- Дак он в укоме в авторитете, на кажных перевыборах представитель укома за него разбивается, да и нам другого выбирать некого: мы-то все при деле, у всех хозяйство… Когда это мы будем в уезд ездить да собрания проводить и эти - мероприятия… А Слава - он человек свободный. Хозяйства не имеет, за клуб ему жалование выдают, письмо или прошение какое напишет - куренка принесут… И все было бы с ним неплохо, если бы не был таким дурным да суматошным. Сорганизовал, значит, антирелигиозную дружину вместе с Евсейкой Суходолиным. А Евсейка известный по всей округе шалопут. На Званке день работает, пять гуляет; здесь, на деревне, ничего не делает, ходит только по гостям, водку пьет, силу свою показывает: носит на коромыслах десяток мужиков, бычка подымет - ну как представление какое… И еще с ним такие гулящие ребята. И из богатеньких есть - у некоторых на отцов батраки работают, так чего не гулять. Батраки работают, а сынки по гулянкам…
Славка начал с того, чтобы дружина с богом боролась, а кончили тем, что Христа славить начали…
- Так как же это так - Христа славить?!
- Видишь ли, Евсейка этот на селе издавна считается главным по всяким там игрищам, потехам… И еще мальчонкой всегда был христославом. Тот пятиалтынный, тот и полтинник отвалит, ну, а пироги - это завсегда… Ну и уговорил Славку - будто смеха ради - вырядиться и пойти христославить. А тот, дурной, на Евсейку молится прямо… Собрали семерых ребят, которым не стыдно, намазали морды, оделись в вывернутые шубы и пошли по избам Христа славить. Меньше полтинника никто не дает: как же, комсомольцы пришли, а Леонтий, у которого крупорушка, пять рублей отвалил… Кончилось рождество, Евсейка ходит и пьян и нос в табаке, а Славка собирает собрание комсомольское и говорит: "Нас в укоме похвалили за комсомольское рождество, давайте внесем в МОПР не по пятаку, как все, а по гривеннику и скажем, что предлагаем во всероссийском масштабе переделать мопровский пятак на мопровский гривенник… Напишем в газету, в Москву, от имени комсомольцев из Близких Холмов…
- Да вы что, ребята, ополоумели, что ль?
- Да перестань! Что ты нас, за дурачков считаешь? Деревенские, мол… Славка прославиться хочет, ума немного, совести еще сколько надо не нажил… Ну, а мы ему сказали, что не допустим, чтобы на революционеров шли деньги, собранные у темноты да кулаков. А еще осенью, в международный день, порешили мы запахать мопровскую полосу. Сход нам выделил кусок бесхозной земли - есть у нас такая и решили мы ее засеять льном: самая выгодная штука! Как снег выпал, навоз начали свозить, обещали нам достать семян долгунца, повозимся мы с ним, конечно, не без того, зато денег выручим много, и пойдут они на хорошее дело чистыми, не пьяными полтинниками. А Славка нас за это и деревенщиной, и уклонистами, и этими - оппортунистами, что ли! Конечно, это лен, надобно ждать долго, а ему не терпится, чужой он для земли, не понимает ничего… А на нас деревня смотрит - сумеем лен вырастить аль нет? Тут ведь его разводят мало, с ним дел не оберешься…
- Ладно! Всех дел не обговоришь! Пошли, что ль, на улицу, пока светло… - Нетерпеливый Миша вскочил из-за стола.
Роман на него досадливо покосился: вот уж кто деревенщина, так это городские! Хозяин еще сам из-за стола не встал, а гость уже вскакивает…
Ребята оделись и шумной стайкой вывалились на улицу. Красное солнце уходило за длинные и мягкие сугробы, близкие сумерки наползали на праздничную деревню. У ограды красной кирпичной церкви стояли ребята и громко смеялись чьему-то рассказу.
Поодаль от них стояли и пересмеивались девушки. Где-то неподалеку кто-то на гармошке повторял все время один и тот же отрывок мотива: "Ах, зачем эта ночь…"
Завидев приезжих, деревенские ребята замолкли. На Романа и Мишу вопросительно и затаенно смотрели. От ограды отделился человек и подошел к приезжим. Догадаться, кто он, было волховстроевцам нетрудно. На огромном и могучем торсе торчала маленькая голова с приплюснутым крошечным носиком и узенькими смеющимися глазами. Длинные руки как-то беспомощно свисали вдоль туловища.
