- Кабы, говорю, земли поболе, лошадушку… Да я лучше твово схозяйствую, живоглот!
- И прикатил он пешедралом. Хо–хо!.. В лаптях, пиджачишко дыра на дыре, рубашонка вшивая… Вот те и Питер!
- Хозяйка… какая она хозяйка, без году неделя! Умирать буду - не отдам. Пелагеюшке откажу… новехонький дипломат.
- И не потчуй, по горлышко сыта. Уж так сыта, так сыта… Ну!
- …Молчу. А на корову не накосить. Убей - не накосить!
Теперь гости проговорят до обеда. И все про одно и то же. Мало интереса слушать. Без убытка можно за дела приниматься.
Шурка кивает Яшке на дверь. Тот согласно подмигивает, через силу одолевая ломоть пирога. Они ждут еще немного, залезая потихоньку в сахарницы, потом разом ныряют под стол и ползком пробираются между ногами гостей. В сенях с облегчением разуваются и прячут обувь в укромном местечке, за ларем.
Глава XXII
РЕБЯЧЬЕ ЦАРСТВО
Вооруженные пугачом и запасом сластей, появляются Шурка и Яшка на улице. Путь их лежит на гумно, к риге.
От дома ребята отходят степенно, держась за руки и часто оглядываясь. Но, завернув за угол, вдруг, точно сорвавшись с привязи, летят с гиком и свистом наперегонки, кувыркаются через голову, дают подзатыльники чьей‑то чужой, подвернувшейся под руку девчонке и убегают от ее плача так, что ветер в ушах свистит.
- Уж я ел, ел… думал, не наемся, - признается довольный Яшка, хрустя конфеткой и поглаживая живот. - Две середки пирога съел, а твоя мамка знай подкладывает… Видал, как я вино пробовал?
- И я пробовал, - говорит Шурка. - Го–орькое, тьфу! И зачем его пьют?
- Не знаю. По мне, клюквельный квас лучше. Отхватим на гулянье по стакашку?.. А знаешь, хорошо, кабы тифинская каждый день была. Эге?
- Эге. В обед сладкого супа до отвала наедимся.
- С черносливинками?
- Ясное дело. Это тебе не кутья горбуши Аграфены. Мамка без обмана варит сладкий суп.
Все это так приятно - не передашь. Оба друга от полноты счастья горланят напропалую, бредя гуменником.
В тени сараев влажная земля холодит босые ноги. А воздух насыщен теплом, гомоном пчел и чем‑то медовым. Каждая травинка цветет и пахнет по–своему. На изгороди трещат длиннохвостые сороки–белобоки. Червяк–землемер, изгибаясь зеленым крючком, трудолюбиво меряет листок щавеля. Кот Васька, распушив хвост, крадется к амбару за добычей. Стекляшка валяется на пригорке, и солнышко играет с ней, пуская по траве зайчиков. В крапиву скачет толстобрюхая квакуша, вспугнутая Шуркой из‑под лопуха. Вот завязла нога в кротовой норке. Скорей вытащить ногу, а то еще укусит слепая зверюга!.. А кто там ползет по коровьей лепешке? Ого, да это жук–рогач!
И точно за тридевять земель отсюда - дом, гости, праздник… Да и есть ли где дом? Может, и нет никакого дома, и гостей нет, и тихвинской ничего нет на свете, кроме вот этой высоченной, как лес, травы, горько–сладкого, дурманящего запаха и синего жука–рогача… Полно, да жук ли это? Не Кощей ли Бессмертный, оборотясь в рогача, подкрадывается к Шурке и Яшке и исподтишка злорадно усмехается, готовясь сцапать, утащить в свое логовище и высосать кровь?
Холодок подирает Шурку между лопатками. И потому, что ему страшно, он, делая над собой усилие, опускается на корточки перед жуком.
- Думаешь, слабо руками взять? - спрашивает он сдавленным голосом. И сам ужасается тому, что сказал.
- Слабо, - равнодушно отвечает ничего не подозревающий Яшка.
На всякий случай зажмурившись, Шурка хватает жука. И ждет: что будет?
Жук царапает ладонь колючими лапками. Щекотно. Взвизгивая, Шурка невольно раскрывает глаза и, осмелев, перекидывает жука, как обжигающий уголек, с ладони на ладонь, потом медленно обрывает ему лапку за лапкой и, наконец, рога, похожие на крошечный ухват.
С жестоким любопытством наблюдают друзья за жуком.
- Как думаешь, Яшка, ему больно?
- Знамо, больно.
- А почему он не кричит?
В самом деле, почему жук не кричит, если ему больно? Яшка Петух задумчиво лезет пальцем в веснушчатый нос.
- Эх ты, простофиля! - говорит он, встряхнув волосами. - Да у него голоса нет. Ему кричать нечем.
- А как же рогачи между собой разговаривают?
Яшка молчит.
- Наверное, лапками, правда? Вроде немых, которые на пальцах показывают, - предполагает Шурка. - Или усиками. Тараканы завсегда усиками переговариваются, я видел… Давай играть в охотников? Будто мы в лесу, и будто тут зайцев видимо–невидимо, и будто ты - собака, а я - охотник. Ладно?
- Нет, я будто охотник, а ты - собака, - поправляет Яшка.
- Ишь ловкий! А пугач чей? Ну ладно, давай напеременки: сперва охотник я, потом ты…
Однако охоте не суждено состояться. За амбаром они встречают ораву галдящих приятелей. Случилось что‑то необычайное. Ребята орут как оглашенные, навалились грудой, толкаются и лупят по траве палками.
- Вот она!
- Бе–ей!
- А–а, проклятая!
- Что стряслось, братцы? - спрашивает, подбегая, Яшка.
Ребята не отвечают. Впрочем, этого и не требуется. Продравшись через толпу, Шурка и Яшка отлично видят сами: по примятой траве золотым браслетом вьется медянка. Чей‑то смелый, ловкий удар оторвал ей напрочь голову. И теперь ребятня наперебой молотит по безголовому туловищу. От медянки отскакивают шевелящиеся куски, свертываются в кольца.
Раздобыв палки, друзья присоединяются к побоищу. Скоро общими стараниями враг уничтожен. Усталые, возбужденные, ребята окружают разорванную на куски медянку, любуясь делом своих рук.
- Мы играли в коронушки. Полез я в пучки прятаться, а она там. Чуть не ужалила! - рассказывает Колька Сморчок, тяжело дыша и счастливо скосив глаза. - Ка–ак свернется клубком - и на меня! А я ка–ак двину палкой…
- Тебе сорок грехов на том свете отпустится, - уверенно кивает Шурка. - Ну, везет… А ужалила бы - к вечеру поминай как звали.
- Брехня! Медянка и не змея вовсе - ящерица, только без ног, небрежно говорит всезнающий Ванька Шулепов. Он учится второй год в школе и важничает перед ребятами. - Она не жалится, медянка.
- Трепли–ись! А почему Федор Боровой в одночасье помер?
- Приспичило ему, и помер. Много вы понимаете! - хорохорится Ванька. - У него чахотка была.
- Как же, чахотка!.. Чахотка, когда кровью кашляют. А дедко и не кашлял вовсе, я помню, - решительно утверждает Яшка. - Дело было так, ребята… Он из лесу с грибами пришел и кричит: "Экое мне счастье привалило - золотую цепочку от часов нашел. Корову куплю". Полез в карман, а это - медянка. Типнула она дедка в мизинец… И типнула‑то самую крошку, словно уколола булавкой. А чуть солнышко закатилось, он и преставился, дедко‑то. Вот она какая цепочка от часов… Она махонькая, медянка, а кусачей ее на свете не найдешь, такая подлая.
Приступ страха охватывает ребятню. Потихоньку все отодвигаются от медянки. Даже Ванька Шулепов, храбрец, пятится в лопухи, будто за надобностью.
Шурка издали, осторожно ворошит палкой страшные клочья.
- Теперь не оживет, - заключает он громко, ободряя себя и друзей.
- Да–а… поди‑ка! Она срастается, - говорит Яшка.
- Ври!
- Вот провалиться мне… - крестится Петух торопливо. - Прошлый год мы с батей ворочали клевер в Барском поле, а она и ползет… Граблями ее батя убил, на мелкие кусочки изорвал. Утром пришли клевер огребать, глядим - ого–го! Ее и в помине нет.
Ванька, вылезая из лопухов, фыркает.
- Невидаль какая! Вороны утащили. Вороны завсегда колелых змей жрут. Нам учитель в школе говорил… А то есть еще в жарких странах такая птица - секлетарь, так она живых змей глотает, честное слово.
Никто не хочет верить простому объяснению Ваньки Шулепова. Нет, не могли вороны сожрать змею. Если бы они сожрали, тут же бы подохли. Конечно, медянка, как всегда, срослась и уползла. Вот и эти хрупкие колечки соединятся, и оторванная голова к ним прирастет, как только уйдут ребята. И будет золотая ядовитая цепочка жалить людей насмерть.
- Закопать ее… в разных местах. Тогда не срастется, - предлагает Шурка.
И медянке устраивают похороны.
У амбара, в сырой земле, роют ножами глубокую нору и прячут туда блестящий, свернутый трубкой хвост медянки. Вторую нору делают за рекой, на луговине, третью - на шоссейке, четвертую - под кочкой, у изгороди, за околицей. А размозженную голову медянки с великими предосторожностями относят еще дальше, к Косому мостику, и хоронят в канаве, придавив землю здоровенным булыжником. Пусть теперь попробует срастись! Добрая верста отделяет хвост от головы… Неужели и это медянке нипочем?
- Завтра посмотрим.
- Чур, вместе. Ладно?
- Ясное дело.
- Кто хоронил, тому и смотреть.
Покончив с медянкой, Шурка отстает от ребят и уводит Яшку к риге.
Они спускаются в яму, заросшую колючим репейником и жирной крапивой. Здесь сумрачно, пахнет гнилью и плесенью. Таинственно шелестит осинник, глухо гудят вспугнутые осы. Крапива жалит босые ноги, репейник цепляется за штаны, словно не хочет пустить к старому пню. Он торчит раскорякой из груды гнилушек, седой мох висит на пне бородой. Если, не мигая, долго смотреть на пень - он оборачивается в большеголового спящего старика. Жужелицы проточили на его темном лице глубокие морщины, две впадины, продолбленные дождем и птицами, чернеют, как закрытые веки. Толстый, загнутый сук выступает на пне крючкастым носом, и щель под ним зияет беззубым ртом. Вот–вот, кажется, пень проснется, поднимет тяжелые деревянные веки и, кашляя, строго спросит: "А вам тут чего надо?"
- Здесь… - шепчет Шурка, передавая Яшке пугач. - Зазря не пали! Уж коли выскочит чудище… ну, тогда… можно.
- Без промаха уложу, - тихо обещает Петух, ежась и оглядываясь.
Затаив дыхание Шурка опускается возле пня на колени. Сладко мрет сердце, Шурка крестится.
- Дай бог серебряный рублик откопать!
- Стой, - останавливает его шепотом Яшка, - а отговор, про который пастух Сморчок говорил, знаешь?
- Забыл…
- Повторяй за мной. Да не сбивайся, не то клад беспременно в черепки обратится.
Слабым, дрожащим голосом Шурка ворожит вслед за Яшкой:
- Земля сырая, мать родная, отдай кровь–золото, а железные жилы себе оставь… Чур, чур, чур! Нечистая сила, сгинь, пропади! У меня крест святой, камушек большой… Кресту - креститься, камушку - катиться, черту - ладан нюхать. Аминь!
- Теперь копай, - разрешает Петух.
И Шурка копает землю.
Руки у него не слушаются. Осыпаются гнилушки, тускло светясь зеленоватым, мертвящим светом. Кажется, до земли и не доберешься… Да тут ли закопана жестянка? Уж не отвела ли ее в сторону колдовская нечисть?
- Скорей! - тревожно торопит Яшка.
- Сейчас… Не могу найти, - шепчет Шурка, изо всех сил работая руками, точно лопатками. - Ровно сквозь землю провалилась… Постой, вот, никак, щепочка с зарубинкой. Помню, клал эту щепку… Ага, эвон она, миленькая… банка‑то!
Пальцы нащупали холодную жесть. Шурка выковыривает банку из земли, как картофелину.
В это время, шевелясь, медленно раздвигается крапива, и прямо на Шурку выползает что‑то мохнатое, рыжее, сверкая круглыми горящими глазами.
- А–ай! - вскрикивает Шурка.
За спиной его грохочет выстрел из пугача.
Прижав к груди банку с сокровищами, Шурка шарахается в репейник. Яшка на брюхе карабкается из ямы. Оба друга визжат поросятами.
И, опережая их, из ямы выскакивает перепуганный кот Васька. Задрав хвост набок, он стремглав летит по гумну.
Друзья бегут мимо риги в поле и долго не могут отдышаться.
- Кажется, это был кот, - нерешительно говорит Шурка, тревожно ощупывая штаны.
- Какой там кот, мели! - сердито отвечает Петух, потрясая пугачом, зажатым в кулаке. - Неужто я задарма стану пробку тратить? Ведьмак из крапивы лез… Кот это потом, кот из риги выбежал.
- Да… верно, - соглашается Шурка. - Я тоже видел. Весь кра–асный, а глазищи так и горят.
- Он хотел тебя сцапать. Уж лапу протянул. Когтищи - во! - Яшка растопырил насколько мог пальцы. - Тут я не стерпел и пальнул… Он и пропал.
- А штаны я изорвал! - жалобно говорит Шурка и собирается зареветь. Но у Яшки тоже просвечивают голые коленки, и Шурка успокаивается. - Обоим попадет. Наплевать. Давай смотреть банку!
Ее ставят на траву. С особыми предосторожностями, просунув в щелку кончик ножа, открывают жестянку. На дне ее лежит позеленелый пятак, грошики и копейки. Они осыпаны крупинками земли и гнилушками.
- Ты видишь… серебряный… рублик? - запинаясь, спрашивает Шурка.
Яшка старательно таращит глаза.
- Нет, не вижу. А ты?
- И я… не вижу. Нету серебряного рублика! - грустно признается Шурка, считая деньги. - Должно, щелку малу оставил, рублик‑то и не пролез.
- Сколько же у тебя припасено на гулянье?
- Двенадцать копеек и три грошика.
- У меня - гривенник. Эхма!..
- Я хотел купить ножичек с костяной ручкой.
- А я гармошку… знаешь, губную, со звонком.
Надув щеку, Петух наигрывает на губах, показывая, какая это могла быть замечательная гармошка. Он выводит рулады, насвистывает и нащелкивает языком. Шурка печально подтягивает, но скоро бросает - за Яшкой не угнаться. Тяжело вздыхает.
- Не видать нам, Яша, ни гармошки, ни ножичка с костяной ручкой… И квасу клюквельного не попить.
- Ну, на квас хватит. Я приценялся. Стакан - две копейки… А гармошки мне действительно не видать. Жа–алко… Эх, и поиграл бы я! И квасу не надо, и пряников не надо - только бы гармошку…
В поисках утешения друзья переправляются через Гремец. На глаза им попадаются телеграфные столбы. Высокие, прямые, с подпорками, они, словно солдаты, шагают строем по полю, перемахивают через ямы и канавы и, выбравшись на шоссейку, уменьшаясь, точно врастая в землю, пропадают в лесу за поворотом дороги. По столбам протянута на белых чашечках ржавая проволока. По ней, сказывают, идут письма–телеграммы со станции в уездный город. Но пока что писем не видать. На проволоке густо сидят, точно бусы, нанизанные на нитку, ласточки, чешут носиками под крылышками и щебечут. Яшка прогоняет их палкой: ласточки могут помешать письму бежать по проволоке.
Друзья усаживаются возле одного облюбованного столба и ждут. Не первый раз они это делают, и все не счастливится: писем нет и нет. И сегодня не везет. Должно быть, в праздники письма по проволоке не отправляют.
Столб гудит, как улей пчел. Ребятам кажется, что они слышат дальний невнятный разговор. Может быть, и в самом деле по проволоке разговаривают? Вот бы послушать!
Они прижимают уши к шершавому столбу, но разобрать ничего не могут.
- Давай метиться в чашечку? - предлагает Шурка. - Кто скорее попадет?
В придорожной канаве нагружают карманы камешками. Целятся и, разбежавшись, швыряют камни.
Изловчившись, Шурка первый попадает в чашечку. От нее отскакивает изрядный кусок. Ребята с любопытством рассматривают. Нет, это не стекло, а вроде белой глины, из которой делают чайные блюдца и чашки. Шурка прячет осколок за пазуху - есть теперь что подарить Катьке.
Петуху завидно, он сопит, сердито толкает Шурку, говоря, что тот мешает ему целиться.
Вот уж неправда! Никто Яшке не мешает, он просто не умеет кидать камни.
- Надо камушек держать вот так, тремя пальцами, - показывает Шурка. И глаз зажмурить левый…
- Не учи ученого!.. - ворчит раздраженно Петух и продолжает кидать камешки по–своему.
Его преследует неудача. Злясь, он пуще прежнего горячится. Камни летят градом - и все мимо. Бывает же, не повезет человеку, хоть лопни!
Шурке жалко смотреть на Яшку, на его поспешные, неловкие взмахи руки. Так бы, кажется, и помог Яшкиному камешку лететь прямо–прямо в чашечку. И зачем Яшка врет, что Шурка мешает ему целиться? Очень обидно слышать такую напраслину от друга.
Шурка усердно и независимо бомбардирует телеграфный столб.
Не соблюдая очереди, Яшка швыряет свой камень вместе с Шуркиным. Два камня летят и жужжат, как майские жуки.
Дзи–инь!
Чашечка разбита.
- Попал! Мой камень! - радостно кричит Петух, кидаясь за осколками.
- Нет, я попал! - поправляет Шурка, думая, что Яшка в пылу недоглядел хорошенько. - Твой камушек во–он куда сиганул… мимо столба, в канаву.
- Это твой туда, а мой прямо в чашечку, - настаивает Петух.
- Да нет же… Честное слово, ты промазал!
Яшка показывает кукиш:
- На‑ка, выкуси!
Шурка уставился на друга. Зачем он говорит неправду? Ведь у столба валяется не его, а Шуркин, похожий на яичко, камень. Конечно, белые глянцевитые черепочки хороши, всякий скажет. В них можно играть, как в взаправдашнюю посуду. Но Шурка не жадный. Попроси по чести, и он уступит хоть все. Так нет, Петух чужое зажилить хочет, чтобы потом хвастаться перед ребятами, будто он метится лучше Шурки. Да друг ли он после этого?
Что‑то недоброе поднимается в душе Шурки. Он бежит к столбу с твердым намерением отнять черепки. Яшка, нагнувшись, подбирает их торопливыми, вороватыми движениями. Руки у него трясутся. И этот вид трясущихся рук щиплет Шурку за сердце.
- Мы вместе попали, Яша, вместе! - кривя душой, говорит он миролюбиво. - Давай делить чашечку.
- Делило в Питер укатило… Не трожь! По морде съезжу! - яростно угрожает Яшка.
Вдребезги, как чашечка, разлетается жалость.
- Попробуй тронь! - вспыхивает Шурка.
- И трону.
- Ну тронь, тронь! - наступает Шурка, нацеливаясь в лохматую голову приятеля, ставшего вдруг ненавистным врагом.
Слезы горькой обиды и гнев душат его. Он повторяет обрывающимся голосом все одни и те же слова: "Тронь, тронь!.." - и боится, что Петух струсит, не тронет, и тогда нельзя будет вцепиться ему в волосы. К счастью, Яшка и не думает отступать, он решительно готовится к драке засучивает рукава праздничной рубашки.
В эту минуту Шурка не боится, что Яшка сильнее его, подзадоривает:
- Слабо! Ну тронь… тронь!
- Ну… на!
Сцепившись, они падают на землю, колотят друг друга кулаками, царапаются, кусаются.
Шурке удается оседлать Яшку; он дерет его за волосы, приговаривая сквозь слезы:
- У–узнаешь… как чужие ча… чашечки воровать!
Неожиданно он сам оказывается под Яшкой; тот, прижав его к земле коленками, бьет кулаком по загривку.
- Мой ка–амень попал! Мо–ой!
Шурка сбрасывает Яшку. Они разбегаются в стороны, чтобы, отдохнув, еще сцепиться. Но ни тот ни другой не решаются.
Драка кончилась.
Они еще долго швыряются камнями и дразнятся.
Но все тише и тише Яншин голос, вот и слов не разобрать, и сам Петух, маленький, как козявка, ползет по дороге к гумнам. Шурка остается один. Царапины на руках саднят. Он смачивает их слюной. Подбирает осколки чашечки и искоса следит за Яшкой. Он порывается что‑то крикнуть и не решается.
Чем дальше уходит Яшка, тем беспокойнее становится у Шурки на душе. Его не радует, что драка с Яшкой Петухом первый раз в жизни кончилась вничью, - значит, силенок у Шурки прибавилось и, главное, он не струсил. Да на все это наплевать! Таясь в траве, крадется он по Яшкиному следу, нагоняет и, высунувшись, из травы, тихонько зовет:
- Яша, постой… что скажу… На, возьми черепочки. Мне не жалко.
Но Петух притворяется, что не слышит и не видит Шурки, и пропадает за амбарами.