Свой шумный, набитый людьми вагон они давно обжили. Притерпелись к местам, по ночам снимали с себя всю верхнюю одежду, подстилали ее, подкладывали под голову вещевой мешок и спали. Днем на станциях бегали за кипятком, по вечерам собирались вокруг большого жестяного чайника, грели на нем руки, пили кипяток с хлебом и слушали рассказы Гольдмана, который не раз бывал здесь и даже в самом Екатеринославе жил. Послушать его - это был самый железный город во всей Советской стране! Заводов в нем не меньше, чем в самом Питере, и все делают только железо и машины… Все рельсы, по которым едет их поезд - из Екатеринослава. И моторы оттуда же, и даже пожарный насос на Волховстройке и тот из этого железного города. Так неужели в таком-то городе не найдется для Волховской стройки железа!
В железном городе
…Будет когда-нибудь время, и один из строителей Днепровской станции, профессор Александр Петрович Точилин, приедет в город Днепропетровск, что когда-то звался Екатеринославом. Он проедет по всем улицам огромного индустриального города, побывает на новых колоссальных заводах, выросших за те самые годы, когда он сам превращался из слесаря четвертого разряда в профессора и доктора наук… Его собеседники с удивлением будут отмечать, что профессор необычно задумчив, что он часто прерывает разговор, как будто какие-то воспоминания вторгаются в чисто деловой спор о типах опор, размещении подстанций, выборе трансформаторов… А профессор никак не сможет уйти от воспоминаний о том, что в этом городе пережил много лет назад волховский комсомолец Саша Точилин.
Что может быть грустнее, тоскливее города, из которого ушло то, что составляет его жизнь! Екатеринослав был городом, созданным для того, чтобы его жители плавили сталь, прокатывали рельсы, делали машины. И все это кончилось!.. Погасли домны, выплавлявшие чугун, покрылись пылью сталелитейные печи… Остановились екатеринославские заводы, и жизнь многих тысяч людей, живших в этом городе, утратила смысл…
Жизнь была только на базарах - крикливых, наполненных запахами украинской поздней осени. Иногда Саша Точилин ходил туда и обменивал пайковую селедку на необычные для него яства - кукурузу, которую грызли так, как шелушит еловую шишку белка. И сочные арбузы, сладкие, подернутые как бы изморозью. И помидоры, которых раньше Саша не ел. Рядом с продовольственным рынком шумела барахолка. На ней продавалось и покупалось все: разрозненные остатки сервизов, поношенные чиновничьи и офицерские мундиры, полусъеденные молью меха, расшитые деревенские рушники… Бывшие барыни в оборванных кружевах и немыслимых салопах, поникшие пожилые мужчины в инженерских фуражках, красноносые молодцы бандитского вида… Смотреть на эту толпу было противно. Но особенно тягостно становилось Точилину, когда он среди этой толпы встречал других… Поношенная рабочая одежда, угрюмые худые лица, руки с неизгладимыми следами въевшегося во все поры железа.
Они не кричат, предлагая свой товар, им неуютно, неудобно, стыдно на торжище. На земле лежит тряпица, а на ней разложены зажигалки, сделанные из старых патронов, самодельные замки, кружки, изготовленные из старых жестяных обрезков. А иногда - и это самое страшное! - среди нехитрых изделий старого слесаря лежат ножовка, гаечный ключ, плоскогубцы, напильники… До какой же степени отчаяния дошел рабочий человек, если он продает свой, личный, слесарный инструмент!
Точилин почти ежедневно бегал на левый берег, где раскинулся огромный металлургический завод, где были сортировочная станция и растянувшиеся на версты пакгаузы товарных складов. Заводы стояли. Но когда у Саши улеглась первая горечь от пустынных цехов, от заводских дворов, где начала пробиваться трава, от неприятной, несвойственной заводам тишины, он увидел, что и там была жизнь. У закрытых заводских ворот дремали сторожа. На огромных станках не было видно ржавчины и свежая смазка блестела, будто вот-вот придут к машинам сменщики.
Нет, не было так, как казалось волховстроевцам, когда они ехали сюда: не валялись на земле ржавые моторы, не мокли под дождем никому не нужные штабеля арматурного железа… Все было прибрано, все было под замком, и заводские большевики никому не позволили ничего растащить, снести на барахолку. И видно было, что нелегко им расставаться с каждым мотором, с каждой бухтой провода. Но расставались.
Когда Куканов начинал рассказывать, зачем приехали в Екатеринослав люди с далекой северной стройки, комната завкома набивалась рабочими. Синий махорочный дым плавал в воздухе густыми волнами. Положив перед собой на стол свои большие натруженные руки, Куканов не спеша, тихим своим баском говорил:
- Ежели мы это все сделаем, то наша станция заменит триста тысяч тонн угля в год… Чуете? Тут правильно говорят - Донбасс скоро начнет работать, шахты в первую очередь, конечно, пустят. Но ведь не для вас одних. Мы люди рабочие и грамотные, понимаем: железо, сталь - заглавные! Но ведь, товарищи, вам же надобно одеться, обуться, надобно делать оружие - куда мы без него? Надобно делать новые станки, я смотрел ваши - на них клейма Балтийского, Парвиайнена, "Электросилы" - все из Питера… Без питерских заводов и фабрик не обойтись. Значит, надобно туда гнать уголь. А чем? Вагонов-то почти и не осталось! Пока довезем уголь до Петрограда, половину сожжем в паровозах… Вот и выходит - наша станция не для Питера одного только.
- Мы свою водяную станцию построим! Днепр-то не меньше Волхова!
- Правильно. Построите. Только не вы, екатеринославцы, а мы все. Ведь станция - не зажигалка, взял да смастерил… В одну нашу станцию надобно вложить шестнадцать тысяч тонн железа, да еще восемьдесят тысяч тонн цемента, да пять миллионов штук кирпича. А она самая первая, самая малая из всех, что по ленинскому плану будут строиться… Наш главный инженер не кто-нибудь, а самый наикрупнейший спец - профессор! Графтио ему фамилия. Так вот он говорит, что таких станций в России никогда не было. Наша, Волховская, - самая первая. На ней учиться будут, как гирдо… гидра… гидроэлектрические станции строить. А пока нашу не построим, кто же вам, друзья-товарищи, будет на Днепре строить? Некому. Куда ни кинь, а Волховскую станцию всем миром строить нужно. И вы не жалейте моторов своих! Построим станцию, пустим питерские заводы - вернутся к вам моторы. Только будут они новенькие, наши, советские! И чего ради, думаете, нас сюда Ленин послал? Ну да, сам Ленин сказал - поезжайте к товарищам рабочим, они помогут! Ленин - он что, питерский разве? За Петроград только? Ленин - он за всю Россию, за всю Советскую Республику. За вас же, товарищи!
Никогда Саша не думал, что тихий, сумрачный машинист Петр Иванович Куканов умеет так здорово агитировать! Получше ораторов, приезжавших на Волховстройку из самого Питера! Он не забрасывал назад голову и не простирал вперед правую руку… И словом не обмолвился об Антанте и ни разу не вспомнил ни Клемансо, ни Ллойд-Джорджа, никаких других акул империализма… Петр Иванович говорил, как бы раздумывая про себя, как бы советуясь со своими товарищами - точно так, как это он делал у них в рабочкоме, когда обсуждали, каким артелям в воскресенье выходить на работу, а каким отдыхать… Да и чего агитировать! Против них сидели такие же рабочие, как и они сами, согласные в самом главном для всех: надо вылезать из разрухи. Надобно пораскинуть мозгами: что и как в первую очередь делать. Редко какой из екатеринославскнх выкрикнет:
- Ну да, вот так и отдай свое! А нам, как затопят котельную, ни с чем, значит, оставаться!