- Ну вот и хорошо, что приехали на праздник, - весело сказал Евсейка. - Хоть погуляем вместях. Всех дел все равно не перевернешь, вам дали отпуск от работы, давайте, что ли, погуляем? А то Иван как старый хрыч сурьезный. А когда же погулять, как не по молодости? Вы это как считаете? А у нас сегодня вечерком меро-меро-меро-приятие, вот!
- А как же! - засмеялся не отстававший от Дивова русый парень. - Славкино политлото! Всем приказано быть в клубе!
- Эге, - подтвердил Евсейка. - А потом - к Зотихе…
Вечером и днем
Недаром вечером с ребятами не было Твердислава Макарова! Опорный клуб села Близкие Холмы был настолько прибран и чист, насколько только это было возможно для безнадежно грязного и холодного сарая. На подметенном полу не было больше груды подсолнечной шелухи, от раскаленной печки шло тепло, длинный и кривой стол накрыт мятым кумачом. Твердислав в расстегнутой бекешке сидел во главе стола. Перед ним лежала большая расчерченная картонка и кучка криво нарезанных, грязных картонных фишек. Вокруг стола сидели комсомольцы, в дверях, заложив длинные руки за спину, стоял Евсей Суходолин и переговаривался с девушками. Ни одна из них не переступала порога клуба, ни девушки, ни Евсейка не обращали внимания на то, что делается за столом.
Макаров заглянул в лежащую перед ним бумажку и закричал:
- Вопрос девятый! За что борется Коммунистический интернационал? Ну? Что же вы? Васюня, давай ты!
- За революцию, конечно… - неуверенно ответил тот самый русый парень, который недавно легкомысленно отнесся к удивительной игре комсомольского секретаря.
- Неверно! Кто еще?
- За свержение буржуазии… - послышались нестройные голоса. - За диктатуру пролетариата… За коммунизм…
- Ничего подобного! - укоризненно покачал головой Макаров. - За интересы пролетариата, вот как! Читать надобно политлитературу!
Макаров всмотрелся в картонку, нашел нужный номер и удовлетворенно положил фишку. Затем он вытащил другую, посмотрел снова в бумажку и торжественно провозгласил:
- Вопрос тринадцатый! Кто был Фома Кампанелла? Давай, давай, ребята! И чтобы правильно было!..
На этот раз комсомольцы долго молчали, прежде чем послышались робкие ответы.
- Китайский генерал… Вождь итальянской молодежи…
- Английский король! - радостно выкликнул кто-то.
Макаров недовольным помахиванием руки отводил неудачные ответы. Наконец, очевидно потеряв надежду на то, что ближнехолмские комсомольцы не ударят лицом в грязь перед гостями, он встал и, заложив руки за спину - наверное, так кто-то делал в укоме, - сказал:
- Как же это не знать про такого исторического товарища!.. Защитник трудящихся - вот кто был Фома Кампанелла!..
Миша Дайлер вдруг стремительно встал из-за стола, злобно толкнул ногой табуретку и побежал к двери. Все обернулись ему вслед. Роман тихо встал, аккуратно отодвинул табурет и неторопливо вышел на улицу. Миша стоял, уткнувшись лбом в стену, бил ногой по слежавшемуся сугробу и мычал от ярости. Он быстро повернулся к Роману:
- Сейчас я этому идиоту двину в глаз! Я не могу больше слышать и видеть это! Он что, не только дурак, но и нанят, что ли, дураками? А может, не только дураками? А?
- Давай, давай, бей его! Вот будет смычка города с деревней! Жаль, ребята не увидят такое, только в газете прочтут… А это уж не то! А что ты, Миш, уж так красиво показываешь, что все деревенские комсомольцы дураки безграмотные, а мы с тобой такие, дескать, умные, грамотные, нам на вас и смотреть даже противно… и презираем мы вас, темных…
- Так я ведь не ребят презираю, а дурака этого в бекешке.
- Нет, Мишка, ты их не уважил, показываешь, что не ровня им: они, дескать, терпят по своей малограмотности, а я так не могу. А они не глупее нас. Ну, знают, конечно, поменьше. Так не в этом же дело. Мы им приехали помочь как товарищи, как равные, понимаешь…
- Ах, да понимаю я, Ромка, все! И стыдно, что не стерпел, но и терпеть тоже невозможно! Давай сегодня после этого цирка устроим собрание…
- А какие у тебя права есть собрания устраивать? Мы же не из укома, а гости, шефы, значит. Нам с ребятами надо поговорить, тут, по-моему, ха-а-арошие ребята есть, вот как Ваня Дивов. А потом, мне кажется, что представление сегодня не кончится на политлото. Ты же слыхал, что Евсейка говорил про Зотиху… Наверное, после такой скукоты все туда и повалят…
- Правильно, и пойдут все, да и вы, городские, туда же пойдете, и притворяться нечего вам… Тоже небось хлебом не корми, а дай погубошлепить…
Волховстроевцы обернулись. Возле них стояла та самая смешливая девушка в плисовом жакете, что сегодня днем так ославила бедного Твердислава. Она с интересом слушала спор Миши и Романа, а потом, видно, не выдержала и вмешалась…
- Тебя Дашей зовут? - с внезапным оживлением спросил Миша.
- Ну, Дарьей, да!
- А ты чего стоишь у дверей и не идешь в клуб?
- Нужно мне очень слушать, как Славка ребят мурыжит своим лото! Да если я зайду, у Славки и вовсе все из головы вылетит, а там и так небогато…
- А ты, Даша, не комсомолка? Чего же так? Такая смелая дивчина, никого не боишься, ни бога, ни черта, ни Славы, ни нас с Романом, а в комсомол, наверное, боишься… Мол, что скажут, и все такое?
- Да уж есть кого бояться! Меня Макаров как улещивал - в уезд отвезу, на конференцию… Очень надо, если там все такие, как он!
- А кроме Макарова, тут нет, что ли, парней хороших, комсомольцев?
- Ну, есть серьезные ребята… Так они ведь тихие, а коноводит Евсейка - и вовсе не комсомолец даже, а так, прости господи!..
- Слушай, Дарья, - вмешался Роман в беседу Михаила с Дашей. - Это у Зотихи посиделки, значит? Снимаете небось хату у нее?
- Ну да, снимаем. Приходите посмотрите, как веселятся деревенские…
- А сколько берет с вас? Рубль или полтинник?
- Ну, уж рубль! Полтинник за такую хату и то красная цена…
- А складчина на этот полтинник только у девушек?
- Ага. А ты откудова это знаешь? Иль у вас тоже так?
- Ну, я же, Даша, не питерский, сам в деревне вырос - знаю я все эти штуки не хуже ваших… Значит, собираетесь, бутылочку пустую по полу крутите, девчата - хочешь не хочешь, нравится не нравится, а со всеми парнями целоваться должны?..
- Ну да, аж противно лизаться, больно надо! А с таким, как Евсейка, так лучше со свиньей - все чище!.. Слушайте, ребята, а наш Твердислав привез из уезда новую такую игру - флирт цветов называется, не слыхали?
- Ну как не слыхать! - обрадовался Миша. - Действительно самоновейшая! Я колоду с этой игрой у своей бабки стащил - она в молодости играла в эту самую новую…
Политлото кончилось… Обрадованные этим комсомольцы выходили из клуба. Синий махорочный дым валил из открытых дверей. Неугомонный Евсейка переходил от ребят к девушкам, сколачивая компанию. Роман, Михаил, Иван Дивов и еще несколько комсомольцев молча шли по уже темной улице. В избах зажглись огоньки, гармошка у церкви тихо и безостановочно жалобно твердила все то же: "Ах, зачем эта ночь…"
- Слушайте, ребята! - Мрачно молчавший Роман внезапно остановился и с силой спросил: - Слушайте, ребята! Вот вы, комсомольцы, такие же точно, как Мишка, как я, как все наши ребята на Волховстройке. Но за ради чего мы поступили в коммунисты?! Быть же того не может, чтобы только в политлото играть, собрания устраивать, политграмоту Коваленко читать!.. Мне этот Евсейка и то как-то более понятный… Как бы погулять, как бы повеселее день убить… День да ночь - сутки прочь! И в комсомол ему записываться незачем - повеселиться можно и без этого. Да я бы…
- Ну, а ты, ты зачем в комсомол поступил? - столь же мрачно спросил Романа Дивов. - Мы, значит, чтобы повеселиться, а ты зачем? Вы все на стройке сознательные, а мы, значит, лаптем щи хлебаем?..
- Не лезь в бутылку, Иван! У нас в деревне все идут в отход плотничать да столярничать. Уходят на полгода, насмотрятся на разные города, денег приносят мешок, пей да гуляй, дом себе строй, чтобы был как дворец… А я не пошел в отход, расплевался с дядьями, ушел на стройку - хочу, чтобы для людей строить, а не для себя. Вы бы посмотрели наших ребят на стройке - не от бедности только к нам приходят, богатство бросают. Ведь для общего дела это!
- Значит, как монахи - о душе думают, да?
- Правильно, о душе! И монахи тут ни при чем. Если есть у тебя душа, а не пар собачий, думай о других, думай о всех… Вот вы мопровскую полосу будете засевать - хорошо это! Но ведь есть люди и тут, которым помощь нужна - бедные, батраки, малограмотные. Вот им как помочь?! Неужто вы с вашим Твердиславом ни разу об этом не толковали промеж себя? На черта же тогда все ваши собрания!
- Ну ладно. Так что же мы должны делать?
- А я откуда знаю? На Волховстройке я знаю, что мне делать. А вы же здесь живете, вам и знать это надобно… Давайте вместе думать…
Незаметно ребята подошли к церкви. У ограды уже никого не было, все разошлись, и голос гармошки слышался где-то далеко-далеко, у самой речки. Как бы по привычке, все остановились на том вытоптанном месте, где, наверное, всегда было сборное место деревенских парней и девушек. Вслушиваясь в жалостливые всхлипы гармоники, Миша тихонько, как бы про себя, пел:
Льется кровь из свежей раны
На истоптанный песок,
Над ним вьется черный ворон.
Чуя лакомый кусок.Ты не вейся, черный ворон,
Над моею головой.
Ты добычи не добьешься -
Я солдат еще живой…
И вдруг, как бы отвечая на только что заданный вопрос, Миша Дайлер стал рассказывать деревенским ребятам про Москву, про себя, про своих друзей. Он вспоминал замоскворецкие переулки у завода Михельсона; крошечный сквер у заводской столовой, где стоит камень на месте, где стреляли в Ильича; он вспоминал огромный плац у Павловских казарм, на котором обучаются молодые красноармейцы; и как они ходили разгружать дрова на Москву-реку; и как весело в холодное и бодрое ноябрьское утро собираться в ячейке на демонстрацию; и как они такой тесной толпой, что нельзя было проткнуться ни одному человеку, шли по Поварской к английскому посольству протестовать против Керзона; и как они упирались во влажные крупы лошадей конной милиции, а милиционеры им сверху жалобно кричали: "Ребята, да не лезьте же, коней помнете!.."
Впервые Миша почувствовал, что эти деревенские ребята такие же, как и те, кого он оставил в Москве ради стройки на Волхове, как и те - Варенцов, Кастрицын, Точилин, Моргунов, - что стали ему такими родными и близкими, как и ребята своей московской ячейки… И помягчел Иван Дивов и его друзья, и исчезла та тоненькая, но прочная перегородка, что незримо стояла между ними весь этот день, с того самого часа, как увидели они драку на бугре…
- Ну что ж! - встрепенулся Липатов. - Не будем отрываться от масс… Пошли, что ли, к вашей Зотихе на посиделки, посмотрим, как веселятся в Близких Холмах!
- Давай! Пошли, что ли!
По узкой тропинке, протоптанной в снегу, комсомольцы спустились вниз. Неподалеку от белевшей в темноте реки светились два окошка маленькой скособоченной избы. Из низкой, неплотно прикрытой двери струйкой выбивался махорочный дымок и слышны были взрывы хохота. Ребята протиснулись в тесную комнату, синюю от дыма. Вокруг стояли лавки. На них, тесня друг друга, отдельно сидели парни и девушки. Почти каждый держал в руках картонку или листок бумаги. Слава Макаров негромко и со значением обратился к Даше:
- Гелиотроп… Только, чур, про себя…
- Дашка! Читай вслух! Читай погромче, как все! - закричали со всех сторон.
