Птицы опустились, залопотали на своем гусином наречии о том, что нашептывает закатный ветер, как красива заря, что пламенеет в той стороне, куда они движутся. Они спешили, им чудилось, что уже виден свет их милой родины. Скоро, очень скоро там установятся немеркнущие ночи, когда закатные сумерки, не сгущаясь, переходят в утро. И наступит вечный день с вечно длящимся утром. У себя на родине гуси не знают долгих, беспросветных ночей, до их наступления они улетают. И родные места им помнятся как длинный, бесконечный день. Поэтому их сказка - это сказка света. Это восходы. Это весна, которая мчится вместе с ними. Весна провожает быстрокрылых птиц, и птицы несут ее на своих крыльях. Так издавна говорится, и, возможно, в этом есть доля правды. Не возвращались бы птицы, не было бы и весны.
Такова сказка гусей. Прозрачная, как весенние зори.
Весна совсем ранняя, юная, и ночи еще глухо темнеют. Добрые весенние звезды предваряют Млечный Путь, и плывет, перепоясывая небосвод, светлая река вышины.
Гуси выбрали надежное место для ночлега. Маленький, поросший хилым кустарником островок посреди затопленной паводком поймы. На самом деле и не островок вовсе, а просто горушка на залитом лугу. Птицы спустились, спрятали головы под крылья и уснули. В дозоре остался один гусь. Стоит, вытянул шею, осматривается. Лиса, понятно, не станет подбираться вплавь, но кто ее знает, хитрую, да мало ли что еще может приключиться.
Ночные светильники странствуют. Вокруг колышка, Полярной звезды, бродит, кружит Большая Медведица, с нею - Малая… Минует ночь. И снова - в путь…
Как только гуси пробудились и увидели бледную зарю, сразу поняли, что нынче смогут одолеть большой отрезок пути. В такие дни словно само солнышко помогает лететь.
Птицы перед отлетом подкрепились. А пока добывали корм, переговаривались:
- Близко вечное утро…
- На родине отдохнут наши крылья…
Потом вожак скомандовал:
- На север!
Гуси снялись, в воздухе выровняли свой треугольник. Сначала летели низко. Пока наберут скорость крылья, подровняется караван, пока…
Откуда грянул гром, птицы не заметили. Всполошился, смялся, заголосил беспорядочный птичий табун.
- Выше! Выше!
Это успел крикнуть вожак, и вся стая ринулась вверх, туда, где чистая лазурь, где нет обмана и подлости, где не подстерегает глупая, злая смерть.
- Одного нет!.. Одного нет!!!
Зарыдали гуси. Мальчик слышит их голоса, он понимает. И тужит вместе с гусиной стаей.
Из кустарников высыпали охотники. Тут они скрывались в засаде, подстерегали гусей. И тот, кто стрелял, взял убитую птицу.
- Всего-то один гусачок…
- Сегодня больше, должно, и не полетят.
- Маловато стало гусей… С каждым годом все меньше…
- Повадился городской люд охотиться. На севере тоже все больше народу селится, больше стволов. И там болота осушают, негде стало гусям гнездиться.
И там, на севере, возможно, скажет кто-нибудь шибко умный: "Не наша птица. По осени все равно улетит".
Сокрушаются охотники: на всю компанию один-единственный гусачок. И трогают его, и щупают, и прикидывают, сколько потянет.
- Будьте уверены, полная жаровня получится. Жаль, другие улизнули.
- Хорошо бы этак пушечку! Видел, за границей специально такие делают. Бабах - и сразу всю стаю наповал.
- Всю стаю вроде жалковато…
- А что их жалеть? Не мы - другие подстрелят.
- По закону не положено, чтобы из пушки, - покачал головой тот, кому было "жалковато".
- Кому не положено, а кому… - буркнул добывший птицу. Настроение у него было хоть куда. Что ему закон об охране природы?..
Машины стоят во дворе. Мальчику видно, как несут убитого гуся.
- Папочка, смотри, кровь на траве. Какая красная! - испуганно показывает пальцем мальчуган.
- Это, сынок, не кровь, - отвечает отец. - Это заря, которую убили в птице.
- А сказка?
- Вот и сказка, сынок, ушла…
Гуси изо всех сил машут крыльями - на север! Несут сказку путем, которым спешат домой птицы. Чертят крыльями по небесной лазури. Да, у всякой птицы своя сказка. Пока держат птицу крылья, жива и ее сказка.
Апрель. День нежно-зеленых почек
Порой еще сердится непогода, вдруг налетает пронзительный северный ветер или сырость несет обманчивый ветер с запада, и все равно весна делает свое дело.
Посветлели березовые почки. День приобрел зеленовато-желтый оттенок. Вот-вот лопнут почки, береза развернет клейкие, душистые листики.
Зяблики заходятся от смеха, звон стоит в сосновом бору.
Стайка, которую водил зимой дятел, давно распалась. Это произошло тогда, когда у синиц в клювах зазвенели тонкие бубенцы, а поползням захотелось громче свистать. Синицы разбились на пары и умчались искать в лесу дупла. Поползни тоже стали заботиться о квартирах: запорхали парами и приглядываются, не темнеет ли где-нибудь удобная, не слишком просторная расщелина. А дятлу вздумалось порезвиться. Делает он это вот как: попрыгает по какому-нибудь стволу, подолбит кору, потом приметит или надломленную сухую ветку, повисшую на ремешке коры, или просто крепкий сухой сучок ближе к вершине да как долбанет по нему клювом - треск пойдет по всему лесу. Не дано дятлу сладко распевать, вот он и подобрал себе инструмент. Дятел будет барабанить, пока к нему не прилетит подруга. А тогда он забарабанит еще бойчей, еще резвей, потом тоже займется поисками дупла поуютнее. Не найдет готового - сам выдолбит по своему вкусу.
День теплый. Почки наливаются на глазах.
С самого раннего утра дятел барабанит по сосновому суку. Звонко "пинькают", "цилькают" синичьи бубенцы. Нежно насвистывают поползни. Рассыпаются хохотом зяблики.
Пеночка-теньковка распевает на вершине березы. И она уже объявилась. Скачет по тонким веткам, щебечет. Схватит жука, из ранних, и довольна. Не слишком щедра весна, да зато весела. Как-нибудь перебьемся, главное, прибыли домой в назначенный час.
Мухоловка-пеструшка выводит свои переливы, а сама резво порхает с дерева на дерево, ищет дупло. Не найдет, может поселиться в дуплянке, в скворечнике - их еще с осени понавезли в лес люди. Некоторые дуплянки заняты поползнями и синицами, но и на долю мухоловок что-нибудь останется там, где побольше лиственных деревьев.
Серые славки - самые никудышные певцы в семействе славковых - ищут себе жилье в густых лесках молоденьких сосен на холмах, а найдут - от радости распоются во все горло, как получается, так и ладно! Зато черноголовая славка, красивого оливкового цвета, с нарядной черной шапочкой, запрячется в густой кустарник и там наигрывает свою затейливую мелодию, едва ли не самую красивую у славок.
По ту сторону залива, в прибрежном кустарнике, в лозняке на островках, близ болотистых ложков, уже гремят соловьи. Каждую весну они прилетают сюда во множестве. И я каждый год провожу там хотя бы одну ночь, хотя бы один вечер. В начале мая соловьи без устали поют от заката до зари - всю ночь напролет…
Уже почти все птицы на месте. Одни только мелькнули на птичьем пути, другие прибыли и осели, обжили луга и рощи, озера и речные берега… Нет покамест самых поздних…
Уже вернулись деревенские ласточки с длинными, глубоко вырезанными хвостиками. Шустро мелькают в воздухе, а опустятся на колодезный журавль или на конек крыши - двигают алым зобиком и повторяют, без конца твердят свою немудрящую, но такую милую песенку, от которой веет домашним уютом. Но еще нет городских ласточек, тоже любящих общество человека. У них хвостик не так глубоко вырезан, как вильчатый хвост деревенских, а брюшко и грудка совсем белые. Эти ласточки прибудут в первые дни мая и сразу примутся лепить глиняные квартирки под карнизами домов.
Нет и стрижей. Неугомонных летунов, которые станут целыми днями без устали носиться в воздухе, трепетать крылышками и пронзительно верещать. Стрижи явятся, когда совсем потеплеет, к середине мая.
Нет и сорокопутов - ни серого, ни чернолобого. Они тоже пожалуют к середине мая, когда житье будет совсем летнее. Не оттого так поздно прилетают к нам сорокопуты, что зимуют далеко, просто такая у них привычка. Возможно, ждут, когда на полях станет больше крупных жуков, ос и другой съедобной живности, которую можно ловить, накалывать на сосновые иглы и запасать впрок. Гораздо дальше сорокопутов улетают на зимовье белые аисты - в Южную Африку. А в начале апреля смотришь - они уже тут, эти желанные наши птицы.
Аисты уже подштопали растрепанные зимней непогодой гнезда и блаженно трещат в своих жилищах.
На отмелях залива будто кольев понатыкано - это недвижно стоят серые цапли. На редкость терпеливо выжидают рыбу. И всегда добудут столько, сколько им хочется. Недаром говорят, что цаплины ноги притягивают рыбу.
В колонии цапель уже шумно. И нынче, как в прошлом году, как много лет назад, они станут сооружать гнезда на тех же высоких соснах, гнездо за гнездом. Никто не помнит, когда поселились тут первые цапли. В незапамятные времена это произошло, и серые цапли тут давние, полновластные хозяева. Они летят, изогнув крюками длинные шеи, кидаются то к воде, то от воды, скрипуче-резко покрикивают, приводят в порядок гнезда, некоторые уже откладывают яйца.
У всех пернатых свои заботы, каждый сообразно своему нраву радуется наступлению лета. Затихает птичий путь. Но сразу после жатвы, а то и раньше, первые странники двинутся по нему на юг. И снова хлынет живая лавина по извечной дороге птиц…
Что за чудесный сегодня день! Березки с каждым мигом все ярче…
Сказка старого дома
Его крылья еще хранят запах ветра дальних стран, ласку жаркого луча, соль морских брызг от волн, над которыми он летел. Устроился на краю гнезда, то и дело взмахивает крыльями, будто спешит отряхнуть запахи чужих краев: пусть поскорей пропитаются животворным воздухом родины его перья, ослепительно белые и блестящие, черные.
А ветер не унимается, гонит по небу нарядные, пышные облака. Добрый, добрый ветер!
Талый снег обратился в воду и растекается по луговым низинам. Милые, милые луга!
Черный скворец сидит на кончике трубы и поет, жмурясь от солнца. Чудесная, роскошная труба! И скворец - ведь это давний знакомец!
Вей, добрый, влажный ветер родного края! Вей, забирайся под перья, до самого сердца напитай близостью родины.
Кто выразит радость птицы, когда она упруго тронет ногами гнездо и ощутит прутья старого жилища! Птица планирует, крылья еще в воздухе, а ноги, длинные ноги уже… чуют, касаются бесконечно родных прутиков. Крылья сложены, птица запрокидывает голову, смотрит на солнце и - красным клювом кляцает так радостно, что ни сказать, ни описать невозможно.
- Вер-р-р-р-нулся! - трещит скворец.
Он первым завидел хозяина гнезда и давай распевать еще веселей, даже крыльями себе помогает, подрагивают их концы - похоже на черный фрак с фалдами, развевающимися от ветра, того самого ветра, которым никак не надышится всласть аист.
Белая трясогузка, которую аист принес из южных стран под крылом, меленько семенит по двору, вспархивает на поленницу, беспрестанно качает длинным задорным хвостиком, красуется своей нарядной серенькой с черной прошивкой шапочкой, черной манишкой. Путешествие ее ничуть не утомило: сжалась в комочек под сильным аистиным крылом и странствовала так. У них такая дружба: аист по дороге на родину принимает под крыло трясогузку и несет домой. А дома малая пичуга, пока аист щелкает клювом и любуется своим старым гнездом, спешит раскрошить последние льдинки, чтобы аисту удобнее было вышагивать по вешним водам. Оттого называют в иных краях трясогузку ледоломкой.
Трясогузка взлетела на кучу дров и забегала по бревну. Шаг у нее такой мелкий, быстрый, что не замечаешь, как переступают лапки. Побегала по дровам и улетела на луга доламывать льдинки.
Воробьи всю зиму ютились близ человечьего жилья и сейчас звонко расчирикались при виде аиста. Им еще веселей, чем скворцу. Еще бы - хозяин дома вернулся! Ведь воробьи при аистах на правах квартирантов - селятся на нижних этажах громоздкого аистиного жилища, по углам, закоулкам, меж толстых прутьев. Уютно и надежно: ни один хищник не сунется к аистиному гнезду.
Вернулся аист - радостно всполошились все птицы. Даже жаворонок, полевая птаха, и тот щебечет веселей, когда видит с бездонной выси домовитого аиста за починкой родного гнезда.
А в доме, за стеклянными окнами, в это время было не до веселья. Там распекали детишек. И мама, и отец. Ох уж эта мне весна! Эти промоченные, раскисшие ботинки, перепачканные, изодранные рукавички - конечно, не разложили с вечера просушить, а курточка, из которой выдран клок - незачем было лазить на вербу за пушистыми "котятками"… И был вынесен грозный приговор: неделю сидеть дома, никуда ни шагу. Чтобы ни в лес, ни в поле, в общем, никуда - значит, никуда.
Отец нахмурился и посмотрел в окно. Высоко вскинул брови, будто увидел что-то небывалое, сощурился, хоть и не глядел против солнца. На лбу разгладились морщинки.
- Ребятки, аист! - воскликнул он.
Мигом забыты все детские проступки, даже нет, не забыты - прощены. Аист на доме! По случаю торжественного события наказание отменяется.
А птица, красноклювая, красноногая, со своего гнезда сразу увидела, что дети с осени сильно подросли. У птиц такая отменная память, что, перекрывая тысячи миль, они помнят любую горку, любую излучину речки, отдельно выступившее из леса дерево… Вот и не заблудиться им на дальнем птичьем пути. И разве не запомнится аисту, какого роста его малые приятели? Как не порадоваться тому, что они вытянулись за зиму!
Детишки дружно выбежали во двор, выбрали местечко, где посуше, и давай кувыркаться. По три раза каждый. Это - чтобы круглый год быть ловкими. Но разве найдешь весной сухое местечко! Оба тут же вымокли и вывозились в грязи. Но теперь не страшно: они ни при чем, виноват аист!
Мальчуган, с исцарапанными руками, веснушчатым, уже облупленным на солнце носом, завел:
- Аист, аист, га-га-га! Покажи свои рога…
Сестренка не дала допеть дразнилку - не пугай аиста! Но аист не прост, он тоже любит шутки. Вот он и задрал голову, разинул клюв и защелкал на веселом аистином языке о том, какие подарки приносят аисты из дальних краев, как они все болота исходили, все лужайки обыскали, а теперь порадуют людей…
- Кляц-кляц-кляц-кляц… - щелкает аист.
А забот у него, а хлопот! Старый дом - старые, родные заботы и хлопоты.
Дня два-три спустя и хозяюшка-аистиха прибыла в гнездо. Теперь, как только взойдет солнце, оба аиста просыпаются, то есть становятся с одной ноги на обе. Потом звонко, смачно щелкают клювами - приветствуют друг друга, а заодно и весь белый свет. Потом - за труды.
Дела хороши! С древних времен, с тех самых пор, когда аист надумал селиться на кровле у человека, есть у него уговор со стариком Громом - никогда не метнет Гром стрелу в усадьбу, где аистиное гнездо. В награду аист обещай: как только завидит вдалеке тучку, пойдет бродить по лугу. Так он и поступает. Бережет и свой дом, и людское жилье.
Надо гнездо подштопать. Вон как обтрепали, истерзали его осенние ливни, зимние вьюги. Аист суетится, носит в клюве прутья для гнезда.
Аистиное гнездо полно заповедных веточек, прутиков. Вот птица опустилась на гнездо, уложила с краю новый прут, чинит, переставляет старенькие, не год и не два пролежавшие хворостинки. Аист дорожит каждым малым прутиком своего жилища. Подержит - назад положит. Помедлит, помедлит - и опять возьмет в клюв, переложит в другое место.
Этот прут - на Счастье. Его уложим на самое дно. Пусть приносит счастье аистиному и человечьему дому, аистятам и человечьим малолеткам. Этот - на Удачу. Как же обойтись без удачи, без везенья! Уложим их крест-накрест - Удачу и Счастье. А вот хворостинка Согласия. Мир, согласие аистиному дому, людскому жилью на долгие дни. "Что за радость - вернуться домой!" - восторгается аист и летает, хлопочет день-деньской, укладывает и перекладывает добрые прутики.
Сегодня спозаранок наш аист отправился в дальний темный лес к своему собрату - черному аисту. Черный родич проживает вдали от людей, в сумрачном урочище, на высоком, стройном дереве - черной ольхе. Белый аист спешил к черному, чтобы застать родича на дому. Надо побеседовать, обменяться прутьями. Дело в том, что у черного аиста в гнезде есть Прут Изобилия, а он-то нашему белому аисту все никак не попадается на лугу.
- Здравствуй, здравствуй, родич черный! - прощелкал аист и встал на краю гнезда.
У черного собрата гнездо тоже немалой величины, не один год возводилось.
- Здорово, белый собрат, - тихо ответил черный. Щелкать клювом он не умеет.
Как это водится и у людей, перед важным разговором сначала поболтали о том, какая теплынь весной да много ли ожидается дождей… Потом белый аист сказал:
- Дай ты мне, родич, Прут Изобилия, а я принесу тебе Ветвь Спокойствия. Ты ведь ищешь покоя, а человек мечтает об изобилии…
- Верно. Люблю тишину, уединение и покой, без них я не могу жить. Но человек почти лишил меня всего этого, он гонит меня прочь…
- Дай мне, родич, этот Прут. У человека будет изобилие, и он даст тебе Спокойствие. А когда в моем гнезде над жилищем человека появится Прут Изобилия, у нас снесется золотое яичко.
Черный аист знал, что это загадано еще с того времени, когда людям принесли огонь. Если белый аист положит в свое гнездо близ человечьего жилья золотое яйцо, в дом человека вступят Мудрость, Свет, Мир. Черный аист знал и то, что Мудрость поможет человеку оставить черным аистам их излюбленные места в сырых сумрачных рощах. Поэтому черный аист и сказал белому собрату:
- Пусть! Бери Прут Изобилия. Оставь в моем гнезде Ветвь Спокойствия.
Белый аист возвратился из дальней рощи с прутиком в клюве. Положил, очень старательно поместил между остальными прутиками, чтобы ветром не унесло, ненастьем не сорвало.
Аисты встали в гнезде, завели радостную трескотню. Солнце сияет вовсю. И веет прохладный ветер родного края, ласкает оперение птицы, ерошит мальчишечьи вихры. Мальчик, задрав к отцу веснушчатый облупленный нос, спрашивает:
- Папа, в этом году у аиста снесется золотое яйцо?
Отец вскапывает около дома черную теплую землю (тут мы посадим цветы), смеется. Ну, будет ли конец этим извечным вопросам! А сам рад.
- Не знаю, сынок. В этом году, может, и не снесется, но когда-нибудь снесется непременно, можешь не сомневаться.
- А как же мы узнаем, что золотое яичко уже в гнезде?
- Мы это увидим: ведь оно будет сиять. Выйдем во двор, а там - светится, полыхает. И всюду будет заметно это сияние - и дома, в комнате, и в деревне, и в городе, в книжках, которые пишут люди, в словах, делах, прямо в сердцах - везде будет огромное невиданное сияние.
- Пап! А осенью аисты улетят, потом опять прилетят, чтобы снести золотое яичко?
- Конечно, детка. Мы каждый год будем ждать, когда они вернутся по птичьему пути.
Перевела Д. Кыйв
Примечания
1
Не так давно стали использовать заряды со снотворным, и медведица остается в живых. (Примеч. автора).
2
Гон - мера длины, равная семнадцати метрам.
3
Здесь и далее стихи в переводе Е. Ветровой.