Учитель Линднер растерялся. Отчаяние готово было охватить его. "Только бы не сдать сейчас, - думал он, - только бы теперь не ошибиться!" Неожиданно его осенило: а что, если класс или часть ребят сговорились против него?
Все это было похоже на какой-то дурной сои. И учитель Линднер на миг прикрыл глаза. Но вот он снова открыл их - и картина перед ним была все той же и вполне реальной! Радость, с какой он готовился к своей профессии, показалась ему теперь безумной. Он не понимал, как он мог так поступить. Он же провалился, с самого начала провалился! "Но только бы не дать ничего заметить ученикам! - думал он. - Надо собраться с мыслями". С великим трудом ему удалось, подавив дрожь в голосе, сказать:
- Итак, вы тоже хотите уйти? - Учитель посмотрел на Альберта. - А почему собственно?
- Потому что по расписанию у нас урок истории, а вы все про пионеров рассказываете. Для этого у нас времени нет. Весенний сев - понимаете? - Альберт прикинулся озабоченным, явно издеваясь над учителем. Уверенность в поддержке класса придавала ему смелости.
- Брось ты дурака валять! - крикнул рослый ученик, внешне вылитый Шульце. Это действительно был сын крестьянина Шульце.
- Слушаюсь, господин учитель! - отпарировал Альберт.
И ребята снова завизжали от удовольствия.
Шульце-младший покраснел, но ничего не сказал.
Больше всего учителю Линднеру хотелось выставить Альберта из класса. Но он опасался, что это только ухудшит дело. Теперь ему ничего не оставалось, как пойти навстречу ребятам. Это сражение он все равно уже проиграл. Надо было спасать для будущего что еще можно было спасти.
- Ладно, - сказал Линднер. - Может быть, и правда, лучше мы поговорим о пионерах и о том, что написано на доске, в другой раз. А теперь садитесь и достаньте учебники. - Он произнес эти слова очень спокойно.
И ребята один за другим последовали его указанию.
Альберт тоже сел. Он злился, - злился, что позволил учителю взять над собой верх. И чего это Линднер уставился на него?
"Уж не Альберт ли Берг здесь верховодит?" - думал Линднер. Он чувствовал, что от Альберта исходило что-то похожее на ненависть. Да и весь вид этого ученика говорил в пользу такой догадки - у ребят часто верховодит физически более сильный.
Учитель тут же решил удостовериться.
- Альберт Берг, - обратился он к нему, - прежде чем мы начнем занятия, сотри, пожалуйста, с доски.
Альберт испугался. Это требование на какой-то миг сбило его с толку. Но вот издевательская ухмылка снова появилась на его лице. Он встал, сделал два-три шага и вдруг, вскрикнув, нагнулся, схватившись за ногу. Лицо его исказилось от боли. Глядя на учителя, он простонал:
- Судорога схватила! Ой как больно! - и на одной ноге доскакал до своей парты.
Однако вся эта комедия была уже ни к чему. Учитель сам поспешил стереть с доски. Теперь он убедился: Альберт - вожак бунтовщиков. Теперь-то он знал, с кого начинать! И учитель Линднер тут же решил сразу после обеда навестить Альберта дома. Там он поговорит с ним с глазу на глаз, а потом и с родителями.
Во время последнего урока Линднер уже не упоминал о пионерах. Ученики сидели тихо, только время от времени давая ему понять, что сегодня он проиграл сражение.
После уроков учитель Линднер, наскоро пообедав, отправился к Бецовским выселкам. Альберт как раз выгребал навоз из коровника. Увидев Линднера, он поставил вилы к стенке, прислонился к дверям и, засунув руки в карманы и опустив голову, стал ждать.
- Ну как, Альберт, трудимся? - приветствовал его Линднер. - Я тут случайно проходил мимо и подумал - не вредно было бы к Бергам в гости заглянуть. - Он сделал свой занятный жест и в ожидании ответа наклонил голову.
- Бывают же такие случаи! - ответил Альберт не без иронии и, прищурившись, смерил учителя глазами. - А я решил, вы подсобить мне пришли. - Мотнув головой в сторону хлева, он добавил: - Но такая работа не про вас. Руки марать не захотите.
- А то давай попробую! - рассмеявшись, предложил учитель, обнажив два ряда красивых зубов.
- Нет, уж лучше не надо! - ответил Альберт, поскорее схватив вилы, и даже запнулся от неожиданности. - Вся одежда у вас провоняет. Я же буду во всем виноват.
- Не так уж это страшно, должно быть! - весело возразил учитель, подумав при этом: "Вот ведь упрямая крестьянская башка!"
Он достал сигарету марки "Турф" и хлопнул себя по карманам, как бы ища спички. Альберт, некоторое время наблюдавший за ним, достал зажигалку и дал учителю прикурить.
- Спасибо! - сказал тот. - Хорошенькая у тебя зажигалка… - Неожиданно он оборвал свою речь - Альберт тоже прикуривал сигарету. - Погаси сейчас же!
- Почему это? - Альберт был невозмутим. - Потому что американские? - Он вновь достал пачку из кармана и предложил учителю. - Закуривайте. Тетка прислала.
- Сейчас же погаси сигарету!
- Это уж мое дело, гасить или не гасить, - возразил Альберт.
- Твое здоровье - да. А дело это не только твое, но и мое. Давай гаси!
Альберт снова с враждебностью взглянул на него.
- А я думал, вы в гости пришли.
Мгновение учитель Линднер не знал, что ответить. Не мог же он взять да отнять сигарету у этого не по годам крепкого ученика. Он чувствовал, что Альберту такая драка была бы на руку. Нет, так просто он ему не поддастся.
- Ладно, - смягчился учитель, - давай заключим компромисс: я погашу свою сигарету, а ты - свою, - сказав это, он немедленно потушил сигарету.
Альберт последовал его примеру. Частичный успех его тоже устраивал. Он тут же принялся выискивать повод, чтобы снова сцепиться с учителем.
- И вообще, чего вам здесь надо? Должна же у вас быть какая-то цель?
Не поддавшись на провокацию, Линднер ответил:
- Ты же сам знаешь, Альберт… Сегодня утром в школе это ведь все ты затеял. Верно я говорю?
- О чем это вы?
- О надписи на доске, - сказал, улыбаясь, Линднер.
- Вон оно что! Откуда мне знать кто.
- Я тебя и не спрашиваю и не прошу говорить мне это. Я просто хотел дать тебе понять, что для нас обоих было бы лучше, если бы мы с тобой стали друзьями.
- Да что вы говорите! - удивился Альберт. - Разве мы можем быть друзьями? Гм… Ну, а как насчет пионеров?
- И пионеры - наши друзья, - просто ответил учитель.
- Вот вы как, значит. Дуриком хотите. Что ж, ваше дело. Дружите на здоровье с пионерами. У меня времени нет, мне работать надо. - Он взял вилы и в следующую же секунду навоз шлепнулся в тачку.
Учителю пришлось отскочить, а то и его забрызгало бы. Альберт сделал вид, что не замечает его.
- Где твой отец? - спросил издали учитель, ничуть не обидевшись.
- Кто его знает. В поле, должно быть. Он ведь работает, не то что некоторые… - И снова навоз шлепнулся в тачку.
Пропустив намек мимо ушей, учитель спросил:
- А мать?
- Не знаю. Сами ищите. Где-нибудь тут… - И снова навоз шлепнулся в тачку.
- Ну ладно, до свидания тогда, Альберт, - попрощался учитель.
Вместо ответа послышалось какое-то ворчание. "А парень у них заодно и дворового пса заменяет", - подумал он, заметив пустую собачью конуру.
Пока учитель осматривался во дворе, Альберт не без любопытства следил за ним. На какое-то мгновение он даже растерялся: "Что это за человек? Зачем он сюда пришел?" Недовольный самим собой, Альберт вновь принялся за работу.
