А. Мигдал, рассматривая общие проблемы развития науки, привел слова из речи писателя А. Камю при получении им Нобелевской премии о том, что искусство шагает по узкой тропинке между двух бездн: с одной стороны, – пустота, с другой – тенденциозность; в науке же, по мнению А. Мигдала, такими безднами являются верхоглядство и догматизм. Исходя из этого яркого образа, я добавил бы, что главные трудности развития обществоведческих наук – в тенденциозности и предвзятости их концепций. И в этнонациональном развитии, в этнологии и в этнополитике эта "бездна" как бы расположилась по обе стороны: этнонационализм с сепаратизмом и этнонациональный шовинизм с расизмом. И от такого противопоставления крайностей общество замирает в страхе от их проявления. Они, как ураган, угрожают путнику, идущему по узкой тропинке между двумя безднами, свалиться и в одну, и в другую сторону. Как говорится, здесь нет выбора: направо пойдешь – по голове получишь, налево пойдешь – по голове получишь, а будешь пытаться разобраться и никуда ни за кем не пойдешь, тут же сверху голос: ты чего стоишь, по голове хочешь? И главное из-за того, что все хотят довлеть над человеческим сознанием, чаще вводя его в заблуждение, ибо лишь редкие способны достичь истины разумного и совестливого. Отсюда и элементы "лженауки", об опасности которых пишет А. Мигдал, которые в общественных науках могут проявляются чаще, чем даже в естественных. Здесь чаще встречаются случаи, когда самая "смутная идея" в любой день и в любой час может быть объявлена достоверной истиной; а все, что противоречит ей, в очередной раз замалчивается с умным видом. Для этого организуются партии, проповеди, кафедры, и "смутной идее" легче оснаститься своим понятийно-терминологическим, организационным аппаратом и т. п. Больше всего смутных идей в этногенезе, они пользуются крайностями в своих целях, чтобы оседлать этнос, этнонации.
Позавчерашняя имперская идеология, как и вчерашнее господство классового подхода, в той или иной степени искажали суть этносов, этнических и этнополитических процессов. Имперский шовинизм и противоборствующий ему национал-сепаратизм делили народы на первосортные и второсортные, а пролетарский интернационализм закрывал пространство для взаимодействия этнонаций, изнутри разделяя их на пролетариат и буржуазию. Внутриэтнонациональное и межэтнонациональное разобщение людей искажает природу этих явлений и приводит людей к противоречиям и конфликтам. Но снятие имперского догматического и классового подходов не привело эти процессы к гармонии. Опять-таки стали господствовать крайние позиции: от отрицания этноса как нации и признания только гражданской нации до абсолютизации и противопоставления этнонационального. А некоторые ушли глубоко в Этнонациональное мифотворчество, где "мой народ самый древний", "мой народ самый культурный". Не все самое ценное, принятое обществом, народами, людьми, а самое неугодное, конфликтное ложно стало перемешиваться в одну "атомную кашицу" этнонационализма и этнонационального шовинизма, которой как беленой объедаются не только массы людей, но и ведущие политики страны разных национальностей, при этом не учитывая уже достигнутый уровень исторически формирующейся общности в хозяйственной и культурной деятельности людей не только одного этноса, но и многонационального сообщества в едином государстве. Вчерашней общности мало оставалось места для индивидуальности, а в сегодняшней индивидуальности мало места для общности. Видимо, из-за тупиковости поиска пути социального самоутверждения и развития этносов, этнонаций и этничности в истории и возникла концепция Л.Н. Гумилева, согласно которой этносы полагались не социальными, а биологическими категориями, которые рождались в определенных местах земли в результате воздействия на людей некой энергетики космических лучей. Л.Н. Гумилев, исходя из этого, обосновал идею пассионарности и роль фактора пассионарной энергетики в развитии этносов. Это, скорее, естественно-биосферный взгляд на этногенез. В работах Л.Н. Гумилева дан интереснейший анализ всемирно-исторического процесса рождения, зрелости и угасания народов в мировой истории. Этносфера – это географическая, а не биологическая или социальная сфера, где основную роль играют экосферные, экогеографические основы распространения и существования человека и общности людей. Л.Н. Гумилева одни обвиняли во всех грехах, а другие превращали в великого учителя – гуру. Но еще предстоит огромная работа по поиску точных естественно-географических доказательств его великих догадок. В его теории много интересных предположений, которые опять-таки используют крайности для своего догматизма и мифологии. У каждого ученого свое видение природы, этноса-нации, нации-государства. Это процесс исторический, социальный, естественно-географический, но главное в этногенезе тех или иных народов – это их социально-культурное творчество и сотворчество. Формирование этноса, этнонаций со своими природно-биологическими корнями все же есть результат прежде всего взаимодействия живых индивидов в общности людей.
"Данный в свое время Сталиным перечень четырех признаков нации, по нашему мнению, не может быть без существенных оговорок применим к сегодняшним социалистическим нациям Советского Союза. Такие признаки нации, как общность территории, экономическая общность в данном случае почти утратили свое значение. Общность психического склада, проявляющаяся в общности культуры, также подверглась серьезной модификации. У наций Советского Союза в полной мере сохранялась лишь общность своего национального языка и языка межнационального общения, которые несомненно будут существовать в течение очень длительного времени. Таким образом, из четырех, обязательных по Сталину, признаков нации постоянное значение имеет лишь один, а три постепенно угасают. Но нации продолжают существовать. Это означает, что пришло время пересмотреть формулу о том, что если нет совокупности всех названных выше признаков, то нет и нации. В новых исторических условиях она уже не применима". Здесь опять-таки путается нация как этнос и нация как суперэтническое, межэтническое образование – нация как государство, политическая нация. Почему-то коммунисты об этом предпочитали не говорить.
В 1966–1968 годах в журнале "Вопросы истории" и в некоторых других журналах обществоведческого профиля была развернута новая дискуссия вокруг определения понятия "нация". Большинство ее участников сочло сталинское определение нации неточным; предлагалась новая трактовка признаков "общность языка" ("общность литературного языка") и "общность территории" ("государственная территория"), выдвигались предложения об учете признака "национальное самосознание" (или "чувство этнической принадлежности") и др. Но в результате споров все равно все получилось по-сталински. И главное, не удалось сблизить теорию этноса и теорию нации и национального вопроса, которые развивались у нас как бы параллельно, а "восстановление надлежащей связи между этими понятиями и вообще существенный прогресс в этой части обществоведения оказались возможными лишь в результате разработки общей теории этноса (этнических общностей), хотя и это дело не обошлось без погрешностей". Теория этноса в отличие от теории национального вопроса была более научной и менее политизированной. Марксисты вообще мало занимались этнологией. Они были увлечены теорией национального вопроса. А это разные вещи. Отсюда однобокость рассмотрения многих проблем теории этноса, теории нации.
В 1923 году в Шанхае вышла книга об этносе русского эмигранта С. Широкогорова, который предложил определять этносы как "группы людей, говорящих на одном языке, признающих свое единое происхождение, обладающих комплексом обычаев, укладом жизни, хранимых и освященных традиций, отличающих его от таковых других". Это более точное этнологическое определение, чем теория национального вопроса. Это еще в 30-е годы отмечали исследователи, но политика господствовала над наукой.
Были и весьма смелые выводы. В резолюции Археолого-этнографического совещания 1932 г. было заявлено: "Утверждение о существовании особой "марксистской" этнографии является не только теоретически несостоятельным, но и сугубо вредным…". В первом издании БСЭ в статье "Этнография" (1933 г.) были пояснения, что эта наука изучает народы, стоящие "на различных, часто довольно ранних, ступенях докапиталистического развития и поэтому сохранивших у себя пережитки докапиталистических формаций". Следовательно, невозможно было выработать и общую теорию этноса, народа, нации. И ничего с этим не получилось. Все опять свелось к теории национального вопроса.
Перелом произошел лишь в конце 40-х гг., когда в созданном в Москве Институте этнографии АН СССР была начата работа над многотомной серией "Народы мира" с показом всего этнокультурного своеобразия населения планеты – по континентам и крупным регионам. Таким образом советская наука об этносах соприкасалась с мировыми достижениями. И это была этнология, а не только этнография.
Основными признаками этнической общности считались этническое самосознание и самоназвание, язык, территория, особенности психического склада, культуры и быта, определенная форма социально-территориальной организации или явное стремление к созданию такой организации. Конечно, эта краткая формулировка не отражала всего многообразия действительности и для своего конкретного применения требовала тех или иных дополнений и более полного раскрытия содержания основных элементов этноса. По-моему, многие не понимали, что австромарксисты и И. Сталин вовлекли ученых в споры о "нациообразующих признаках", вместо познания сущности нации как этноса и нации-государства.
