Юра хотел рассказать, какая замечательная учительница Варвара Герасимовна. Как она умеет преподавать историю так, что каждый человек чувствует себя исторической личностью. Потому что она, талантливый педагог, вселяет в своих учеников чувство причастности всему, что происходит с твоим народом. И вот теперь война, ее муж воюет, она о нем ничего не знает. А маленький Павлик болеет. И она не умеет сказать за себя. А это не недостаток, это, может быть, как раз достоинство - не уметь сказать за себя.
Но все это объяснять было долго и нельзя. И Юра сказал только одну фразу:
- Варвара Герасимовна учитель, больше никем быть не должна, ее нельзя выселять из комнаты, она жена фронтовика, и Павлик совсем маленький, лет шесть всего.
Директор слушал, смотрел внимательно и устало. Прикрыл глаза. Потом подвинул Юре листок, ручку.
- Пиши здесь фамилию ее, имя и отчество. Ты кто? Ученик ее? Верю, что хорошая учительница. Прослежу, не выселят. Ты на фронт?
- Завтра.
- Счастливо вернуться, ученик.
Директор устало потер щеки и глаза ладонями, помял немного в руках свое лицо. Юра вспомнил: папа так делал, когда хотел отогнать усталость.
Юра помчался к остановке автобуса, в электричку вскочил на ходу, автоматических дверей тогда не было и тамбур был открыт.
На фронт их отправили в ту же ночь. В теплушке было тесно, темно. Пахло махоркой, сырыми шинелями, сапогами. Юре казалось, что теплушка -- дом, уютный и надежный.
* * *
Кончились уроки, Муравьев не пришел. Он и не обещал сегодня прийти, но Борис очень ждал и почему-то был почти уверен - Муравьев придет. Он должен прийти, ведь у Бориса в парте лежит сверток. А в нем, в этом свертке, не мясорубка, не какая-нибудь ерунда, а самая настоящая пулеметная лента. Тяжеленькая, ржавая, старая, без патронов - настоящий музейный экспонат. А Муравьев не идет, Борис напрасно прождал его все перемены.
Кончился последний урок.
- Ты почему не идешь домой? - спрашивает Лена, аккуратно складывая книжки в ранец. - Опять учительница наказала?
Лена была бы рада, если бы наказала. Почему бывают такие зловредные люди?
- Сама ты наказанная. - Борис даже головы не поворачивает в ее сторону. - Все из школы одни ходят, а тебя, как в детском саду, за ручку водят. Что, съела? Мне даже стыдно за тебя перед другими.
- Это перед какими другими? Это перед той неаккуратной и невоспитанной девочкой неизвестно из какой школы? Тоже нашел подругу!
Лена выплывает из класса. Она сто раз неправа, но вид у нее такой уверенный и довольный, как будто неправы все на свете.
Борис остался один в классе. Галина Николаевна сказала:
- Борис, мы будем спускаться в раздевалку организованно. А тебе что, нужно особое приглашение?
- Я еще не иду домой, меня один человек ждет.
- Ох, Борис, вечно у тебя все не как у людей! - покачала головой учительница, но настаивать не стала, увела ребят.
Борис подождал еще немного, но уже было ясно - Муравьев не придет. Придется подняться на третий этаж. Очень не хотелось Борису идти туда одному без Муравьева. Потому что Хлямин, конечно, там разгуливает, и этот Хлямин только и ждет случая, чтобы прицепиться к человеку, который его не трогает, а идет себе спокойно по своим делам.
Борис взял сверток, прижал его к груди и пошел по лестнице наверх. На третьем этаже пятиклассники и шестиклассники прохаживались по коридору, но это только некоторые. А остальные бегали, визжали, играли в чехарду, перескакивая с разбегу через тех, кто стоял нагнувшись и ждал, пока через него перескочат. Очень громким был этот третий этаж, гораздо громче, чем второй, где учился Борис.
- Ха! Кто это к нам пришел? - вдруг сказал голос рядом с Борисом.
Хлямин ухмылялся во весь рот, его ручища с растопыренными пальцами протянулась к свертку:
- Малолеток явился, что принес? Сейчас посмотрим, может, пригодится.
Хлямин схватился за сверток, вот сейчас он отнимет у Бориса этот прекрасный сверток, и всё, и неизвестно, что тогда будет.
Борис зажмурился, он знал - пощады не будет. Он приготовился к самому худшему. Но что случилось? Почему Хлямин вдруг отпустил его? Почему стало тихо вокруг? И почему потихоньку проходит это ужасное чувство одиночества и беспомощности?
Борис приоткрыл один глаз. И сразу увидел Костю. Он держал Хлямина за руку выше локтя, держал, видно, крепко, потому что Хлямин морщился и тянул:
- Пусти! Что пристал? Кого я трогал? Ты видал? Пусти, ну пусти же, больно же!
- Да ну? Больно? Бедняжка!
Вокруг стояли большие ребята, они засмеялись. А Костя сказал:
- Еще раз тронешь Бориса, будешь иметь дело со мной. Понял?
- И со мной, - сказал голос за спиной Бориса.
Борис сразу узнал этот голос, обернулся - за ним стоял Муравьев. Он запыхался, видно, прибежал только что.
- А я его и не боюсь ни капли, - сказал Борис и отодвинулся немного поближе к Муравьеву.
- Ты все понял, Хлямин? - еще раз спросил серьезный Костя.
- Понял, пусти.
Костя отпустил, Хлямин быстро ушел. Тут зазвенел звонок, все стали расходиться по классам. Муравьев сказал Борису:
- Ты чего пришел? Подождешь меня?
- Смотри, что я принес. - У Бориса горело лицо, счастливые глаза сияли. - На, посмотри. - Борис протягивал Муравьеву сверток.
- Что там?
- Нет, ты разверни, разверни! - Борис подпрыгивал от нетерпения.
Они стояли вдвоем у окна, Муравьев положил сверток на подоконник, снял бумагу, на подоконник со звоном выскользнула длинная тяжелая пулеметная лента.
- Лента, - растерянно произнес Муравьев, от волнения у него вместо крика получился шепот. - Лента. Борис! Самая настоящая.
- Лента к пулемету системы "максим", - говорит Борис, стараясь сохранить солидность. - Вот сюда вставлялись патроны.
- Борис! Ну, это, знаешь... Где ты ее достал?
Муравьев перебирает пальцами ленту, гладит ее. Изъеденные ржавчиной гнезда для патронов, темно-бурый металл. Где побывала эта лента? Где люди, стрелявшие из пулемета "максим"?
- Муравьев! Звонок давно был! - Учительница литературы Вера Петровна стоит у двери класса, держит под мышкой журнал, сердито смотрит на Муравьева. - Неужели тебе требуется особое приглашение, Муравьев? Вечно ты, Муравьев!
- Иду, Вер Петровна! -Муравьев сказал это таким радостным голосом, что очки Веры Петровны от удивления чуть не поползли на лоб. - Борис, подожди меня, у нас последний урок, - сказал Муравьев, убегая в класс.
Борис остается в коридоре третьего этажа. Он теперь никого не боится, он спокойно заворачивает ленту в бумагу и ждет Муравьева. До чего же обрадовался Муравьев! А Борис доволен, кажется, еще больше...
* * *
Борис сидел на корточках, прислонившись спиной к стене, и терпеливо ждал, когда выйдет Муравьев. Время тянулось медленно, Борису надоело ждать, ему хотелось поскорее вместе с Муравьевым нести в исторический кабинет пулеметную ленту. Он представил себе, как все удивятся. Катаюмова скажет: "Ах, неужели это пулеметная лента? Как я восхищаюсь Муравьевым". А Борис и виду не подаст, что он имеет к этой ленте какое-то отношение. Муравьев обещал, Муравьев и принес. Потому что Муравьев такой человек - он зря не скажет. И Костя с большим уважением посмотрит на Муравьева и скажет: "Муравьев очень серьезный человек", а если уж Костя кого-нибудь назовет серьезным, значит, нет похвалы выше. И Валерка потрогает ленту и присвистнет, а потом скажет: "Ну ты, Муравьев, даешь". Да, Валерка, пожалуй, именно так и скажет, это в его характере. А самое главное - Варвара Герасимовна. Она увидит ленту, обрадуется и скажет: "Муравьев, я всегда верила в тебя. Теперь у нас, ребята, настоящий музей, в нем есть такой ценный экспонат - настоящая, совершенно подлинная пулеметная лента. А чья это заслуга? Ну конечно, Муравьева, лучшего нашего разведчика из группы "Поиск". Давайте все скажем ему спасибо и пожмем его мужественную руку". Вот что скажет Варвара Герасимовна. А может быть, учительница хоть чуть-чуть догадается, что и человек, который скромно помалкивает в сторонке, тоже имеет кое-какие заслуги в этом деле с лентой? Борису в глубине души, конечно, хочется, чтобы Варвара Герасимовна все-таки почувствовала, что это так. Но при этом Борис и виду не подаст - он промолчит с достоинством настоящего друга. Вся эта картина, которую Борис вообразил, чрезвычайно ему нравится, и он снова и снова представляет себе, как все будет.
Когда зазвенел звонок, Муравьев первым выскочил из своего пятого "А". Он в ту же минуту оказался около Бориса.
- Пошли, Борис.
- Держи, - Борис отдал Муравьеву ленту.
В кабинете истории была одна Варвара Герасимовна, она проверяла контрольные.
- Подождем, пока наши соберутся, - сказал Муравьев Борису и прикрыл дверь кабинета истории. Варвара Герасимовна их не заметила, она перелистывала тетради, помечала что-то на полях красной ручкой. - Они все придут, сегодня как раз четверг, - добавил Муравьев.
Борис сразу понял, что Муравьеву хочется отдать пулеметную ленту при всех, а не только одной учительнице.
Они отошли в сторону и стали ждать. Первой в кабинет истории прошла Катаюмова. Она увидела Муравьева с Борисом и сказала вредным голосом:
- А вы опять шепчетесь? У нас сегодня собирается группа "Поиск", вам что, нужно особое приглашение?
Муравьев не успел ничего ответить, Катаюмова уже закрыла за собой дверь. Костя с Валеркой шли следом, Костя сказал:
- Муравьев, пошли, чего вы там стоите в стороне?
Валерка подмигнул Борису. Борис заулыбался.
Муравьев сказал:
- Мы сейчас придем.
И вот они входят в кабинет истории. Все сидят на своих местах Катаюмова перед Варварой Герасимовной, Костя у карты Древней Руси, по которой скачут черные всадники. А Валерка, по привычке, на последней парте. Борис садится. А Муравьев продолжает стоять, лицо у него торжественное. Он держит газетный сверток так, что всем его видно, с любого места.
- Садись, Муравьев, что же ты стоишь? -спрашивает Варвара Герасимовна.
- Что у тебя в бумаге? - спрашивает Валерка.
- Мясорубка опять, - замечает Катаюмова.
Все смеются, и Борис думает:
"Смейтесь, смейтесь, скоро вы перестанете смеяться, раскроете рты от изумления и восторга".
- Это не мясорубка, - говорит Муравьев очень спокойно. - Это знаете что? Пулеметная лента. - И он разворачивает сверток.
Лента выскальзывает на стол, все вскакивают, подходят к столу, берут ленту в руки. Варвара Герасимовна тоже подходит, отложив контрольные. И тоже берет ленту, и она свисает тяжело, позванивает, качаясь на руке учительницы.
- Подумать только, - наконец произносит Катаюмова, - теперь у нас есть новый экспонат. А я была уверена, что Муравьев врет.
- Ну зачем так? - останавливает ее Варвара Герасимовна. - Муравьев обещал принести ленту, и в конце концов Муравьев принес ее. А ты несправедлива к Муравьеву.
- Теперь напишем табличку, - говорит Костя: - "Лента пулеметная". Да, Варвара Герасимовна?
- Конечно. И припишем, что ленту подарил музею Муравьев, ученик пятого класса.
- Ну, Муравьев, ты даешь! - в полном восторге произнес Валерка.
Борис сидел молча. И хотя каждый сказал не совсем то, что предполагал Борис, и никто не замер от восхищения, все равно ему было очень приятно. Потому что на столе лежала настоящая пулеметная лента. А около стола стоял и улыбался, хотя старался быть невозмутимым, его друг Муравьев.
И даже когда Катаюмова говорит: "Каждый может достать пулеметную ленту, подумаешь!", даже тогда Борис продолжает радоваться. Потому что никто не слушает ехидную Катаюмову, а все хвалят Муравьева.
- Где бы нам теперь планшет добыть? - говорит Костя, когда все вдоволь налюбовались прекрасной ржавой, самой настоящей пулеметной лентой. - Нам бы все-таки отыскать того, кто письма присылал. Вот тогда был бы "Поиск" как поиск.
- А мы найдем, мы уже почти нашли, - вдруг говорит Муравьев.
- Кто - мы? - спрашивает Варвара Герасимовна, и все замолкли, уставились на Муравьева.
- Как - кто? Я и Борис. Мы уже почти знаем, кто такой Г.З.В., - очень уверенно говорит Муравьев.
Борис ерзает на своем стуле. Что он такое несет, Муравьев?
Какого Г.З.В. они знают? Ничего похожего! Но Муравьев, на которого из-за радости с лентой нашло самое настоящее вдохновение, продолжает:
- Просто не люблю говорить раньше времени. Все расскажем потом.
- Когда - потом? - сердится Катаюмова. - Нечестно заводить отдельные тайны. Все хотят знать!
- Мало ли что хотят, - вдруг безжалостно смотрит на Катаюмову Муравьев. - Через неделю все узнаешь, Катаюмова.
- Через неделю? - Она встряхивает своей красивой головой. - А сам опять будешь целый год за нос водить?
Варвара Герасимовна говорит спокойно:
- У нас, я считаю, нет оснований не верить Муравьеву. - И она кивает на пулеметную ленту: - Борис, убери экспонат в шкаф, вон в тот, пожалуйста.
Борис берет ленту, кладет ее на полку, закрывает стеклянную дверцу. За стеклом лента выглядит еще лучше: она поблескивает таинственно, и ржавчина не так заметна.
* * *
Машина едет по полю, где совсем недавно шел бой. Развороченная воронками земля, подбитые танки. Можно ли привыкнуть к войне? Даже теперь, после трех лет фронта, Юра считает, что нельзя. Воюют, выполняя свой долг.
Грузовик тяжело переваливается на каждой рытвине, скрипит расшатанный кузов. Юра сидит в кабине рядом с шофером.
Когда машина наклоняется влево, Юра наваливается плечом на водителя. А он, голубоглазый, обветренный, очень молодой, говорит:
- Товарищ лейтенант, вы из Москвы? Из самой-самой Москвы?
- Да. А как ты догадался?
- А сам не знаю. По разговору, наверное. Я сам из Курской области.
Помолчали. Сосредоточенно смотрит парень на дорогу. Поехали лесом, машина подпрыгивает на корнях старых деревьев, выступающих из земли.
- У нас в Курской области река Сейм, не слыхали? Прозрачная река, вода в ней холодная, а по берегам клен растет, сосна красная. Моя деревня на высоком берегу, далеко видно. И летают над рекой стрекозы - голубые, зеленые. А в заливе цапли рыбу ловят.
Юра сам не знает, почему именно ему, этому совсем незнакомому парню из Курской области, стал он рассказывать про Лилю. Почему именно в тот день явилась острая потребность поделиться? Долго держал все в себе, а тут вдруг заговорил.
- В детстве увидел девочку и полюбил. Думаешь - детство, глупость? Нет, любовь в любом возрасте - большое чувство. И к кому когда она придет, никто не знает. Полюбил, потом долго не виделись, но не забыл ее, Лилю. А был мальчишкой, найти не сумел, не решился - так и жил, вспоминая. И вот встретил на улице. Взрослая, красивая. Я ее сразу узнал. А потом и она меня вспомнила.
Машина пошла медленно, еле-еле.
- Ты что так медленно едешь? Давай скорее, меня ждут в части.
- Рассказывайте, товарищ лейтенант, рассказывайте.
Водитель смотрит умоляюще, а машину ведет еще медленнее.
И Юра перестает настаивать. Он рассказывает про цветок, который зацвел малиновыми колокольчиками. Письма возвращаются с почтамта. Глупо, конечно, писать ей на почтамт - где почтамт, а где фронт. И она на фронте с первых месяцев войны. А на заколоченной двери надпись: "Здесь будет наша встреча".