Но его, крикуна, тотчас же обрывали:
- Засохни! Что ты, как полтавский куркуль какой! Или свою, екатеринославскую, республику сделаешь? У нас дела общие. И Ленин у нас общий. Ни московский, ни питерский, а общий! Понял?
Давали. Все, что могли, давали. Обходили закопченные склады и подбирали нужное железо - арматуру, швеллерные балки, рельсы, проволоку, тонкую, как струна, и толстую, в человеческий палец. И моторы дали. И цемент какой-то особый, что в воде должен лежать, и его дали. И вагоны помогли достать. А уж насчет погрузки этих вагонов - тут Саша Точилин доказал, что не зря его посылали волховстроевские комсомольцы!
Рабочие - те все, конечно, хотя и похожи друг на друга, а все-таки разные… А вот комсомольцы - они одинаковые! В этом Саша убедился сразу же, как приехал в Екатеринослав, как сбегал в губком и познакомился с заводскими ребятами! Они так же спорили и шумели, как комсомольцы в Ладоге или на Волхове. Пели те же песни, что и они, что и петроградские комсомольцы, разгружавшие баржи. Так же бросали все свои дела и дружно отправлялись грузить вагоны с железом на Волховскую стройку. Грузили весело, с песнями. И гармошка Саши пригодилась, и много новых песен выучился на ней играть Саша Точилин. И, когда через несколько лет на Волховском проспекте летним вечером будут раздаваться веселые украинские "Распрягайте, хлопцы, коней" и "Як була я ще маленька, колысала мэнэ ненька", никто уже не будет помнить, что их привез на берег Волхова Саша Точилин…
За подводным кладом
…Наверно, у нас на Волхове уже зима! И Волхов выше порогов стал, и снегу полно на улицах, и из множества труб на домах, бараках, землянках по утрам встают сотни дымных столбов… А здесь, на Украине, еще по-осеннему тепло и на погрузке вагонов ребята и девчата работают без пиджаков и фуфаек. Когда заканчивалась погрузка и составитель поезда начинал писать мелом на вагоне: "Станция Званка Северной ж.д., Волховстрою", Саша стоял рядом, и ему казалось, что он отправляет ребятам, стройке свое, Сашино, письмо… Его подмывало что-нибудь приписать к этим сухим, официальным словам… И однажды он не утерпел и на углу вагона, около буфера, быстренько нацарапал куском мела: "Привет, ребята, от екатеринославских комсомольцев! Саша". И Саше виделось, как прибывает этот вагон на Званку и приходят туда ребята из ячейки на разгрузку. Как Петька Столбов с треском отрывает пломбу на широкой двери вагона, как с визгом и криком устанавливают покати и тяжелый мотор начинает скользить вниз… Как хромой Гриша Варенцов бережно принимает этот мотор внизу, а в это время кто-то кричит: "Ребята, а тут привет написан от нашего Саши Точилина!.."
И все-таки дела были не так хороши, как хотелось. Компрессоров в Екатеринославе так и не нашли. А нужны были и компрессоры, а главное - нужны были понтоны для кессонных работ. В Екатеринославском губкоме волховстроевцы долго сидели и разыскивали следы этих самых понтонов. Оказывается, искать их надобно было там, где когда-то строились мосты, да так и остались недостроенными. На большом губкомовском столе лежала карта, вокруг нее столпились люди, они рассматривали ее, и звучали названия рек и мест, которые Саша еще помнил потому, что каких-нибудь два-три года назад про них говорилось в ежедневных военных сводках. Реки со странными названиями - Орель, Базавлук, Ингулец, Мокрая Сура… Станции, по-смешному называвшиеся - Зачепиловка, Перещипино…
След нашелся… Надобно было ехать на Черниговщину и там, на реке Десне, около города Остер, искать компрессоры и понтоны. Ехать туда было совсем не просто - пожалуй, труднее, чем из Петрограда в Екатеринослав. Правда, нм дали вагон - целую отдельную теплушку. И с ними поехали екатеринославские товарищи. И среди них не кто-нибудь, а водолаз… Водолаз был еще молодой парень, белобрысый, не похожий на чернявых украинцев. Его тоже звали Сашей, и, чтобы не путать с Сашей Точилиным, звали его Саша-водолаз. Из вагона Саша-водолаз почти не выходил: пли спал, приткнувшись к своему большому медному шлему, или же сидел около чугунной печурки и рассказывал необыкновенные байки про свои приключения на морском дне. На него нападали акулы, он боролся со спрутами, и утопленники хватались за него ледяными пальцами, когда Саша-водолаз пробирался по палубам затонувших кораблей… Очень скоро выяснилось, что Саша-водолаз никогда и не был на море и что опускался он под воду только в реках, при починке мостов, а все свои истории вычитал из книг. Но все равно - слушать его было интересно, и каждый вечер Саше-водолазу очищали место около печурки и говорили: "Давай, Саша! Про сокровища на затонувшем пароходе "Орел"!" И Саша-водолаз начинал жуткий рассказ про то, как он нашел несметные сокровища, охраняемые целым стадом морских чудовищ…
А теплушка больше стояла на станциях, чем двигалась по дороге. По многу часов Петр Куканов ругался со станционными начальниками, размахивал мандатами и грозил немедленно телеграфировать Орточека, самому Дзержинскому, а то и Ленину… Железнодорожники были до того усталы, что уже ничего не боялись, самого Дзержинского не боялись. Только когда Куканов, выбившись из сил, охрипнув, начинал тихо их спрашивать: "Ну чего мы Ленину, чего мы Владимиру Ильичу ответим? Ведь послал нас, понадеявшись на вас, товарищи, что поможете вы нам! Ну, станет Десна - значит, почитай, все пропало! Припухать нам до самой весны, а на стройке тысячи людей без дела будут стоять, понимаете вы это?!" - только тогда они начинали звонить по всем соседним станциям, ругаться по телефону с какими-то соседями, и, глядишь, через час-другой прицеплялся вагон к пассажирскому поезду.
Доехали-таки! Десна была куда поменьше и Невы, и Волхова, и Днепра. Ну, а все-таки была порядочная, а главное - опасная река. Глубокая, капризная, со множеством ям и круговоротов. Каменные опоры недостроенного моста, как островки, торчали из воды. На берегу в дощатом амбарчике стояли какие-то машины, и по радостному крику Гольдмана: "Вот они! Есть!" - Саша понял, что нашли компрессоры… И понтоны были где-то тут, под водой, затопленные…
Два дня возились с компрессорами. Разбирали и собирали, смазывали. Тут-то Саша Точилин доказал всем, что он не только умеет грузить и на гармошке играть. И что четвертый слесарный разряд не за гармошку дают. И что не зря возил он с собой особый, лучший инструмент. Саша отвертывал заржавевшие гайки, пилил, смазывал…
А тезка Точилина, Саша-водолаз, тоже доказал, что он не одни только байки умеет рассказывать. Он быстро собрал свое нехитрое водолазное хозяйство - воздушную помпу, шланги, грузила, неуклюжую резиновую одежду. Уже на другой день целая толпа людей, своих и местных, стояла на берегу и смотрела, как водолаз тихонько, как пловец, боящийся холодной воды, входит в Десну. А вода действительно была очень холодной, Саша Точилин ее попробовал не только рукой, но и разулся специально… Но Саша-водолаз был одет тепло и не боялся холода. С замиранием сердца Точилин смотрел, как ушел под воду красный медный шлем и только пузырьки воздуха бежали по реке, обозначая путь водолаза.
Понтоны были здесь! Железными ржавыми громадами они лежали на дне, и их надобно было только поднять. Только! Саша и не представлял себе, как это можно сделать. Но недаром Куканов в ответ на Сашин вопрос потер руки, хмыкнул и сказал;
- Глаза боятся, а руки делают! Вот так-то, брат…
Запустили компрессор. Он зачихал, завздыхал и начал качать воздух в резиновый шланг, уходящий в воду. Под воду уходил и трос, который Саша-водолаз привязал к затопленному понтону. Компрессор пыхтел изо всех сил, люди стояли у лебедок и всматривались в середину реки. Саша-водолаз вылез из воды и стоял на берегу. Шлем был отвинчен и лежал на земле, белобрысая голова водолаза странно торчала из пеликаньей одежды… Вода в реке вдруг стала грязной, мутные струи отплясывали в ней, и среди них показался илистый, ржавый угол понтона. Еще несколько минут - и он весь всплыл, огромный и неуклюжий, как кит на картинках. Понтон легко качался на небольшой речной волне.
- Ах!.. - раздалось на берегу.
Трос отвязался от крюка на понтоне, он повис и вот-вот соскользнет в воду… К Саше-водолазу бросились Куканов и Вострецов, они схватили водолазный шлем и стали надевать его на Сашу… Но Точилин опередил их: стянул сапоги, быстро разделся и кинулся в воду.
- Ай, застынет! - крикнула отчаянно на берегу какая-то женщина.
Вода обожгла Сашу, но недаром он был волховским парнем и до самой зимы купался в неласковой и суровой северной реке… Саженками, как на спор с ребятами, он подплыл к понтону. Скользкое и грязное железо уходило из-под его рук, железная заусеница до крови расцарапала кожу. Но Саша взобрался на понтон, схватил трос и стал закручивать его конец вокруг крюка. Он сделал это быстро и умело - по-слесарски…
Потом он тяжело плюхнулся в воду. Плыть обратно было тяжелее. Разгоряченное тело оледенело, как будто тысячи иголок кололи грудь… Десятки рук с берега тянулись к Саше. Он вылез и услышал громкую команду Куканова:
- В сарай! Бегом! Бегом! Маши руками!
Неуклюже размахивая руками, Саша добежал до сарайчика. Чьи-то руки его раздевали, вытирали, кутали в промасленную, кисло пахнущую овчину. Он услышал голос Саши-водолаза:
- Сейчас мы его вылечим! По-водолазному, как моряка! Вот только достану заветную…
В стучащие Сашины зубы ткнулось горлышко бутылки.
- Ну, пей! Что ты как барышня на именинах! Глотай смелей!..
Нестерпимо вонючая жидкость обожгла Сашины внутренности. Самогон! Сашина голова закружилась, и все поплыло перед глазами… И он уже не слышал, как его уложили, навалили на него целую гору одежды и оставили. Надо было подымать следующий понтон.
Саша проснулся вечером. Все было хорошо, только трещала голова и подташнивало. Он оделся и вышел из сарая. Понтоны уже лежали на берегу. Вокруг них ходил Куканов и постукивал ключом по железным бокам понтонов.
- Проснулся, пьянчуга? - спросил довольным голосом Куканов. - Вот расскажу комсомольцам, как приедем, что ты тут самогон ухлестывал за милую душу! Они тебя пропесочат! Ну, а все-таки молодец! За такое не только этот вонючий самогон - белую головку не жалко бы… Волховские - они ни огня, ни воды не боятся! Завтра, Саша, собираться будем. Пора. Ждут нас на Волховстройке не дождутся!..
И назавтра они уехали. Понтоны лежали на платформах, увязанные тросами. В теплушке трещала печурка, и Саша-водолаз разводил широко руками, показывая размеры пасти напавшей на него акулы… Но его слушали уже без ухмылки. Валяй, Саша! Ты ведь не только это умеешь!..
Снежная крупка стучала по крыше теплушки. Колеса отсчитывали версту за верстой. Они ехали обратно, на север, туда, к себе, к Волхову, к Гришке Варенцову, к Петьке Столбову, ко всем волховским ребятам… Прощай, Екатеринослав - город железный! Мы еще к тебе приедем! Вот построим нашу станцию да и приедем… И тебе построим станцию. На Днепре! Жди нас!..