При этом возникал и вопрос о соотношении этноса с другими видами общностей людей, но все держались в рамках трафарета: "племя – народность – нация". Наряду с социализацией и политизацией этнонациональных образований шел процесс и биологизации, экологизации теории этноса. "Пассионарность" Л.И. Гумилева находилась в споре с "социально-этнической общностью" М. Джунусова, Ю. Бромлея и многих других. М.И. Куличенко увидел в этом "переоценку роли этнического". А это всегда в России считается крамолой, ибо русская нация так и стала полноправной, доминирующей нацией-государством, хотя она несет такую нагрузку исторически. Некоторые ученые стали говорить, что кроме этносов как основных этнических единиц существуют еще более узкие этнические подразделения и более широкие этнические объединения, скорее указывая на новый межэтнический уровень формирования этнонаций. Эта идея была выражена почти одновременно Н.Н. Чебоксаровым и – более четко – Л.Н. Гумилевым, который предложил понятия "суперэтноса" и "субэтноса"; в качестве примеров средневековых суперэтносов. Л.Н. Гумилев привел "мусульман" и "франков", как называли тогда арабов и турков, всех католиков Западной Европы. Но нация-этнос и нация-государство как историческая общность формирует свои этнонациональные и социально-политические признаки общности.
В разработке советской теории этноса особую роль сыграл академик Ю. Бромлей, которому по статусу предполагалось быть главным специалистом в данной сфере. Он был директором главного в стране института этнографии. Его книга "Очерки по теории этноса" (1983 г.) является крупнейшим исследованием по этой проблематике, в котором не столько новых идей, сколько систематизация всего того, что сделано было советскими этнографами и теоретиками национального вопроса. В работе наметился еще и определенный уход от диктатуро-пролетарской догматики и поиск стыковки, в том числе и с западной этнологией и антропологией. Наверное, к началу 80-х гг. советская теория этноса как нации выходила на наиболее разумные позиции, преодолевая крайности как марксистских, так и буржуазных теорий. В Советском Союзе была создана своя школа этнографов, этнологов, которая охватывала широкий спектр проблем этнонационального развития народов страны.
Ю. Бромлей на первое место среди специфических признаков этноса поставил "самоназвание – собственное имя", мотивируя это тем, что "нет и не было ни племени, ни народности, ни нации, ни национальности, у которых бы оно отсутствовало". Он замечает при этом, что люди могут именовать свои сообщества не только по этнической принадлежности – "этнониму", но и по территории, на которой они живут, – "топониму", по государству – "политониму", по их религиозной принадлежности – "конфессиониму" и по языку – "лингвониму" (этот перечень можно и продолжить), причем утверждает, что характерной чертой этнонимов является их "устойчивость". Он пишет, что "обычно отличить конфессионимы или лингвонимы от этнонима довольно легко, поставив вопрос: сохраняется ли рассматриваемое нарицательное имя при смене его носителем (носителями) религии или языка? Если в таких случаях мы будем иметь дело с изменением этого имени, то перед нами соответственно конфессионим или лингвоним, если же такого изменения не произойдет, то значит речь идет об этнониме". Хотя надо говорить, видимо, не об "устойчивости" этнонимов, а об "устойчивости" общности, этносов, а этнонимы могли часто меняться, ибо этноним все же форма, а не содержание этнического, этнонационального. Этнонимы чаще обозначали природно-географические признаки: "народ-гор", "речной народ", "народ-олень" и т. д. Внешние изменения зачастую переносились на этнос и даже преподносились как изменение их сущности. В таких подходах, конечно, много субъективного формализма, ибо они приносят сущность, дух в жертву форме, ибо "в них самих жизнь скудеет и мельчает". И еще более "скудной и мелочной" является теория, в которой вообще отрицаются реалии этнического, этнонационального, что мешает эволюционному процессу формирования гражданских наций и создает вакуум, где начинают господствовать стереотипы и предрассудки. Этноним, топоним, политоним могут часто меняться. Это все внешние атрибуты. При этом известны факты, когда то, как этнос себя называет и его называют, редко совпадало исторически. Отсюда и много путаницы в этногенезе, ибо исходят из этнонимов. Ю. Бромлей был прав, отмечая и еще большую "неустойчивость" политонимов, хотя такое утверждать при наличии "союза на века" было трудно. После развала СССР советские люди разных национальностей сменили гражданство, а вместе с ним политоним, что должно было привести к мысли о более устойчивом характере этнонима по сравнению с политонимом. Теперь новые теоретики хотят заменить всякие этнонимы опять единым политонимом. И лингвоним не всегда является признаком, свойственным для одного этноса. Различные по своему этническому происхождению люди пользуются одним языком (например в Англии – англичане, валлийцы, ирландцы, шотландцы). Политоним, как правило, кажется более устойчивым, чем этноним. Именно на этом настаивают те, кто "хоронит" этносы, нации в угоду нации гражданской, политической. А этноним на деле, действительно, оказывается устойчивее, хотя тут нет жестких закономерностей. Хакасы, тувинцы, чеченцы, узбеки и другие живут и здравствуют (слава Богу), а Советского Союза нет (к сожалению). Поэтому явное преувеличение политических признаков наций за счет пренебрежения этнонациональным признаком вредно и опасно для нормального развития этнонаций и становления единого для граждан всех национальностей страны государства.