Дашка отмахнулась, стала искать в своем листке и, найдя, вскочила и с чувством прочитала:
Дева, дева дорогая,
Я люблю, люблю тебя,
Ночью я не сплю, вздыхая,
Мне забыть тебя нельзя…
Кругом загрохотали. Макаров густо покраснел, хотел что-то объяснить, но никто его не слушал, он махнул рукой и сел на место. Какая-то девушка посмелее крикнула;
- Вася! Это тебе - Анемон!
Вася откашлялся и начал читать:
- "Анемон. Под вашими красивыми лепестками таится горечь коварства и обман чувств…" Это ж кого я обманывать стал?!
- Давай пойдем в сени покурим, здесь уж вовсе дышать нечем.-Роман вышел в сени.
За ним последовали Миша, Иван Дивов и еще несколько человек. Роман достал из кармана пачку "Червонца" и протянул ребятам. Папиросный дым показался сладким в махорочном чаду.
- Из огня да в полымя, - меланхолично сказал Липатов. - Из политлото да во флирт цветов… Что в лоб, что по лбу… Неужто, ребята, что-то в этом есть веселое? И чего ради для этого надобно собираться здесь да чтоб девчата Зотихе полтинник платили? Можно клуб протопить получше и там разводить все эти гелиотропы - дескать, ночью я вздыхаю и мне забыть тебя нельзя… Чушь собачья какая-то!
- Э, Роман, человек ты не политичный, нашего Славку вовсе не понимаешь! Сейчас тут покончат с этой цветочной мурой, зачнут бутылочку крутить да губошлепничать! Кто-нибудь бражки принесет, частушки можно орать позабористее… А клуб - он завсегда чистый, в нем одна голая политика, начальство из уезда нашего Славку почитает как самого передового… Вот и выходит, что он свой. Маток-то много, а ласковый теля - он один…
С улицы в сени Зотихиной избы просунулся немного хмельной парнишка. Из-под старой папахи выбивался черный чуб, на плече висела гармоника. Роман внимательно посмотрел на него и, увидев его вопросительный взгляд, протянул ему пачку папирос. Парень закурил, взял в руки гармонику и осторожно сдвинул мехи. "Ах, зачем эта ночь…" - сладко и жалобно пропела гармоника.
- А ты другое можешь? - спросил его Роман. - Дай-ка мне, давно не играл - с самой, почитай, деревни. А двухрядка у тебя хороша!
Он взял гармошку, приладил ремень и тронул кнопки. Отбросив папиросу, он взял аккорд и, негромко подыгрывая себе, запел неожиданно сильным и глубоким тенором:
Кари глазки, где ж вы скрылись?
Мне вас больше не видать…
Хозяин гармошки смотрел на Романа восхищенно и завистливо.
- О! Как играет-то! А еще можешь?
- А то! Только давай на улицу выйдем - дымно тут. - Роман шагнул на улицу, рванул мехи гармошки и запел громко и уверенно:
Ты, моряк, красивый сам собою,
Тебе от роду двадцать лет.
Полюби меня, моряк, душою,
Что ты скажешь мне в ответ?
- По морям, по волнам, - подхватили ребята.
Нынче здесь, завтра там.
По морям, морям, морям, эх!
Мишка заложил четыре пальца в рот и разбойно свистнул.
Нынче здесь, а завтра там!
Стоя под окнами Зотихиной избушки, ребята пели дружно и весело. В руках Романа гармошка не пищала, а красиво и басовито вторила молодым голосам. По одному, по два из избы выходили участники посиделок. Голоса девушек робко и неуверенно присоединялись к хору парней. Роман тихонько двинулся вверх по тропинке, за ним потянулись и другие.
Из избы, растерянно застегивая бекешку и прижимая к боку зеленую папку, выскочил Макаров. Он посмотрел вслед уходящим ребятам, сделал несколько шагов и остановился. Вышедший за ним Евсейка подошел к нему и тронул за плечо: