Мы долго думали, как написать нашим мамам, чтобы они поняли, что мы живы-здоровы, что добрались благополучно и что нас надо теперь искать в копне сена на Оке.
- "Ищите на Оке", - шептал Лешка перед окном телеграфа. - "Целуем".
- Нет, не подойдет, - говорил Владимир Сергеевич. - Твоя мама может еще подумать: "Ищите в Оке!" Надо тут что-нибудь короткое и ясное. И чтобы приятное…
- Ну давайте: "Мы вас любим", - предлагал я.
- Это сироп, - говорил Владимир Сергеевич. - Надо по-мужски.
- "Привет от тети Груни", - сказал Лешка. - Они получат такое и сразу поймут, что мы в порядке.
- А лучше всего просто написать: "Ура!" - и точка! - предложил Владимир Сергеевич. - И денег меньше платить и все ясно! А?
Мы согласились. Телеграмма вышла короткой, как удар сабли: "Ура!"
И действительно, из этого слова можно было очень хорошо понять, что мы очень любим своих мам, которые не побоялись отпустить нас в дорогу, и что мы в восторге от нашей свободной жизни. Коротко и ясно!
И никто из нас в эту минуту не предполагал, что этим "сабельным ударом" мы на много дней отсекли себе дорогу в Москву.
Солнце уже заходило, когда мы вышли на перрон из маленького вокзальчика и решили перед сном пойти в деревню и навестить тетю Груню.
ЗОЙКА
В деревне на "гулянке" (перед школой играла гармошка) мы с Лешкой сразу встретили своего старого друга: сына тети Груни Сашку Косого.
У нас с ним в прошлом году было много веселых событий: мы пасли коров, разводили кроликов, ходили для смеху "на прием" к деревенской бабке-знахарке, и она нас лечила "от живота" разными травами. А потом мы ей сказали, что Сашка Косой от ее трав лежит в больнице при смерти, и бабка в тот же час куда-то уехала из деревни. А в престольный праздник, когда поп служил молебен, мы забежали в пионерских галстуках в церковь и стали тут играть в прятки. Нас оттуда выгнали и сказали, что пожалуются в школу. А Сашка Косой ответил:
- А вас бог за это накажет, за ябедничество!
Но первого, кого "покарал" бог, - это самого Сашку. И руками его матери. Она выпорола его за "богохульство". Но Сашка все равно рос еретиком: воровал куличи на пасху, не здоровался с худым и длинноногим попом и крестился левой ногой. Тело у него было словно резиновое. Он мог закидывать обе ноги себе за шею и ходить в таком лягушечьем виде по избе на руках.
Здесь же на полянке я увидел и Зойку. Она была в красном платьице с белым пояском.
Владимир Сергеевич сразу обратил на нее внимание. Он спросил:
- А эта кто?
- Зойка. Из Москвы, - ответил я.
- А она чем занимается?
- Еще учится в школе. А что?
- Да я просто так…
Не замечая нас, Зойка разговаривала с какими-то не известными мне парнями. Один из них был высокий блондин, широкоплечий и в распахнутой кожаной куртке с "молнией", другой - щупленький, с узкой мышиной мордочкой. Он сидел на своем велосипеде и, то и дело касаясь земли носками ног и отчаянно вертя рулем, пытался найти равновесие и сидеть на седле, не двигаясь вперед. Видно, эти ребята были тоже, как и Зойка, дачники-москвичи.
Они разговаривали с Зойкой о чем-то веселом, потому что Зойка все время звонко смеялась. Высокого она называла Нарик, щуплого - Гарик.
Мы с Лешкой несколько раз проходили в толпе мимо Зойки, но она нас не видела. А окликнуть ее мне почему-то было неудобно, хотя мы с ней и были очень хорошие знакомые.
В прошлое лето наши дачи находились рядом, и Зойка частенько приходила ко мне с просьбой починить велосипед. Машина у нее была старая, и в ней через каждые пять минут портился тормоз.
Я тщательно разбирал заднюю втулку, промывал ее керосином и ставил на тормоз дополнительную прокладку. Лешка был моим помощником, а Зойка сидела перед нами на корточках и рассказывала о своих школьных делах. Она была старше нас на три года, перешла в девятый класс.
Ее любимой темой разговоров было, кто и как за ней ухаживает.
- Вот в этом году, - говорила она, - мне один мальчик из десятого класса все время записки писал, и все девчонки мне завидовали. А у него был свой мотороллер, и мы с ним по Москве катались. Он мне и мимозы дарил и шоколадки в почтовый ящик кидал. А потом я увидела, что он мещанин, и перестала с ним дружить. Он только и делал, что хвастался: какой у него костюм, какой классический фотоаппарат, какой магнитофон с "шедевральными" вещичками. А потом я каталась на катке с Костей Иваницким из девятого класса, и он мне прямо сказал, что влюбился в меня. Я так и села на лед! Кто же про это говорит? И мы его даже хотели на комсомольском собрании прорабатывать, чтобы он получше в своих чувствах разбирался и не бросался такими словами…
Я слушал Зойку и думал: "Ух ты какая! А если этот Костя не врал, тогда что?"
В дождливые дни мы все втроем располагались у Зойки на террасе и играли в шашки. На абсолютного чемпиона. Расплата при проигрыше была строгой - двадцать щелчков в лоб.
У Зойки были тонкие пальцы пианиста с длинными треугольными ногтями, и ее щелчки были штукой чувствительной.
Особенно доставалось мне. Я почему-то часто проигрывал. Это были чистые проигрыши, но Лешка как-то мне наедине сказал:
- Слушай, если играть так играть. И нечего тут романы закручивать. Я от Зойки ни одного щелчка не получил, а вы только и делаете, что щелкаетесь.
- Ну и что?
- А вот то… Можешь ей дарить там разные мимозы или шоколадки бросать, а уж если сели играть втроем, так уж надо, чтобы всем доставалось поровну. А то я сижу, как лопух, и глазами хлопаю. Для вас интерес, а для меня что? Никакого азарта!
- И, значит, ты думаешь, что я ей специально подставляю свой лоб?
- Да, специально!
- А почему?
- Потому что она… красивая!
- Ой, дурак! - засмеялся я. - Да кто же специально будет из-за красоты свой лоб подставлять?
- Найдутся такие, - не унимался Лешка. - Вот ты, например!
- Я?! Откуда ты взял?
- А ты всегда перед ней гоголем ходишь, выкаблучиваешься! Дескать, посмотрите, какой я герой: и у меня пятерки, и я музыкой занимаюсь, и велосипед могу чинить. И вообще здравствуйте-пожалуйста! А что касается Лешки, он - тьфу! - и растереть!
- Значит, ты хочешь, чтобы она тебе тоже щелкала?
- Хочу! Только по игре.
- Пожалуйста!
На следующий вечер Зойка очень быстро обыграла Лешку в матче-турнире из трех партий и влепила ему шестьдесят щелчков, да таких, что после них Лешка уже больше никогда не заикался о том, что у нас с Зойкой идет нечестная игра.
Мы с Лешкой не раз разбирали Зойку по косточкам: что в ней хорошего и что плохого. Лешка говорил, что когда она ездит на велосипеде, то "рисуется", а я этого не находил. Потом он говорил, что она фасоня - красную ленточку вокруг головы носит. А я считал, что это ей очень идет. Зойка была маленькая, с черными вьющимися волосами и быстрыми синими глазами. Когда Зойка шла по деревне, все мальчишки глядели на нее, разинув рот. И мы с Лешкой гордились дружбой с Зойкой. Одно мне только не очень-то нравилось в ней. Она любила нам, как взрослая, говорить:
- Мальчики, вы еще ровным счетом ничего, ничего не понимаете в жизни!
…Наконец мне надоело без толку ходить вокруг Зойки, и я, подойдя к ней сзади, дернул ее за рукав.
- Юрка, это ты? - обернувшись ко мне, вдруг обрадованно воскликнула она. - Когда ты приехал? И ты, Леша, здесь? Вот хорошо! А где вы сняли дачу?
- А нигде, - ответил Лешка. - Мы в копне сена живем. Одни. Как геологи.
- Нет, честное слово?! - не поверила Зойка.
- Чтоб я подавился, - ответил Лешка. - Нам мамы позволили!
Нарик с ухмылочкой оглядел Лешку с ног до головы и подмигнул своему приятелю: полюбуйся на детский сад! Им мамы позволили!
- И что же вы тут хотите открывать… как геологи? - с ехидцей спросил Гарик.
- Наверно, алмазы! - сказал Нарик.
- Хотя да, да! Такие здесь водятся, - подхватил Гарик. - И про них уже написано… Как это? "Навозну кучу разрывая, петух открыл алмазное зерно".
- Жемчужное… там написано, - сказал я.
- О-о, смотри какие они знатоки! - сказал Гарик. - Всю классику изучили!
- Да ладно вам, мальчики, смеяться! - нахмурилась Зойка. - Юра и Леша - это мои хорошие друзья!
- А это мы сразу почувствовали, - сказал Нарик. - И, может быть, ты нас с ними познакомишь? Мы этого очень жаждем.
- Пожалуйста, познакомьтесь!
Я протянул руку Гарику и ощутил в ладони его липкие и холодноватые пальцы. А Лешка от сильного Нарикова пожатия даже чуть присел.
- Ну вот, - сказал Нарик, - между нами уже любовь и дружба.
Не обратив внимания на это "подкусывание", Зойка забросала нас вопросами: как мы живем, где питаемся, все ли в порядке дома.
А потом, как бы между прочим, спросила:
- Слушайте, а что это за молодой человек, с которым вы пришли?
- Ой, хороший дядька! - сказал Лешка. - Мы только сегодня встретились на пляже.
- Он геолог, - сказал я. - Его зовут Владимир Сергеевич.
- Геолог?! - изумленно спросила Зойка. - Как я всегда мечтала о путешествиях! А откуда он?
Мы все ей подробно рассказали.
Но когда Зойка услышала, что послезавтра мы уже отправляемся в Москву, она вдруг заявила мне:
- Никуда вы не уедете. Будете жить у нас на даче хоть десять дней. Моя мама утром едет в Москву и сообщит вашим родителям. Будем играть в щелчки.
Я не возражал против такого предложения, но Лешка сказал:
- Подумаем.
Тут к нам подошел Владимир Сергеевич, и мы его познакомили с Зойкой. Нарик и Гарик молча кивнули ему.
- Ну, как отдыхаем? - непринужденно спросил Владимир Сергеевич у Зойки.
- Великолепно! - улыбнулась она.
- А вы здешние окрестности хорошо знаете?
- Неплохо. А что?
- Да я люблю бродить, вот и спрашиваю. А вы за Окой были?
- Была. Мы в прошлом году туда с Юрой и Лешей на лодке переплывали. Красота там, знаете, неописуемая. Прямо глушь! И говорят, что там даже лоси водятся. Мы целый день гуляли, орехов набрали, цветов… А вы давно уже здесь?
И Владимир Сергеевич с Зойкой разговорились как старые знакомые.
Отойдя в сторонку, Нарик и Гарик начали шептаться между собой, а потом Нарик сказал:
- Зой, ты поедешь с нами в совхоз в кино?
- Поеду, только погодите минуточку.
- Нет, мы уже едем, а то опоздаем.
- Ну хорошо.
Зойка крепко пожала нам руки и, сев к Нарику на раму (ее велосипед, оказывается, уже окончательно сломался), сказала:
- Мальчики, только завтра вы без меня не уезжайте. Ладно?
- Ладно, - ответил Владимир Сергеевич и улыбнулся.
Зажужжала Нарикова динамка на переднем колесе, и яркие снопы света заметались по деревенской тропинке.
Было уже поздно, и мы решили не идти на реку во "дворец", а спать на сеновале у тети Груни.
Тетя Груня нас встретила как родных, дала нам по кружке молока и сама отнесла на сеновал за усадьбой овчинный тулуп и две подушки.
- Только не курите, - попросила она Владимира Сергеевича.
- Не беспокойтесь! - ответил он. - Нам не впервой!
В сарае было душно. От сена шел дурманящий сладковатый запах. Когда мы легли, по телу забегали какие-то букашки, и все мы стали чесаться и долго не могли уснуть.
- Владимир Сергеевич, а вы расскажите нам что-нибудь? - попросил я.
- А о чем?
- О чем хотите.
- Я могу рассказывать долго, - сказал Владимир Сергеевич и пошутил: - Как отсюда до завтра… И про жизнь, и про работу, и про книги… Ну ладно, расскажу вам сейчас вот о чем…
И Владимир Сергеевич рассказал нам историю шагреневой кожи. Заключалась она в следующем: был кусок волшебной кожи, и достался он одному молодому человеку, который жил в Париже. Кожа исполняла любое желание хозяина. Но после каждого исполнения она уменьшалась в размере. И когда она исчезла, этот человек умер.
Рассказывал Владимир Сергеевич очень интересно, как будто по книжке читал. Он произносил названия парижских улиц по-французски, в нос. Во время разговоров героев он то повышал голос, то переходил на шепот. А закончил он рассказ вопросом:
- Ну вот и все. А что вы поняли?
- Ничего, - сказал Лешка. - Просто интересно. А что тут понимать?
- Э-хе-хе… - вздохнул Владимир Сергеевич. - Хорошие вы ребята, но еще не собеседники. А в этой истории, как и во всякой сказке, большая мысль. А вот интересно, как вы понимаете сказку о курочке Рябе и о золотом яичке? Помните: жила-была курочка Ряба, и снесла она яичко, не простое, а золотое? Дед бил-бил - не разбил, бабка била-била - не разбила, а пробежала мышка, хвостиком махнула, яичко упало и разбилось! Кажется, сказочка чепуховая, для детей. А если поглубже в ней разобраться, то она о счастье!
- А как это - о счастье? - спросил я.
- Очень просто. Бывает, к людям приходит счастье, а они не понимают этого. И вот бьют-бьют свое счастье, а потом достаточно произойти какому-нибудь незначительному случаю, как смотрят, а счастье разбилось! Вот что заложено в этой сказочке. Так и в каждой книжке надо свою глубокую мысль искать…
Владимир Сергеевич разговаривал с нами как со взрослыми. Он мне нравился все больше и больше. И особенно когда разъяснял, что никакой шагреневой кожи в природе нет и все это фантазия, а добиваться исполнения любого желания может человек только своими руками и головой.
В ДЕБРЯХ КАРА-БУМБЫ
Наутро я проснулся рано. Сквозь крышу пробивались ослепительные лучи, и казалось, они, как незримые столбы, поддерживали ветхое соломенное сооружение. Над головой под верхним стропилом было ласточкино гнездо, и из него то и дело сквозь черную дырочку выглядывали две головки любопытных птенцов. Хлопотливая мамаша прилетала к ним через каждую минуту и, совсем не касаясь гнезда, по очереди на лету закидывала в раскрытые клювики разных козявок.
Над моей головой прожужжал шмель. Он долго выбирал место, куда бы ему сесть. Я затаил дыхание. Шмель был пушистый, бархатный и важный, и летал он как будто стоймя, опустив хвост. Наконец он уселся к Лешке на раскрытую ладонь и пополз по пальцам. Я не знал, что мне делать: а вдруг Лешка спросонок сожмет пальцы в кулак? Но Лешка даже мизинчиком не пошевелил перед такой опасностью. Он спал, уткнувшись носом в плечо Владимира Сергеевича, и так крепко, что у него даже текли слюнки.
У Владимира Сергеевича было совсем юношеское лицо с румянцем на щеках и без единой морщинки на лбу. Спал он на боку, поджав под себя ноги и подложив под щеку ладонь, как будто, задумавшись и закрыв глаза, слушал музыку. Правая рука у него была вытянута вдоль бедра, и даже во сне она была будто напряжена: на ней были вздутые жилы и твердые узлы мускулов.
…После ведра холодной колодезной воды, которое Владимир Сергеевич поочередно вылил нам на спины, и после бутербродов с холодной курицей мы, захватив с собой Зойку, отправились в лес.
Когда мы проходили по деревне, из-за забора одной дачи показались две головы. Нарик и Гарик нам вдогонку крикнули:
- Зоя, ты поедешь с нами на пляж?
Зойка, обернувшись, отрицательно помахала рукой.
В лесу неподвижно стоял тугой сосновый воздух, смешанный с резким запахом раздавленной бузины и папоротника. Маленькие полусозревшие ягодки земляники с белыми пупырышками то и дело похрустывали под ногами. Земляники было так много, что Лешка решил больше не собирать ее пригоршнями, а стал ползать на четвереньках от куста к кусту и губами захватывать ягоды.
Потом мы пошли в орешник срезать удилища. Владимир Сергеевич шел впереди, раздвигая кусты и задерживая в руках упругие тоненькие ветви, чтобы они не хлестнули Зойку по глазам.
Гроза подошла внезапно. Гром уже давно перекатывался где-то далеко на востоке, и казалось, что непогода пройдет стороной. Но Владимир Сергеевич был иного мнения.
- А потопа нам не избежать… - сказал он. - Будет буря - мы поспорим и поборемся мы с ней! Кстати, в это время Илья Пророк всегда находится в отпуске, а его заместитель по проливной части немного глуховат. Вот люди и говорят: "Дождь идет не когда мы просим, а когда сено косим!"
- Интересно! - сказал Лешка. - Надо будет записать.
- А ты уже что-нибудь тут записал? - спросил я.
- А как же!
- А что?
- Сказку о курочке Рябе. Теперь я ее маме расскажу, а то они все время с папой ругаются.
Лешка как-то раз прочитал брошюрку "Как надо собирать фольклор" и с тех пор увлекся сказками, народными былинами и легендами. Читал он их без разбору, а потом решил сам записывать разные детские считалочки, присказки и частушки. Сам он тоже пытался сочинять фольклор, и, на мой взгляд, у него получалось неплохо. Ну, например:
Уважайте труд уборщиц! Соблюдайте чистоту!
Наведем тогда мы в школе золотую красоту!
Потом он записывал такие литературные переделки:
"МУРАЗА И СТРЕКОЗЕЙ"
Стрекозунья-попрыга
Цело летое все пела,
Успенуться не оглела,
Как глама зитит в каза!
Однажды он мне предложил поехать с ним в загс, чтобы понаблюдать за свадебными церемониями. Но в загсе на Колхозной площади мы, к сожалению, никаких свадебных обрядов не обнаружили. Просто здесь стояла очередь из молодых и пожилых людей, а на столе, как в парикмахерской, лежали газеты и журналы, и все посетители их листали.
Но вот на Ваганьковском кладбище, куда мы отправились записывать похоронные причеты, было очень любопытно. Особенно нам запомнилась одна старушка в черном платке, которая убивалась по каждому покойнику. Нам казалось, что все умершие - это очень близкие ее родственники, так она безутешно кричала: "Ой, ты мой соколик, Петр Иванович, на кого ты оставил бедную сиротинушку!" Или: "Ой, родные, мои милые, посмотрите все на голубушку, на голубушку красну-девицу, что в цветах лежит, да лазоревых!" А затем мы увидели, что эта старушка за каждое свое причитание получала деньги от родственников усопшего, и поняли, что она специальная "плакальщица".
Лешка мечтал купить маленький магнитофон, чтобы ходить с ним к старожилам, участникам восстаний и народным сказителям. Но денег у него не было, и он довольствовался карандашом и тетрадкой.
…В лесу вдруг потемнело, по верхушкам деревьев пробежался ветер, обламывая суки и сучья, и вслед за этим сухо и оглушительно треснул гром.
Молния ударила где-то рядом, потому что наши лица на секунду стали голубыми.
- Быстрей, шалаш! - крикнул Владимир Сергеевич, выбираясь из орешника. - Полундра!
Мы кинулись врассыпную. Кто за елочными ветвями, кто за сухими слегами под крышу.
Работа шла лихорадочно. Шалаш рос на глазах.
От приближавшейся грозы на сердце было и весело и жутко, и тут мы уже не обращали внимания ни на колючки, ни на занозы.
И в тот момент, когда молния снова юркнула между черными мохнатыми тучами и разразился ливень, похожий на тропический, мы уже лежали в нашей новостройке на груде сухих листьев и очищали с пальцев смолу.
Владимир Сергеевич вытащил из кармана свою трубку, закурил - в шалаше запахло ирисками, - подумал минутку и вдруг сказал: