- Ну тогда порядочек! Значит, погуляем. А то здесь, тезка, такая скукотища, помрешь от нее, и точка. И на фронт не пускают, хотя дела там тревожные. Прет немец. Невозможно как прет!..
Купленная у Никагосова "сменка" пришлась Каноныкину впору. Он стоял посреди заваленной хламом старой кухни и сетовал на то, что нет зеркала.
- Считай, три года себя в гражданском не видел, - говорил он. - Как на флот пошел, так и не брал пиджака в руки. Ну что, братишки, фартовый видок, а?
Минасик, Ива и Ромка оглядели Каноныкина со всех сторон и заверили, что вид у него вполне фартовый.
- Вы вот что: кают-компанию свою в порядок привели бы, - сказал Каноныкин. - Мебелишку ломаную в угол свалите, мешать не будет, на середину стол вот этот выдвиньте, он пока еще дышит, стулья, которые не на трех ногах. Паутинку обдерите, и будет морской порядочек…
Одежду повесили в старый, полуразвалившийся гардероб, дверцы его связали проволокой. Назад по стенке Каноныкин соскользнул ловчее всех, пожал руки своим новым друзьям и еще раз предупредил их:
- Только ша, корешки, без ля-ля, чтоб не расстраивать лишний раз товарища главврача…
Однажды вечером, когда Ива дежурил у телефона, Ордынский вышел из своего кабинета, прикрыл выкрашенную белой краской стеклянную дверь и, глянув на Иву, спросил:
- Когда ж ты уроки готовишь?
- Сразу после школы, товарищ военврач второго ранга!
- Небось, одни колы таскаешь?
- Никак нет. За неуспеваемость из Юнармии отчисляют.
- Кто отчисляет?
- Комполка Вадимин. Он наш учитель.
- Знаю, знаю такого… Отчисляет, говоришь?
- Так точно!
- А выправка у тебя, однако, молодецкая. Это что ж, комполка так вас вымуштровал?
- У нас дважды в неделю строевая подготовка.
- Хм… Ну заходи ко мне, поговорим, Ива, телефонный мальчик… - И, неожиданно рассмеявшись, спросил: - А почему тебя назвали Иваном? Не знаешь? В чью-то честь, наверное?.. Назвали бы лучше Глебом. Красивое имя, не правда ли?..
Патруль приходит на помощь
Всякий раз, когда мадам Флигель видела свою внучку в обществе Минасика, Ивы и особенно Ромки, она приходила в смятение.
- Не знайся, муленька, с этими хулиганами, с этой аварой! Нам хорошо известно, что это за компания; мы же отвечаем за тебя перед твоей мамочкой, перед папой Гришей.
- Сейчас так опасно! - вторила ей дочь. - В городе сплошные грабежи…
Слухи о грабежах тревожили многих на Подгорной улице. Но больше пугали рассказы о том, что по ночам с немецких самолетов выбрасывают парашютистов, одетых в гражданское платье и владеющих русским языком. От этих диверсантов можно было ожидать бед похуже, чем от грабителей.
- Мне говорили знаюсцие люди, - докладывал соседям Никс, - сто диверсанты пытались отравить истоцники водоснабзения города. Лицно я буду теперь делать химицеский анализ воды.
- Хорошо у меня сын почти кандидат наук, - говорил всем старик Туманов, - он анализы умеет производить. Но как другие будут устраиваться? Вдруг вода уже отравлена, у нас все ведь может быть.
- Я воду не пью, - заверял его Никагосов, - я вино пью. Мне диверсант в бутылку не плюнет, пусть попробует. Вы Никагосова не знаете. Вот умрет Никагосов, тогда поймете, что я был за человек!
- Секспир, - усмехался Никс.
- Ты на себя посмотри лучше! Над тобой весь дом смеется!..
Такие перебранки сразу же обрывались, как только на террасе показывался летчик в своем кресле-коляске. Не то чтобы его боялись, а просто как-то совестно было болтать при таком человеке всякую ерунду.
В тот памятный вечер агитбригада юнармейского полка давала свой первый концерт в морском госпитале.
Мак-Валуа ужасно волновалась, а тут еще Ромка, показав на Каноныкина, взял да и ляпнул ей:
- Он, между прочим, в морской пехоте был в Керчи. Может, даже ваших племянников знает.
