся головы людей, как головы пловцов в зеленом, шелестящем на ветру травяном море.
Неожиданно в стороне раздалось хлопанье крыльев, резкий свист, и из травы поднялась горная индейка.
- Тирок!.. Тирок!.. Тирок!.. - крикнула она, и вслед за ней поднялась вторая птица. Тумоша бросился к вьюку, схватил ружье.
- Тирок!.. Тирок!.. Тирок!..
Бах!.. Бах!.. - грохнули выстрелы, и индейка тяжелым комом свалилась в траву.
Дядя Гога был раздосадован. Он был просто вне себя. Пока добирался до ружья, Тумоша уже добыл индейку.
Но тут снова раздался свист, хлопанье крыльев, и индейки стали парами подыматься в воздух.
Трах!.. Бах!.. Бух!.. Бух!.. - гремели выстрелы.
- Тирок!.. Тирок!..
- Володя! Следи, куда падают! - надрывался дядя Гога. - Уйдут, не найдем!
Тух!.. Трах!..
Дым повис над поляной, будто кто-то, спрятанный в высокой траве, весь день курил громадные махорочные самокрутки.
Индейки давно улетели, а все, кроме Хабаджи, продолжали бегать по поляне, разыскивая убитых птиц. Нашли четырех.
- Каковы красавцы! - восторгался дядя Гога, держа индеек в высоко поднятой руке. Светлое брюшко с черными пятнами, похожими на наконечники стрел, черная в рябинках спина, белоснежное жабо на груди, красные смородины глаз и желтый клюв - все было и вправду очень нарядно.
- Если они такие же вкусные, как красивые… - сказал Володя.
- О! Пальчики оближешь, - уверил его дядя Гога.
Отряд тронулся дальше. Дым медленно, прозрачными слоями, плыл над поляной, лениво цепляясь за венчики цветов. Володя шел впереди Тошки. Видно, у него еще сильно болела рука, но он не подавал вида, и никто ничего не заподозрил.
- Зачем ты это сделал? - спросил его в тот день Тошка.
- Не знаю… Глупо, конечно. Я решил, если сделаю на высоте три сальто кряду, то, значит, врачи зря меня пугают этим самым вестибулярным аппаратом. Ну, а выходит… не зря. Такое широкое бревно, а я мимо. Худо дело, значит…
Больше они с Тошкой об этом не говорили…
На ночлег остановились в густом буковом лесу. Хабаджа и Тумоша развьючили лошадей, стащили весь багаж в пологую сухую яму, усыпанную прошлогодними листьями. На дне ее развели костер. В яме было уютно и тепло. Черный как негр чайник высвистывал печальную песенку. Наверное, о том, что он уже стар и бока его изрядно помяты и, может, это последняя его экспедиция. Он вернется в город, и какой-нибудь завхоз, ни разу не бывавший в горах и не знающий, что это такое - горы, спишет его в утиль. И он, старый, добрый геологический чайник, столько раз бескорыстно отогревавший усталых, вконец продрогших людей, кончит свои дни на городской свалке, среди вещей, не имеющих таких, как у него, заслуг перед человеком. Пусть уж лучше геологи, возвращаясь домой, оставят его здесь, в горах. Повесят на дерево, и ветер станет петь в его проржавевшем, гордо поднятом носу…
Индейки шипели над углями, обливаясь собственным жиром.
- Сегодня на ужин - четыре индейки, - сообщил дядя Гога, взявший на себя, по обыкновению, роль шеф-повара.
Все сидели возле костра кружком, и только Хабаджа с Тумошей время от времени вставали и, выбравшись из ямы, шли проведать лошадей.
Тошка лежал, подложив под голову вьючное седло. Спать не хотелось. От седла пахло сыромятными ремнями и старым деревом. Вчера вечером, вот так же сидя у костра, он рассказывал историю Дурмишхана и старого капитана Борисова, историю, услышанную от боцмана Ерго.
Взрослые люди молча сидели вокруг огня и слушали его. А Тошка волновался, как на экзамене, боялся упустить чтото или не так сказать. Огонь притих, не стрелял искрами, не расползался по сухой траве, словно тоже слушал, печально покачивая рыжей вихрастой головой…
- А вы знаете, - сказал Ираклий Самсонович. - Вчерашний рассказ Тоши просто не выходит у меня из памяти. Ведь вполне возможно, что это один и тот же темный князь Дадешкелиани.
- Да, скорее всего, это одно лицо, - согласился дядя Гога.
- Сколько хороших людей погубил бешеный волк, сокрушенно покачал головой Тумоша. - Я помню, старики говорили, что при царе князь служил в жандармах где-то в городе, на побережье. Значит, это все он, пусть внуки забудут его имя!..
Неожиданно захрапели лошади. Хабаджа встал, прислушался.
- Амш ходит… - Он вынул из костра горящую ветку, помахал ею в воздухе.
Дядя Гога тоже встал, пронзительно, свистнул и, решив, что медведь теперь окончательно испугался, вернулся к костру.
- Очень может быть, что это действительно одно и то же лицо, - повторил он. - Тем более, если вспомнить некоторые подробности о Дадешкелиани.
И дядя Гога начал рассказывать…