Ничего себе! Неужели можно зваться Чёрвен и быть такой величественной?
- А пес твой? - спросила я.
Она посмотрела мне прямо в глаза и спокойно спросила:
- Ты хочешь знать, моя ли это собака, или хочешь знать, как ее зовут?
- И то, и другое, - ответила я.
- Пес мой, а зовут его Боцман, - снисходительно сказала она тоном королевы, представляющей своего четвероногого любимца. И какого четвероногого! Это был сенбернар, но такого огромного я в жизни не видела. Он был такой же царственно величественный, как и его хозяйка, и я уж было подумала, что все обитатели этого острова под стать им и на голову выше нас, бедных горожан.
Но тут прибежал, запыхавшись, обыкновенный человек. Как потом оказалось, хозяин лавки. Такой, как все люди.
- Добро пожаловать на Сальткроку! - приветливо поздоровался он. Не успели мы спросить его имя, как он представился:
- Ниссе Гранквист.
Но потом несказанно нас удивил.
- Чёрвен, ступай домой! - приказал он величественному ребенку. Подумать только, он смеет так с ней разговаривать! Подумать только, он отец такой девочки! Но его не очень-то послушались.
- Кто это велит? - строго спросила девочка. - Мама?
- Нет! Я тебе велю, - ответил отец.
- Тогда не пойду. Я встречаю пароход, - сказала Чёрвен.
Хозяину лавки нужно было спешно принимать товар из города, и у него не было времени урезонивать свою своенравную дочку. И пока мы собирали в кучу свой скарб, она так и стояла под дождем. У нас был довольно жалкий вид, и это не ускользнуло от нее. Я чувствовала ее взгляд на спине, когда мы поплелись к Столяровой усадьбе.
Не одна Чёрвен провожала нас взглядом. Из всех домов вдоль старой улицы из-за занавесок глядели на нашу промокшую процессию внимательные глаза: пожалуй, мы и в самом деле произвели фурор, как и предсказывал папа. Но, по-моему, он уже немного призадумался. И пока мы тащились по улице, на нас снова обрушился целый водопад. Тут Пелле сказал:
- А знаешь, папа, крыша в Столяровой усадьбе протекает.
Папа остановился как вкопанный посреди лужи.
- Кто тебе сказал? - спросил он.
- Дедушка Сёдерман, - ответил Пелле, словно речь шла о старом знакомом.
Папа попытался отшутиться:
- Ах вот что! Дедушка Сёдерман. Тоже мне, вещий ворон, беду накаркивает. Выходит, одному Сёдерману все ведомо, а вот агент об этом ни словом не обмолвился.
- Неужто ни словом? - спросила я. - А разве он не говорил, что это чудесная старая дача, которая в дождь к тому же превращается в этакий замечательный плавательный бассейн?
Папа посмотрел на меня долгим взглядом, но ничего не ответил.
Тут мы как раз подошли к дому.
- Здравствуй, Столярова усадьба, - поздоровался папа. - Позволь мне представить тебе семью Мелькерсонов: Мелькерсон-старший и его бедные ребятишки.
Это был красный двухэтажный дом, и с первого взгляда было видно: крыша протекала. И все же дом мне понравился, как только я его увидела. Папа же, напротив, насмерть перепугался, что было видно по его лицу. Я не знаю никого другого, у кого бы так быстро, как у папы, менялось настроение.
Он молча стоял, глядя с грустью на дачу, которую снял для себя и своих детей.
- Ты чего ждешь? - спросила я. - Дом ведь другим не станет.
Папа собрался с духом, и мы переступили порог".
СТОЛЯРОВА УСАДЬБА
Никто в семье не забудет первого вечера в столяровой усадьбе.
- Разбуди меня ночью и спроси; - говорил потом Мелькер, - и я расскажу все как было. Затхлый воздух в доме, ледяные простыни, хмурая, озабоченная Малин с морщинкой на лбу, которую, как ей кажется, я никогда не замечаю. И в душе у меня растет беспокойство не наделал ли я глупостей? Но мои сорванцы не унывают, снуют, словно белки, туда-сюда, это я помню хорошо… А еще я помню черного дрозда, который выводил трели в боярышнике прямо против окна, и легкие всплески волн у причала, и тишину… И вдруг у меня мелькнула мысль: "Э, нет, Мелькер, на этот раз ты не наделал глупостей, а. Наоборот, совершил благое дело, нечто замечательное, может быть, даже из ряда вон выходящее, хотя воздух, разумеется, был затхлым… "
- А еще ты растоплял плиту, - напомнила Малин, помнишь?
Но этого Мелькер не помнил. Так он сказал.
Неважный вид у плиты. Что-то не похоже, чтобы на ней можно было готовить, сказала Малин, опустив узлы на пол в кухне.
Первое, что она заметила, войдя в кухню, была плита. Она вся проржавела, - видно, в последний раз ее топили в конце прошлого века. Но Мелькер не отчаивался.
Да эдакие вот старинные плиты - просто чудо. Нужна лишь сноровка, я это мигом улажу. Но прежде познакомимся с дачей.
Прошлый век чувствовался в усадьбе повсюду, хотя уже не в лучшем своем виде. За многие годы усадьбе крепко досталось от неосторожных дачников, а ведь когда-то это было налаженное и зажиточное хозяйство столяра. Но даже в своем запустении дом сохранял какой-то удивительный уют, который все сразу почувствовали.
- Вот заживем в этой развалюхе, - заверил Пелле. Обняв мимоходом сестру, он бросился за Юханом и Никласом. Они решили облазить весь дом до самого чердака.
- Столярова усадьба… - произнесла в раздумье Малин. - А что за столяр тут жил, не знаешь, папа?
- Веселый такой молодой столяр. Женился он в тысяча девятьсот восьмом году и с молодой хорошенькой женой переехал сюда. По ее вкусу он и смастерил шкаф, стол, стулья, диван и целовал ее так, что в комнатах только звон стоял от поцелуев, а однажды сказал: "Пусть наш дом называется столяровой усадьбой…"
Малин не сводила глаз с отца.
- Ты это в самом деле знаешь или привираешь? Мелькер смущенно улыбнулся.
- Гм, конечно, кое-что привираю. Но было бы куда приятнее, если бы ты сказала "сочиняешь".
- Ладно, пусть будет "сочиняешь", - согласилась Малин. - Что там ни говори, а здесь кто-то жил давным-давно, радовался этой вот мебели, сметал с нее пыль, полировал и наводил чистоту каждую неделю по пятницам. Кстати, кто сейчас хозяин дома?
Мелькер попытался вспомнить.
- Не то фру Шёберг, не то фру Шёблум или что-то в этом роде. Женщина в годах.
- Может, она и есть жена твоего столяра? - смеясь, спросила Малин.
- Не знаю, теперь она живет в Нортелье, - ответил Мелькер. - А один делец, по имени Матсон, сдает за нее усадьбу на лето, притом, как правило, доморощенным разбойникам с выводками маленьких несносных детишек, которые цапают и портят все, что попадает под руку.
Он оглядел комнату, которая при жизни столяра служила, вероятно, гостиной. И хотя она была не так нарядна, как прежде, Мелькер остался доволен.
- Здесь, - сказал он, - вот здесь и будет наша общая комната, - и любовно похлопал побеленный очаг. - Вечерами мы будем сидеть, сидеть возле очага, смотреть на горящие поленья и слушать шум моря.
- А в ушах будет свистеть ветер, - добавила Малин, указав на разбитое окно.
У Малин по-прежнему не расходилась морщинка озабоченности на лбу, но Мелькер, уже искренне полюбивший усадьбу, не собирался горевать из-за такого пустяка, как разбитое окно.
- Будь спокойна, девочка. Твой умелый отец вставит завтра новое стекло. Будь совершенно спокойна.
Но Малин как раз не могла быть совершенно спокойна, так как она знала Мелькера и думала о нем сейчас со смешанным чувством нежности и досады: "Он верит в то, что говорит, святая невинность. Он в самом деле в это верит. Потом между делом забывает о своем обещании. А если уж вставит новое стекло, то раскокает при этом три других. Нужно спросить Ниссе, не найдется ли здесь кто-нибудь, чтобы мне помочь".
Вслух же она сказала:
- Ну, а теперь пора засучить рукава. Ты, папа, кажется, собирался растопить плиту?
Мелькер потирал руки в предвкушении новой деятельности.
- Еще бы! Такое дело не доверишь женщинам и детям.
- Ну и отлично, - сказала Малин. - А женщины и дети пойдут искать колодец. Он, надеюсь, где-нибудь да есть.
Она слышала шаги мальчиков на чердаке и окликнула их.
- Эй, братишки! Пошли за водой!
Дождь прекратился. По крайней мере в ту минуту он не шел. Вечернее солнце, подбадриваемое пением дрозда в старом боярышнике, сделало несколько дерзких, но безуспешных попыток пробиться сквозь тучи. Дрозд, неустанно сыпавший свои трели, внезапно притих, увидев юных Мелькерсонов, шествовавших с ведерками по мокрой траве.
- Разве не здорово, что в усадьбе есть собственное вековое дерево? - спросила Малин, погладив мимоходом шероховатый ствол боярышника.
- А для чего оно, вековое дерево? - поинтересовался Пелле.
- Любоваться, - ответила Малин.
- И лазить на него, ты что, не знаешь? - добавил Юхан.