Тщетно обыскав весь двор, заглянув и в ригу, учитель Линднер направился наконец к дому. Постучал. Так и не дождавшись ответа, вошел. Оказавшись сразу в "чистой" комнате, он огляделся. Ничто не ускользнуло от его внимательного взгляда: ни поломанная мебель, ни отсыревшие обои, ни плесень на потолке. И здесь жили люди! Жили его ученики! Гнева его против Альберта как не бывало. Хотя он, разумеется, не мог оправдать его. "Чистая" комната Бергов произвела на Линднера самое мрачное впечатление. И он поторопился покинуть ее, перейдя в кухню. Здесь он и застал хозяйку дома - фрау Берг. Она не сразу заметила его. И у Линднера было время понаблюдать за ней.
Фрау Берг была в грязной кофте, волосы спутаны, кое-где в них торчали соломинки, на вспухшем лице - злобная ухмылка. Линднеру сразу захотелось уйти, но он поборол себя и громко произнес:
- Добрый день, фрау Берг!
Не отрываясь от кастрюль и сковородок, фрау Берг что-то проворчала в ответ, причем ворчание это было очень похоже на ворчание Альберта.
- Я новый учитель, - представился Линднер.
- Да, да, бывает, бывает! - И фрау Берг снова загремела кастрюлями, не обращая никакого внимания на гостя.
Немного переждав, Линднер снова попытался напомнить о себе.
- Я так зашел… поздороваться только…
- Да, да, бывает, бывает! Нет, нет, я ничего не говорю… - снова пробормотала она.
Линднер совсем потерялся и стоял у дверей, не зная, что делать. Вид у него, должно быть, и впрямь был глупый. Фрау Берг уже снова хлопотала у плиты - бессмысленно передвигая кастрюли и горшки.
- Ну, тогда до свидания, - сказал наконец учитель Линднер.
И в ответ вновь услышал знакомое ворчание. Грустно у него стало на душе, захотелось подойти к Альберту и сказать что-нибудь доброе, ласковое. Но нет, это невозможно! Альберт бы только высмеял его. И тогда у учителя Линднера созрело решение: он должен бороться за Альберта и его друзей. Многое, очень многое он увидел теперь совсем в ином свете…
…Сердца их были исполнены благоговения, глаза блестели. Наклонившись вперед, боясь пропустить хотя бы слово, они слушали своего учителя. Спускались сумерки, а ребята давно уже забыли, что они все еще сидят в школе. На каждом был синий пионерский галстук. И если еще час назад, когда им впервые повязали галстуки, они конфузились и краснели, то теперь они видели в нем высокое отличие, что-то похожее на орден. Их было всего пять только что принятых в пионеры учеников бецовской школы, и тем не менее им казалось, что они отряд огромной и могучей армии.
И все это из-за одной истории, которую рассказывал учитель Линднер - горестной и все же чудесной истории…
- Было это сразу после войны, - так начал Линднер свой рассказ, - в первые же недели. Я уже несколько дней как ходил в школу, которая позднее стала называться Институтом подготовки учителей. Но тогда, в первые дни, здание было похоже на обыкновенную развалину. В моем классе числилось более сорока курсантов. Были среди них и молодые и пожилые, съехавшиеся из самых разных городов и сел нашей страны. Всех нас объединяло одно желание: мы хотели, чтобы жизнь вновь обрела смысл, и ради этого приехали учиться. За партой рядом со мной сидел человек с седыми висками, ему уже перевалило за сорок. Вообще-то мы ничего не знали друг о друге, да и наша программа не оставляла нам времени для частных разговоров. Но человек, сидевший рядом со мной, казался каким-то особенно замкнутым и серьезным. Страдания наложили печать на его лицо, и порой, когда я смотрел на него, мне делалось страшно, но вместе с тем я восхищался им. Учился он с удивительной энергией и упорством, и нам, молодым, бывало трудно поспевать за ним.
Вскоре я почувствовал нечто похожее на чувство дружбы к нему, не знаю даже по какой причине - ведь он относился ко мне, как ко всем, ничем не отличая. Просто мы всё чаще и чаще стали проводить вместе краткие, свободные от занятий часы. Мы гуляли по улицам большого города, вернее, по тому, что когда-то называлось улицами. Каменные остовы домов четко вырисовывались на фоне вечернего неба, и в каждом из них я видел зловещий памятник. Карабкаясь по горам битого кирпича, мы изредка перекидывались словом. Мой спутник часто останавливался, долго разминая пальцами кусочек штукатурки или взвешивая кирпич на руке, и задумчиво оглядывался по сторонам.