Мак-Валуа бросилась к Каноныкину с расспросами, но тот сразу как-то потемнел лицом, сморщился, точно от боли:
- Не могу, мамаша. Извините меня, не могу я вспоминать, бессонница меня потом берет: ребята как живые приходят. Не могу!..
Ива видел, как Каноныкин вышел во двор, посидел на скамейке в госпитальном скверике, потом, бросив под ноги недокуренную папиросу, нырнул в кусты в том самом месте, где в высоком кирпичном заборе была проделана лазейка. Сразу ее ни за что не заметишь, но если вытащить несколько кирпичей, то безо всякого труда можно выбраться в безлюдный переулок, по нему спуститься до нижнего двора, а там уже к старой кухне ход известный - по стволу глицинии.
Иве с Минасиком тоже не удалось побывать на концерте - в этот вечер они заступали патрулями.
- Подменил бы кто нас… - начал было Минасик, но Ива, хотя ему тоже до смерти хотелось остаться, строго отрезал:
- Не положено без уважительной причины!
То, что им обоим давно не терпелось послушать, как Рэма будет петь "на публике", к разряду уважительных причин не относилось.
- Пошли! - сказал Ива.
- Пошли, - вздохнул Минасик.
В отгороженном простыней коридорном тупике Мак-Валуа в последний раз наставляла своих питомцев. Ромка стоял в костюме кинто - в широких шароварах из черного сатина, подпоясанных матерчатым кушаком, - и корчил рожи. Под носом у него были нарисованы лихо закрученные усики.
- Все лицо в помаде-краске, сама как мандарин. - Ромка напевал, прищелкивая пальцами и коверкая слова. - Это сами настоящий парфумерный магазин!.. Как спою - все со смеху помрут, вот увидите.
- Рома! - умоляла его Мак-Валуа. - Ни в коем случае не пережимай! Публика это сразу же заметит…
Ива подошел к Рэме, тронул лежащий на ее коленях аккордеон.
- Ты будешь петь про снег?.. Ну в общем: я вернусь, когда растает снег.
- Обязательно. Это очень хорошая песня.
- Да, хорошая… Ну ладно, нам пора. Пошли, Минасик.
- Идем…
Вечер выдался неуютный. Падал мокрый снег и тут же таял. Ветер дергал на крышах полуоборванные листы жести, громыхал ими. Это был какой-то зловещий театральный гром, от него становилось не по себе.
- Ну и погодка, - ежился Минасик.
- Зато нелетная. - Ива, подняв голову, вгляделся в беспросветную черноту неба. - Воздушной тревоги не будет…
Все вокруг тонуло в темноте. Неясные очертания домов неожиданно обрывались, разрезанные черными ущельями переулков. Изредка проезжала машина с синими щелками фар да торопливо стучали шаги нечастых прохожих. Дважды проехал на мотоцикле комендантский патруль. Увидев юнармейцев с винтовками, сидящий в коляске сержант помахал рукой:
- Эй, старшой! Как соблюдается светомаскировка?
- Порядочек! - Ива постарался это слово произнести солидным баском. И как будто получилось.
Мотоцикл с треском умчался, и улица снова опустела.
- Давайте, ребята, разговаривать, - все предлагал третий юнармеец, из новеньких.
- Ну давай.
- Нам винтовки придется в штаб относить? - тут же спросил он.
- Нет. Разрешено утром сдать.
- Мы по домам по очереди будем расходиться?
- Как это по очереди? - удивился Ива. - Нам на Подгорную, а ты себе пойдешь.
- Комендантский час бы не пропустить.
- Не пропустим, у Минасика часы есть…
Нудный попался новичок. На что уж Минасик терпеливый, но и тот не выдержал:
- Ты чего, боишься, что ли?
- Сам ты боишься! - буркнул новичок, и разговор на этом закончился.
Ветер продолжал бесчинствовать. Он с посвистом врывался в темные провалы подворотен, раскачивал уныло поскрипывающие фонари. Казалось, что фонари жалуются на свою беспросветную судьбу - вот, мол, висим себе без толку, ветру на забаву, не разрешают нам гореть, запрещен теперь яркий, веселый свет.
Серые фасады домов с темными прямоугольниками окон были точно нарисованы, не верилось, что за плотными шторами горят лампы, ходят и разговаривают люди, пьют чай с финиками или без них.
Склонившись к самому столу, пишет новую книгу профессор. Рядом стоят микроскоп и штативы с пробирками, стакан с остывшим кофе. В высокой банке на лесенке из лучинок дремлет древесная лягушка. Она не предсказывает больше дождь, потому что на дворе зима и дождь вперемешку с мокрой снежной крупой будет сыпать ежедневно без всякого предсказания…
- Скорей бы уж по домам, - новичок юнармеец поднял воротник пальто, - все равно никто ничего не нарушает.
И только Ива собрался сказать ему соответствующие слова о бдительности и воинской стойкости, как сквозь шум ветра донесся до них крик:
- Отдай, ну отдай!..
Голос, похоже, Ромкин. Но что ему делать в этот час на улице и почему он кричит таким противным голосом?
- Вперед! - скомандовал Ива, и патруль, придерживая винтовки, побежал по Подгорной.
Шагах в десяти от подъезда их дома маячило несколько фигур. Ива включил фонарик. В его расплывчатом луче мелькнуло перепуганное Ромкино лицо с нарисованными усиками. Он опять захныкал:
- Отдай, Люлик, отдай, ну! Это не мой, клянусь мамой, это ее, я отвечать буду!..
Люлька! Ива повел лучом фонарика. Ну да, он! И все его прихвостни в таких же, как и у их главаря, восьмиклинных кепочках с пуговкой посредине. А рядом, прижавшись спиной к стене дома, стояла Рэма.
- Туши свет! - рявкнул Люлька. - Если жить хочешь! Ну!
В руках у Люльки был аккордеон. Перламутровый, с белыми клавишами, с золотой надписью "Рондо", он выглядел еще красивее в синем луче Ивиного фонарика.
- Туши! И только слово про меня скажете, зарэжем!
Ива сразу же вспомнил Ромкины рассказы о Люликином финском ноже, его размерах и о том, что он всегда у Люлика в галифе на резинке.
Минасик, видимо, тоже вспомнил. Третьему юнармейцу вспоминать было нечего, так как он Ромкиных рассказов не слышал. При слове "зарэжем" он тут же отступил в темноту и беззвучно исчез, словно его здесь никогда и не было.
И тогда Ива, скинув с плеча винтовку, взял ее наперевес.
- Руки вверх! - сказал он сдавленным голосом.
В луче фонарика тускло блеснул стеклянный глаз. Несколько лет назад отец Люльки, шофер горного лесхоза, напившись пьяным, разбил лесовоз, свалившись с кручи. В кабине был Люлька. С тех пор он без одного глаза и очень гордится этим.
- Слушай, пацан, - стеклянный Люлькин глаз зловеще мерцал в луче фонарика, - твоя железка не стреляет, это мы знаем. Потому туши свой фонарь, беги и молчи. Последний раз говорю. Ну! - И он выругался.
Странное дело - Ива видел только стеклянный глаз и прижавшуюся к стене Рэму. И еще кончик штыка своей винтовки. Ничего больше не было: ни хнычущего Ромки, ни Люлькиных дружков.
Стояла у стенки девочка; она побывала там, где идет война, слышала, как рвутся гранаты, как цокают по стенам пули и победно кричат "ура" идущие в атаку моряки-десантники - люди, которые ничего на свете не боятся.
Рэма одна, совсем одна - Ромка не в счет; какой-то одноглазый Люлька отнимает у нее аккордеон, а ему, Иве, предлагает убежать. И помалкивать.
Что, если послушаться и убежать? Как это сделал уже один из патрулей. Юркнуть в подворотню, и все дела…
Черта с два! Подумаешь - финка на резинке!
Ива еще крепче сжал цевье винтовки. Никуда он не побежит.
- Винтовка не стреляет! - громко, на всю Подгорную крикнул Ива. - Да, не стреляет, ну и что? Зато штык у нее настоящий!
Он шагнул вперед. Штык почти уперся в Люлькину грудь.
- Э! Э! - Тот отступил к стене дома, закрылся аккордеоном. - Убери сейчас же, последний раз предупреждаю!
Два его адъютанта стали незаметно подбираться к Иве сбоку.
- Стой! - тоненько выкрикнул Минасик. Он сделал шаг вперед и четко выполнил команду "На руку!".
Следующей командой должна была быть: "Штыком коли!" Очень серьезная команда, когда перед тобой не плетенный из прутьев щит, а Люлькины прихвостни.
- Стой! Заколю! Клянусь мамой, заколю! - Минасик наугад ткнул штыком в темноту.
Адъютанты попятились - уж очень воинственно орудовал своей винтовкой этот толстый пацан, того и гляди пырнет.
- Слушай! - Люлькин голос уже не был глухим, Люлькин голос шелестел и присвистывал, как лезвие финки, которую точат о камень. - Уходите!
- Отдай аккордеон!
- Счас зарэжу!
- Беги! - отчаянно крикнул Ромка. - У него же финка!
Штык уперся в Люлькину грудь чуть повыше аккордеона. Ива вдруг почувствовал, какая это податливая и непрочная преграда - стоит нажать посильней, и Люлька, охнув, сползет вниз по стене, цепляясь руками за ствол винтовки. Впервые за эти минуты Иве стало страшно.
А Люлька тем временем сунул аккордеон одному из своих дружков и, не спуская с Ивы глаз, полез в карман за финкой.
- Счас зарэжу!..
И кто знает, чем бы кончилось все на темной и безлюдной Подгорной улице, если б не вынырнула из темноты чья-то рослая фигура.
- Вай, вай! - крикнул, схватившись за голову, Люлькин дружок, тот, что держал аккордеон.
Он не упал, а как-то осел на тротуар, уронив аккордеон себе под ноги.
- А ну подними, ты, одноглазый!
Ива сразу же узнал Каноныкина. Ну конечно, это он!
- Подыми, говорю! Это видел?
В луче фонарика матово поблескивал короткий пистолетный ствол.
- Пришью как собаку, гад!
Второй Люлькин дружок бросился бежать, а тот, которого Каноныкин сбил с ног, быстро на четвереньках пополз по тротуару и исчез в темноте.
- Подыми!
- Счас, ну! - огрызнулся Люлька и, нагнувшись, поднял аккордеон.
- Пацанов грабишь, шпана? Чего ж ты меня не ограбил, смотри, на мне какой халатик. И тельняшка совсем новая. - Он стукнул Люльку рукояткой пистолета.
- Не надо! - крикнул Рэма, закрывая лицо ладонями.
- Надо, - уже спокойней сказал Каноныкин. - Не бить - стрелять таких шакалов надо без суда. Отдай, говорю, баян, скажи барышне: "Извиняюсь".
Люлька протянул Рэме аккордеон. Его стеклянный глаз не мерцал больше в луче фонарика.
- А где "извиняюсь"?
- Извиняюсь, - пробормотал Люлька.
- Громче!
- Извиняюсь, да!
- И запомни: эти пацаны - мои кореши. Тронешь их - найду и прикончу. Меня дальше фронта все равно не ушлют, сам понимаешь. А тебе червей до времени кормить придется. Уразумел?
- Угу…
- Ну и порядок. - Каноныкин спрятал пистолет в карман халата. - Я с тобой еще побеседую по душам, салага. Рули отсюдова, пока я добрый!
Люлька, отпихнув Ивину винтовку, пошел вниз по Подгорной. Уже издалека, откуда-то от угла Арочной, донеслись приглушенные торопливые фразы:
- Что я мог сделать, Люлик, у него же машинка была… Он как дал мне по башке…
- Я тоже ни при чем, Люлик, пацан тот, толстый, штыком кололся, как психованный…
Видно, провинившиеся адъютанты пытались оправдаться перед своим грозным начальством…
- От лица службы объявляю вам благодарность, - сказал Каноныкин. Это относилось, конечно, только к Иве и к Минасику; Ромка опять был не в счет. - Я все видел, здорово действовали, по-нашему, по-черноморски, до последнего. Но об этом - ша! Лялякать не надо, зачем лишние разговоры, лишняя паника среди мирного населения? Наперед же вечерами ходите скопом и по возможности без ценных предметов. Не всегда я вам вовремя подвернусь, точно?
- Точно!..
- А пистолет можно посмотреть? - спросил Минасик.
Каноныкин усмехнулся, вынул из кармана пистолет, подбросил его на ладони.
- "Вальтер", - сказал он. - Офицерский. Калибр девять миллиметров. Трофейная штучка, на память о жестоком бое.
Все по очереди подержали в руках тяжелый скользкий "вальтер".
- Иф! - Ромка шмыгнул носом. - Был бы у меня такой, я б Люлика заставил стеклянный глаз скушать…
- Ладно, - сказал Каноныкин, пряча пистолет, - валите домой.
Вынырнув из-за угла, мимо прошла странная машина с закрытым кузовом. Ива никогда не видел такую. Синие щелки фар близоруко всматривались в неровности мостовой. Машина шла медленно, словно боялась споткнуться.
- Забавная какая, правда? - сказал Ива.
- Точно, - согласился Каноныкин, провожая машину тревожным взглядом. - Для кого забавная, а для кого вредная. Пеленгатор это, эфир щупает…
Разговоры за партией в шахматы
Изредка, возвращаясь с вечернего обхода, Ордынский кивал Иве:
- Пойдем, телефонный мальчик, поговорим о жизни быстротекущей.
Он никогда не предлагал это ни Минасику, ни другим юнармейцам, только Иве.
- Э! Потому что Ивка подлизываться умеет.
Минасик тут же возражал Ромке:
- Не, он не подлизывается, что ты!
- Ты сам подлизываешься!
- К кому я подлизываюсь?! - вскипал Минасик.
- К папе-маме своему! Хо-хо-хо! К Ивке тоже, и учителям тоже. К Рэме, что, скажешь, не подлизываешься? Когда на нее смотришь, у тебя глаза как у барашка становятся, мэ-э-э! Чихать она на твои глаза хотела.
- Ты!.. Ты!..
- Шарты-барты! Не лопни, пожалуйста, а то мадам Флигель подумает: немцы бомбу бросили. И умрет со страху, а ты отвечать будешь…
Но сколько ни доказывал Ромка, что Ива обыкновенный подлиза, дело, конечно, обстояло иначе. Просто нравился он Ордынскому, и все. А вот почему нравился, об этом никто не знал - главврач не любил объяснять свои поступки.
- Ты умеешь играть в шахматы, Ива - телефонный мальчик?
- Да. Меня папа научил.
- Ясно, ясно… Ну садись, посмотрим, как освоил ты шахматную премудрость. - Ордынский расставил на доске фигуры, потом вынул из шкафа медную мельницу, насыпал в нее горсть кофе.
Играл Ордынский хорошо, и Иве никогда не удавалось выиграть партию. Но это его не огорчало. Что шахматы, дело не в них. Куда интереснее было то, о чем рассказывал этот необычный человек.
Он сидел в кресле, чуть ссутулясь, и, зажав мельницу коленями, медленно вращал прихотливо изогнутую ручку. Кофейные зерна сухо похрустывали.
- Опять вам мат, телефонный мальчик, - Ордынский усмехнулся. - А в шахматах главное знаешь что? Уметь предугадать все возможные ходы противника. Король, его свита и восемь пешек не так уж и много, а поэтому в общем-то несложно - все они на виду, и каждый двигается по строго определенным правилам. А вот в жизни противника не сразу разглядеть удается. Порой вроде разгадал его, а на поверку выходит, что пешку за короля принял. Вот так-то, дорогой мой юнармеец.
Ордынский часто говорил какими-то загадками, словно не для Ивы предназначались эти странные слова. Но все равно слушать было очень интересно.
- Расставляй заново. - Ордынский снял с плитки старинный медный кофейник с такой же ручкой, как и у мельницы, высыпал в него смолотый кофе, достал из шкафа чашки и твердые английские галеты.
- Британские дары. - Он насмешливо поморщился. - Терпеть не могу англичан. По мне, так лучше с ними воевать, чем с немцами.
- Как? Они же наши союзники!
- Я уже тебе говорил, что в жизни все весьма относительно… Знаешь, - он разлил по чашкам кофе, придвинул Иве галеты, - ты чем-то напоминаешь мне профессора из вашего двора, моего давнишнего знакомца. Только твоя наивность простительна, его же - нет, возраст не тот. Воитель с двустволкой.