- Ну, товарищ лейтенант, дальше-то что было?
Медленно ползет по лесной дороге машина, водитель даже шею вытянул в Юрину сторону, так внимательно слушает, ловит каждое слово.
- Да поезжай ты быстрее. В другой раз доскажу, что ты?
- А вдруг меня убьют? Или вас? Нет уж, рассказывайте сейчас.
И Юра вдруг понял, что его история - его надежда, его Лиля, его письма, - все это может быть важным не только для него. От его надежды идет, может быть, свет надежды, который вдруг оказался так нужен этому парню с реки Сейм, где летают синие и зеленые стрекозы, а вода прозрачная и холодная, потому что быстрая. А может быть, парень просто любит всякие истории? Или ждет, что все завершится счастливым концом?
Юра рассказывает, в его рассказе перемешалось два образа - девочка в синем сарафане, собирающая тихим летним вечером теплые шишки под соснами, и девушка, окончившая курсы связисток, бегущая к воинскому эшелону по темным путям вокзала.
"Юра! Я напишу! - Он слышит ее голос. - И ты напиши. Юра!"
Он пишет, а от нее за все годы ни одного письма.
- Вот и все, - говорит Юра. - Как раз сегодня три года, как расстались, двадцать седьмое июля.
Юра замолчал. Нет счастливого конца.
- Напишет, - очень уверенно говорит шофер, сдвигает пилотку на одну бровь, включает полный газ.
Машина рванулась вперед, как будто прыгнула. Но, проехав совсем немного, резко остановилась: на дороге стоял другой грузовик, водитель сидел на подножке своей машины, махнул им - "стойте".
Когда они остановились, пожилой шофер чужой машины сказал:
- Не ездите по этой дороге, там, впереди, взрыв только что был, прямо свету конец. На самой дороге снаряд рванулся, воронка такая, какой я за всю войну не видал.
Их машина поехала лесом, в объезд. Молчали. Потом водитель сказал:
- Товарищ лейтенант ваша Лиля нас спасла.
Юра удивленно посмотрел, не понял. Потом сообразил: если бы он не рассказывал о Лиле, они бы ехали на полной скорости и как раз оказались бы там, где разорвался снаряд. Лиля спасла.
Вечером он напишет ей: "Лиля, ты спасла меня. А себя? Где ты? Отзовись".
* * *
В блиндаже уютно горит свечка, горячий стеарин стекает в пустую консервную банку из-под американской тушенки. В углу на еловых лапах, укрывшись плащ-палаткой, спит капитан Киселев.
Раздается грохот, сыплется земля с потолка на письмо. Юра стряхивает с листка мусор и читает письмо. Днем принесли ему письмо, а прочесть было некогда.
- Гремит, - говорит Киселев, - гроза, наверное.
Юра понимает, что капитан говорит во сне. Бой гремит недалеко, а не гроза. Снится, наверное, капитану, мирная летняя гроза, лиловая туча, изрезанная голубыми молниями. До войны мама считала, что гроза - это опасно. И еще были разные опасности. Не промочи ноги, Юра. Не пей сырой воды, Юра. Смотри не вспотей, а то простудишься. И еще: не ешь немытое яблоко, может заболеть живот. Мирные, милые мамины страхи. Посмотрела бы она теперь на своего сына. Небритый - не успел перед боем. С красными глазами - две ночи без сна. С сединой, пробившейся так рано. С большими руками, в больших сапогах, широкоплечий человек.
А ему так бы хотелось увидеть сейчас маму! Он только здесь, на фронте, понял, что такое мама. Самый любящий тебя на всем свете человек - это мама. Смешные ее заботы, пустяковые тревоги, раздражавшие тебя страхи - все это была любовь к тебе. И постоянная о тебе забота. О тебе, а не о себе.
Отец написал ему недавно:
"Мы с тобой солдаты, нам достается война. А маме нашей всех труднее: ей достаются тревога, беспокойство, ожидание. Пиши чаще, сынок".
А сегодня Юра получил письмо от Варвары Герасимовны.