Я мог себе представить его мысли. Каждый день, отложив учебник в сторону, он искал ответа на один и тот же вопрос: имеют ли наши занятия вообще какой-то смысл? Ведь пока сидишь за партой, многое кажется возможным, но здесь, среди развалин, наши мечты, наши желания выглядели смешными.
Вернемся, однако, к тому вечеру, о котором я хочу вам рассказать. Закатные лучи уже позолотили острые края руин, когда неподалеку от нас неожиданно раздались голоса. Мы прислушались. Должно быть, говорил кто-то за пробитой снарядом стеной. Осторожно подобравшись поближе и заглянув в пробоину, мы увидели грустную и вместе трогательную картину: в углу, под защитой полуразвалившихся стен, было свито нечто похожее на человеческое гнездо. Прямо на земле валялось всевозможное тряпье, куски матрасов, а стены кто-то увешал старыми рваными одеялами, уже успевшими заплесневеть. Тут же громоздилась кухонная утварь - помятые кастрюли и тому подобное. Посреди всего этого хлама с серьезными, озабоченными, как у взрослых, лицами сидели мальчик и девочка. Ему можно было дать лет восемь, девочка была немного младше, но не менее одичавшая, чем он. Оба они старательно обгладывали какую-то корку.
Невольно я взглянул на своего молчаливого спутника и отступил - его лицо неузнаваемо преобразилось. В мгновение ока черты обрели мягкость, на ресницах блестели слезы.
Велев мне знаком подождать, он отошел от меня на несколько шагов, все еще соблюдая величайшую осторожность, вдруг громко кашлянул и, производя как можно больше шуму, снова приблизился.
Услыхав его шаги, оба жителя развалин одновременно вздрогнули. Мой спутник уже стоял у входа в убежище. Глазами, полными ужаса, смотрели дети на него.
"Здравствуйте, - сказал мой друг. - Я услышал ваши голоса, и так как я тоже один, то и решил, что втроем нам будет веселей". - Он заговорил с малышами, как со взрослыми. Открытая улыбка озаряла его лицо. Но девочка зарыдала, да и мальчик, видимо, крепился изо всех сил, только бы не заплакать.
Должно быть, мой спутник хорошо понимал, что происходило с малышами. Слишком много они видели зла, слишком многое им пришлось пережить, вот они и перестали доверять людям. Он сел там, где стоял, издали посматривая на детей.
Я боялся громко вздохнуть. Через пробоину в стене, уже не слепя малолетних жителей развалин, падали последние лучи заходящего солнца.
Вскоре девочка немного успокоилась. Она, правда, все еще не отпускала руки мальчика, но страх в ее глазах постепенно сменился любопытством. Оба малыша внимательно с головы до ног осмотрели чужого дядю, словно подвергая его строгому испытанию, и вдруг - я не знаю, много ли прошло времени - но лицу мальчика скользнула первая робкая улыбка.
Мой друг, обрадовавшись, хотел было заговорить, но девочка тут же снова скривила губы, готовая разрыдаться. Мой друг умолк, и снова спрашивали и отвечали только глаза.
Это была трагическая картина, и все же она настроила меня на чудесный, радостный лад. Обо всех троих я знал не более того, что война вырвала их, словно зерна у матери земли, закружила и где-то бросила. Но в эти минуты в них как бы воплотилось для меня и прошлое и настоящее: да, их бросили, но они живы, и сердца их ищут дружбы, робко, ощупью, застенчиво, но ищут…
На руины тихо спускался вечер. Мальчик, вспомнив о корке, которую держал в руках, принялся ее грызть. Неожиданно челюсти его замедлили свою работу, как у человека, над чем-то задумавшегося, и он медленно, шаг за шагом, стал приближаться к моему другу. Остановившись, он издали протянул ему корку.
Мой друг принял корку, проговорив:
"Спасибо. Большое спасибо!"
Мальчик тут же отскочил в угол, но, увидев, как чужой дядя откусил от корки, он вновь улыбнулся. Девочка тоже мало-помалу поборола свое недоверие.
Мне стало стыдно: что это я стою и подсматриваю? Ведь то, что происходило перед моими глазами, не было спектаклем, это была сама жизнь, наша жизнь, и тут зритель ни к чему! Подойти к детям я не посмел - я бы их только спугнул. Я осторожно попятился назад и затем поспешил в общежитие, предчувствуя, что скоро увижу их вновь.
Я намеревался почитать у себя в комнате, но мысли мои снова и снова возвращались к только что пережитому. Я словно ожидал каких-то событий, не зная, что именно должно произойти и почему.
Наступила ночь. На столе коптила самодельная свеча.
Я сидел на кровати. Дверь открылась. Передо мной стоял мой друг с малышами. Он держал их обоих за руки. А они, прижавшись к нему и широко открыв глаза, смотрели на меня.
"Дядя ничего вам не сделает, - сказал он. - Это мой друг".
Некоторое время они присматривались ко мне и наконец все же подошли ближе. Правда, как-то бочком-бочком. Все их внимание было уделено защитнику, которого они обрели в лице моего друга. До сегодняшнего дня я не в силах понять, каким образом он так скоро завоевал столь безграничное доверие детей.
Но в ту минуту я об этом не думал. Меня занимал другой вопрос: зачем он привел детишек в общежитие - ведь у нас не было для них ни места, ни времени. Короче, его действия показались мне и необдуманными, и чересчур поспешными. Однако я промолчал и не стал задавать никаких вопросов.
Весь тот вечер был заполнен непривычными для нас хлопотами и волнениями, но в конце концов мы все же погасили свет. Мальчик и девочка спали на кровати моего друга, а сам он, раздобыв где-то матрас, устроился на полу.
"Они спят, - сказал он тихо и вздохнул. - Сразу уснули".
Я промолчал. Догадывался ли он, что я тоже не сплю, или просто разговаривал сам с собой?
"О чем ты думаешь?" - спросил он меня вдруг. По звуку голоса я понял, что он лежит на спине.
"О тебе. О тебе и о детях".
Некоторое время он ничего не говорил. С улицы доносились шаги комендантского патруля.
"Ты обратил внимание, какие светлые волосы у девочки? - спросил он наконец. - А на носу веснушки, будто их кто-то нарочно там рассыпал. Она напоминает мне Грит. Похожа на нее. - Он вновь прислушался к дыханию детей. - Правда же, бывает так, что дети похожи друг на друга? - продолжал он. - Или я ошибаюсь?"
"Кто это Грит?"
"Ты спрашиваешь: "Кто это Грит?" Никто. Грит когда-то была. - Он присел на матрасе. - Мою дочь звали Грит, Вернер. И это был ребенок, какого не каждый день встретишь. Для меня в нем был заключен целый мир. Да, целый мир!.. - Он снова лег. Голос его звучал удивительно слабо. - Разве я знал, что такое жизнь до того, как появилась Грит? А с ней сразу все изменилось. Дома у меня не было ни одной свободной минуты, даже когда она спала в своей корзиночке. Только заснешь, она уже будит тебя своим криком. Ты ворчишь, раздосадован, вместо того, чтобы радоваться, какой у нее сильный голос, какие здоровые легкие! Но постепенно она завоевывает твое сердце - и ты не в силах противиться этому! Ты бесконечно рад, когда ее глаза начинают следить за светом, а затем различать цвета. "Какая умница, - думаешь ты, - будет умней своего отца!" И ты уже гордишься. Эх ты, задавала! Проходит время, и моя Грит начинает задавать вопросы. Порой мне кажется, что, если бы мы всю жизнь умели задавать такие умные вопросы, какие задает ребенок, мы куда больше знали бы о небе и о земле, чем сейчас.
"Пап, - спрашивает она, - какое это дерево?"
"Яблоня", - отвечаешь ты.
"Почему "яблоня"?"