Есть ли на свете волшебное слово, которое в силах помочь белой птице весны? Вдруг человек знает это слово? Но тогда почему он убежал?
О! Он возвращается. И тоже спешно. Но зачем у него в руке топор? Железо в руках у человека чаще всего не к добру, много зла причинило оно.
- Не гусь на льду! Не гусь на льду!
Истошно голосит ворона. Нарочно отстала от всех: проверить, что это забелело на реке. Теперь летит назад, к остальным воронам, несет им новость:
- Не гусь примерз! Не гусь примерз!
Завопила, загалдела вся воронья стая. Все изумлены, нет конца удивлению.
А человек пытается столкнуть на воду лодку. Вот незадача: и лодка припаяна льдом. Человек поднатужился, налег на нос лодки, расшатывает, качает ее. Наконец удалось отпихнуть лодку от берега. Человек взял длинный шест, оттолкнулся, поплыл прямо на птицу. Неширока речная стремнина. Лодка разогналась и уже на отмели. Человек вышел, побрел пешком к ледяному островку. В руках - топор.
Бьется лебедь, трепещет. Но не выручат его крылья. Лебедь поник. Смотрит на человека. Тоска у птицы в глазах.
Человек спотыкается, скользит. Лебедь приник ко льду. Вода рядом бежит, журчит беззаботно. Ей все нипочем. У нее свой путь. Свои сроки. И ей все равно, началась или кончилась белая сказка…
Человек занес топор.
Острый металл вонзился в белый лед. Осторожно работает человек, боится задеть птицу. Чтобы не оборвалась белая сказка.
Вот лебедь и вынут изо льда.
Человек взял белую птицу и понес ее под мышкой, точно гуся. Лебедь вытянул шею, завертел головой.
- Не гуся несут! Не гуся несут!
Вороны разорались на всю округу. Кричат вдогонку человеку с птицей. Их не проведешь. А если воронье узнало, то и до остальных дойдет, как оно было.
Нелегко грести одной рукой. Но берег сам охотно бежит навстречу.
Хрустит у реки подхваченный морозцем наст. Ступает по нему человек с белой птицей в руках.
Идет и размышляет о белой сказке. Не кончается она, нет, не кончается.
- Папа, ты кого принес?
Тоненьким, нежным голоском, как у полевого жаворонка, спрашивает мальчуган с крыльца. Белая сказка для него только начинается.
- Птицу от облака несу.
- Упала или сама прилетела?
- Облака ее принесли и оставили нам.
- Ты видел, как несли?
- Видеть не видел, а знаю. От перьев веет высоким ветром.
- Не гуся несут! Не гуся несут!
Вороны еще не опознали, что за птица. Вот и кружат, беспокоятся, изнывают от любопытства.
Солнце уронило жаркий луч. Белой весенней птице. И человеку, своему давнему другу. Луч отыскал окно. И в доме у человека стало светлей.
- Вот оно как! Не всегда река к птице добра.
На перьях птицы - налипшие комочки льда. Надо хорошенько нагреть ладонь, чтобы легче отставали.
- Папа, а где он будет жить?
- Покамест в гусятнике. Отгородим закуток, пусть отдохнет, подкормится…
- А потом?
- Потом отпустим обратно, под облака.
- Зачем отпустим?
- Чтобы стали облака еще белее… Пусть несут весну.
- Разве это облака несут весну?
- Да, детка, облака. И голубые небесные мельницы, чьи крылья вертит ветер.
- Почему на небе мельницы голубые?
- Потому что весенний ветер голубой.
В хлеву тепло и никакой голубизны. Нет звезд, не блестит вода. Ни льда, ни белого снега. Тихо шуршит солома, есть в ней что-то от далекого лета.
- Было-было…
- Было-было…
- Шелестели-шумели, стояли-качались… ласкало солнышко, наливалось зернышко…
Вздыхает солома, не может нашуршаться. Что ни ночь, оживают в ней воспоминания.
- Одна судьба, - проскрипела старая гусыня. Крупная. Увесистая. По-лебединому белая.
- Никак, и тебе приспичило в облака? - вкрадчиво хихикнула в углу ласочка. Она собралась на ночную охоту.
- С какой стати в облака? - фыркнула гусыня. - Я другое говорю: у нас, и у этого белого гостя - лебедем его кличут - одинаково бело перо. Поклевали кой-чего и он, и мы, на одной соломе сидим. Зачем летать… Зачем суетиться… Одна судьба…
- Вдаль… Вдаль… Послушайте, как шепчутся звезды там, в вышине. Они говорят: весна… уже наступила…
Лебедь весь обратился в слух и расслышал, как шепчутся звезды.
- Какие там звезды - крыша над нами!
- Да, крыша, крыша!.. Отличная, прочная крыша. Тяжелая, толстая…
Загоготали, забеспокоились гуси, перекрикивают один другого. Старая гусыня умнее всех, она знает, что говорит. Жирная гусыня, она самая умная. Ого! Умнее нашей жирной еще поискать…
- Вдаль…
- Послушай, зачем тебе улетать? Подумай сам. Взвесь и прикинь. Мы - белы. И ты бел. Мы никуда не летаем и даже не хотим. Кто-кто, а уж мы знаем, что хорошо, что плохо. Зачем летать такому белому да большому, как мы?
- И облака белы, а высоко…
- Облака? Большое дело!.. - возмутилась в своем закутке свинья очень ценной и чистой породы, хотя в облаках она разбиралась немногим лучше любой худородной хрюшки.
- Н-да… облака… - большая гусыня вежливо умолкла.
А наутро сквозь запыленное оконце глянуло солнышко.
- Здравствуйте, я свечу и грею.
Появился человек - друг солнца. Взял лебедя и ушел.
- Уносит… Уносит… - запричитали, забеспокоились гуси.
Но жирная мудрая гусыня их осадила:
- Не гуся уносит, не гуся…
Высоко в синем небе тянется караван гусей. Летят серые дикие гуси.
- На север! На север! Вдаль…
Птицы летят на родину.
Человек отнес лебедя на реку. Он долго слушал, как тонко посвистывали могучие крылья. Пусть еще белее станут облака. Пусть не кончается белая сказка.
Апрель. Ночь ясного месяца
Зяблик прыгал по жердочкам, щебетал, "рюмил" и вдруг рассмеялся. Звонким смехом, на весь домик. И мое тесное жилье озарилось весенним светом. Ведь песенка зяблика - это смех, радостный смех птички, охваченной весельем, когда она видит солнце. С утра начнет и хохочет день-деньской напролет. И завтра будет смеяться. И все последующие дни.
А еще прежде однажды утром я очнулся от нежной мелодии - не то флейта, не то гобой. Какой-то затейливый весенний инструмент. Это черный дрозд приветствовал весеннее утро. Черный дрозд - птица чащобы. И песня его насыщена тенистым сумраком ельника, глубинной мудростью леса.
Мои приятели, с которыми я зимовал, поют мне о радостях весенней поры. Жаль, не умею - запел бы и я с ними. Нежно-трогательную песню прощанья. Сегодня мы последний раз втроем. В полдень, когда солнце станет повыше, вынесу своих пленников наружу, выпущу на волю. Летите в синий простор. Скоротали вместе зиму - пора и расставаться. У каждого свои заботы.
Это была хлопотная весенняя работа: переставить ловушку наоборот. Прибыли помощники, и мы несколько дней трудились вместе.
Осенью птицы улетают, весной возвращаются. Значит, зев моей сети должен встречать их с обратной стороны, с южной. Теперь приемная камера окажется в северном конце длинного сетчатого коридора.
Сильно разнятся осенние птицы от весенних.
Осенью птицы улетают во множестве. Они летят стаями, напирают лавиной. Осенью у птиц достаточно времени. Можно сделать привал, опуститься на жировку. Как-никак отмахать крылышками тысячи километров дело нешуточное. Сил-то сколько требуется! А главный источник энергии - накопленный птицей жир. Поэтому пернатые и останавливаются пополнить запасы сил. Если застигнет в пути ненастье, переждут… Время терпит.
Весной птиц пролетает гораздо меньше. Разметало их несметные полчища в чужих краях. Поредели птичьи стаи. Часть погибла в пути, не вынесла тягот странствия. На зимовьях птиц бьют, ловят сетями, промышляют на охоте. Для южанина северная птица - лакомый кусочек. Находятся люди, которым ничего не стоит подстрелить и изжарить жаворонка. Что им жаворонок, не для них его серебристая песенка! Насадят на вертел и рады: что за деликатес!
Бывает и так, что человек ополчится на жуков-вредителей, станет их изводить на полях всякими ядами. Прилетят гости с севера - наши птицы, - кинутся подбирать жуков, а те отравлены. И гибнут в неведении птицы. Отчего все меньше становится белых аистов? Да оттого, что на далеком юге, в саваннах Южной Африки, наедаются они отравленной саранчи и гибнут.
Не столь обилен птичий поток, струящийся по птичьей дороге весной, но все же возвращаются пернатые. Наши птицы. Готовые петь, по-весеннему нарядные. Весной им некогда подолгу отдыхать. Остановятся переждать непогоду, потом еще поспешнее мчатся к родным гнездовьям.
Вот уже потянулись в родные края дикие голуби витютни. На большой высоте движутся, как и осенью. Спешат, им пора уже ворковать, апрель - голубиный месяц.
Мало кто попадается в ловушку. Но кто угодит, продолжает свой путь уже с колечком.
Я получил известия о птицах, окольцованных осенью. Письма адресованы не мне лично: на кольцах проставлен адрес Центра кольцевания. А товарищи из Центра, получая письма, извещают меня. В домик почтальон привозит письма на мотоцикле.
Ястреб-перепелятник погиб во Франции. Улетел следом за всеми птицами и сложил свою буйную голову.
Три большие синицы, видимо на перелете, были пойманы в Калининградской области и выпущены на волю. Об одной дали знать из предместья Берлина. Зимой любопытная синичка влетела в открытую форточку и попала в комнату. Ее тоже выпустили.
Несколько зеленушек были убиты на охоте в Италии, одна - во Франции (крохотные птички, ростом с зяблика, а тоже - предмет охоты!).
О зябликах дали знать из земли Баварии в Германии, из Испании.
Три чижа были найдены в Северной Африке.
Немногочисленны вести об окольцованных пернатых: ведь далеко не все они попадаются в руки человека. Но даже и эти немногие сведения помогают больше узнать о птичьих кочевьях.
Про мохноногого сыча никто не сообщил. Не попался, значит, никому. Ночная птица. Хочется верить, что он благополучно вернулся в свое обжитое дупло и по ночам дудит в глиняную свистульку.
Где и когда обнаружены мои птицы, я записал в толстую тетрадь. И часто листаю ее, мыслями уношусь следом за птицами.
Недолгие дневные дела окончены.
Надеваю своим друзьям по кольцу на лапки. Дрозду - покрупнее. Зяблику - из самых маленьких. Как чижам. На память обо мне. А я стану ждать от них вестей. Ох, не хочется получить сообщение: добыт на охоте… найден… Я бы хотел узнать, что они "пойманы и отпущены…". Это был бы для меня праздник: знать, что мои приятели счастливо странствуют по белу свету. Ведь зима, проведенная под одной крышей, сближает.
Я взял обоих и вышел наружу. Недалеко пойду. Здесь же, на полянке, где недавно красовались яркие мухоморы, где ветер кружил восковые листочки берез, а потом белел снег и горсть алых ягод сушеной рябины сманила черную птицу в сетку-силок, здесь и отпущу их…
Черный дрозд едва умещается в горсти. Озирается, вертит головой. Зяблик посматривает своими бойкими, живыми глазками. Его несу в другой руке. Разжимаю пальцы - прощайте! Обе птицы замерли от неожиданности. Через миг встряхиваются и взлетают. Черный дрозд опустился неподалеку, на березу, потом снялся и опять сел, поближе к вершине. Озирается. Воображаю, каково ему: давно не видел привольного мира. Зяблик упорхнул подальше, в сосняк. Сидит, должно быть, на сосновой ветке, заливается…
Грустновато мне без этих двух пичужек. Оказывается, привык. И не тянет в домик, где никого не осталось. Но не держать же взаперти двух птиц себе в угоду. Сейчас, когда настало время песен, когда пора устраивать гнезда…
Иду вдоль взморья.
Плывет гусиный караван. Гуси-гуменники. Зимовали на побережье Франции, в Голландии или в Данни… Серые гусите уже прибыли к себе на север. Скоро и гуменники перестанут пролетать. Потом промчатся казарки, маленькие, изящные гуси. Они последними возвращаются в родные северные края.
Спешат, дружно работают крыльями гуси.
Я помахал им рукой. Счастливого полета! Доброй вам, безопасной дороги по птичьему пути! Летите, гуси, летите к родным гнездовьям.
Не пойду в свою хижинку ни сегодня вечером, ни на ночь. До утра пробуду под открытым небом, стану слушать весеннюю ночь.
Дни уже заметно удлинились. Не сразу темнеет.
Взошел месяц, очень тонкий, ясный.
Весенней порой бывает такой прозрачной чистоты месяц, даже ночь от него становится ясней. Наступают прозрачные, сквозные вечера. И никогда так крепко не благоухает земля, как весенними вечерами.
Слышны птичьи голоса. Высоко поднялся месяц. Мимо прозрачного его лика проносятся, стремясь на родину, птицы севера.
Безвозвратная сказка
- На север!
Все чаще так выкликает кто-нибудь из гусиной стаи. Вытянет шею, начнет озираться, будто что-то почуял, расслышал далекие, зовущие его голоса.
И остальные птицы поднимут головы, перестанут искать корм, растревожатся, ведь вскрик напомнил им то, чего они все ждут, к чему стремятся.
Но только одна птица выкрикнет: "На север!" Другие послушают, послушают да и примутся за свои дела. А кто-нибудь ответит:
- Пока не пора, пока не пора…
На далеком морском берегу, где зимы окутаны туманом и сыростью, где реки не замерзают, где так много удобных пойменных низин, где теплые отмели, - там зимуют серые северные гуси.
Стаи этих гусей, покидая родину, сначала следуют на юг, потом вдоль взморья сворачивают на запад, так достигают они стран, где испокон веков зимовали их предки.
И эта стая паслась в тех же местах. Ждала весны. Весна здесь начинается такими же влажными, туманными днями, какие стоят зимой. Но птицы распознают одним лишь им понятный зов и собираются в путь.
Поредела, сократилась стая за зиму. Не от голода, больше от выстрелов гибли серые гуси. Иные натыкались ночью на провода, натянутые между столбов, падали наземь. Со сломанными крыльями кое-как пытались двигаться по земле. Но их ловили, и никто больше бедняжек не видал.
Бывало и так: бродят мирные гуси по лугу и вдруг малый пригорок, мшистая кочка оборачивается ловушкой. Приблизишься - оглушит тебя несусветным грохотом. Снимались птицы, суматошно вопя, жалобно перекликались, пересчитывали свои ряды. Видели сверху, как одна-две птицы оставались на лужайке.
Стреляли их на воде и в воздухе. Подстерегали на корме, преследовали на лету…
Но больше всего запомнится гусям кровавая расправа: в них выстрелили из пушки. Это было в морозную зиму, самую жестокую на памяти старых гусей. Льдом затянуло полоску вдоль берега. Свободной воды оставалось вовсе немного, гуси плавали вплотную друг к дружке. И тогда появилась эта черная лодка. Сперва она не показалась им опасной - лодка как лодка, мало ли их плавает по рекам. Но лодка приблизилась и - будто раскололось небо. Огромная стая птиц, целая их туча, еще более плотная, чем на воде, метнулась в воздух и сбилась там в кучу. И тогда грянул еще один залп. Те, кому удалось спастись, видели, сколько их сородичей пало на воду: одни безжизненно покачивались на волнах, другие судорожно били крыльями, с криком погружались под воду, захлебывались, не в силах взлететь… Люди палили по птицам из пушки. Она была заряжена не одним большим снарядом, как обычно заряжают пушки, а дробью. Это была не какая-нибудь пушчонка, а специально изготовленная для этой охоты. Люди подбирали птиц из воды. Недобитых прикалывали острогами и кидали в лодку еще бьющихся.
- Не наших краев птица… - произнес кто-то в лодке. - Все равно улетели бы. А так хоть нам достанутся.
- Недурненько сработано! - потирал руки другой, мысленно подсчитывая то ли франки, то ли гульдены, то ли, скажем, фунты, причитавшиеся за дичь. - Хитрая штука - пушка.
Поредела, оскудела и эта стая, хоть и не палили по ней из пушек.
Стояли мглистые, ласковые дни.
Все чаще гуси поднимали головы и выкликали:
- На север!
И это был уже не одинокий клич, его подхватывали другие птицы. Громко, звучно, так, что слышал весь берег:
- На север!.. На север!..
Но находились и такие, которые потихоньку ворчали:
- Пока не пора… Пора не пришла…
И стая не летела. Птицы ждали, когда неодолимый зов услышат они все.
Вечер прояснился. Гусиная стая устроилась на ночлег на скалистом островке. Птицы прижимались поплотней друг к другу, беседовали. Про далекие северные острова, тундру, бескрайние родные просторы сырых лугов, широкие кочковатые болота - родину гусей. Все чаще воспоминания исторгали у них громкое гоготание. Даже среди ночи просыпались птицы от тревожных, зовущих образов родины.
Вечер стал совсем ясным. Вызвездило. На небосвод высыпали все звезды, сколько их было.
Взошел месяц. Такой ясный, сквозной, какой бывает только по весне. И гуси распознали зов. Гуси умеют первыми его узнавать. Позднее услышат его и другие птицы, и они тоже тронутся в путь. У каждой птицы свой зов. К гусям он донесся из далекой тундры. И гуси захлопотали:
- На север!.. На север!..
Всю ночь беспокоились гуси. Утром стало еще тревожней. Попасутся, покормятся и опять вытягивают шеи, глядят ввысь. Наконец вожак выкрикнул:
- Пора!
- Вдаль!.. Вдаль! - отозвались гуси всей стаей.
И поднялись. Кто сомневался, летел последним. Но на лугу не осталось ни одной птицы. По давней своей привычке в воздухе построились треугольником и потянулись.
- На север! На север! На север!..
Удалялись крики гусей. От кого удалялись, а к кому и приближались. Те, с кем гуси зимовали, уже не слышали их голосов. А те, мимо которых или к которым они летели, - ждали, мечтали их слышать. И наконец услышали! Вот они, первые треугольники гусей.
- Весна! Настоящая весна!.. - сказал в сумерки отец сыну и вывел его во двор, показать пролетающих гусей. - Слышишь, жаворонки поют? И гуси летят…
- Те самые, с которыми путешествовал Нильс и белый гусь Мартин?
- Нет, те были серые. А это - гуменники, похожие на серых, но не совсем такие.
- А у них тоже есть сказка?
- Обязательно, дружок. Каждая птица несет с собой свою сказку. Кочует птица, кочует с ней и сказка, ведь она неразлучна с птицей. Возвращается птица, с нею и сказка летит домой…
- Папа, а какая у этих гусей сказка?
- Прислушайся, тогда и поймешь, о чем они переговариваются.
- Слышу…
- Вдаль!.. На север родной!.. В тундру… Домой… - покрикивали в поднебесье гуси на разные голоса.
- Папа, по-моему, очень грустная у них сказка.
- Возможно, сынок… Нелегкая доля у птицы.
Мальчуган слышал в гусином крике не только великую тоску по дому, не одну лишь светлую радость весны и тягу к далеким краям. Он расслышал печаль. Дети чувствуют и слышат гораздо больше, чем взрослые. Ведь дети - сами как птицы: щебечут и поют, когда им весело, и печаль их сразу минует, если блеснет свет, повеет теплом. И солнце к ним словно ближе, чем к большим.
И верно: высоко в небе гуси перекликались, ликовали, что близко родина, скорбели о невернувшихся…
Потом стали снижаться. Кругами все ближе, ближе к земле. Скрылись из вида. Опустились на просторные луга. Устраиваются на ночлег. Это было их излюбленное место отдыха на пути к дому.