- С этого и начнем завтра утром, - заверил Никлас. - Как по-вашему, папа заплатил особо за то, что в усадьбе есть дерево, на которое можно лазить?
Шутка рассмешила Малин, а мальчики наперебой стали перечислять, за что на даче Мелькер должен был бы заплатить особо. Причал и старый ялик, привязанный к нему цепью, - раз. Красные сараи на берегу, с которыми надо познакомиться поближе, как только найдется время, - два. Чердак, который они уже облазили вдоль и поперек и где нашлось столько удивительных вещей, - три.
- И колодец, если в нем хорошая вода, - добавила Малин.
Но Юхан и Никлас не считали, что за это следует платить особо.
- А вот журавль был бы кстати, - заметил Юхан, вытаскивая из глубокого колодца ведро с водой.
- Ой, глядите, лягушонок в ведре, - завизжал от восторга Пелле. Малин жалобно вскрикнула, и Пелле удивленно посмотрел на неё
- Что с тобой? Ты не любить лягушаток?
- Люблю, но не в питьевой воде, - ответила Малин. Пелле так и подскочил.
Можно, я возьму его себе? Потом, обратившись к Юхану, сказал:
Думаешь, папа заплатил особо на лягушаток в колодце?
- Смотря по тому, сколько их там, - ответил Юхан. - если их тьма-тьмущая, то они достались папе по дешевке.
Он взглянул на Малин, чтобы посмотреть, сколько лягушек она сможет вынести, но, кажется, она даже не слыхала, о чем шла речь.
Мысли Малин витали где-то далеко. Она стояла и думала о веселом столяре и о его жене. Счастливо ли они жили в своей усадьбе? Были ли у них дети, которые потом стали лазить на боярышник и, может, иногда падали невзначай с мостиков в море? И много ли шиповника цвело в те времена на участке в июне, и так ли, как теперь, белела тропинка к колодцу, покрытая опавшими яблоневыми лепестками?
Потом она вдруг вспомнила, что веселого столяра и его жену выдумал Мелькер. Но она все-таки решила поверить в них. И еще она твердо решила: пусть в колодце бултыхается сколько угодно лягушек, пусть будет сколько угодно разбитых окон, а дом столяра ветхим-преветхим, - ничто не помешает ей радоваться и быть счастливой именно здесь и теперь. Ведь стоит лето. И пусть не кончается июньский вечер. Задумчивый и молчаливый, как сегодня. И тихий. А над причалом пусть вьются чайки. Вот одна из них вдруг пронзительно закричала. И снова наступила эта непонятная тишина, от которой даже в ушах звенит. Дымчатая сетка дождя нависла над морем. Было красиво до грусти. С кустов и деревьев осыпались капли, веяло холодком вновь надвигающегося дождя, запахами земли, соленой воды и мокрой травы.
"Сидеть на солнечной лужайке, уплетать бутерброды и наслаждаться летом", - так представлял себе Мелькер первый вечер в усадьбе столяра. Получилось несколько иначе, но все-таки стояло лето, и Малин радовалась ему. Внезапно она почувствовала сильный голод и подумала: "Как там у Мелькера дела с кухонной плитой?"
А дела шли хуже некуда.
- Малин, где ты? - кричал он, поскольку привык звать дочь на помощь всякий раз, когда у него что-нибудь не ладилось. Но Малин поблизости не было, и, к своей досаде, он понял, что остался один и ему придется выпутываться самому.
- Один на один с богом и железной плитой, которую давно пора вышвырнуть в окно, - проворчал он огорченно, но потом закашлялся дымом и не мог вымолвить ни слова. Он уставился на плиту, которая сердито окуривала его, хотя он не причинил ей ни малейшего зла, разве что затопил, бережно и осторожно. Он помешал дрова кочергой, и новое облако дыма заклубилось вокруг него. Отчаянно кашляя, он бросился открывать окна. Едва он покончил с этим делом, как дверь отворилась и кто-то вошел. Опять этот величественный ребенок, который только что стоял на пристани. С редким именем Корвен или Чёрвен, или как там ее зовут. "И похожа на аппетитную колбаску, - подумал Мелькер, - кругленькая и славная". Насколько он мог разглядеть сквозь дым, лицо, видневшееся из-под зюйдвестки, было необычайно чистое и красивое: детское лицо, широкое и доброжелательное, с умными пытливыми глазами. Свою собаку-великанище девочка привела с собой. В доме собака казалась еще более внушительной, она словно заполнила собой всю кухню.
Чёрвен из вежливости остановилась на пороге.
- Плита дымит! - сказала она.
- Разве? - горько усмехнулся Мелькер. - А я и не заметил.
Тут он так зашелся кашлем, что глаза чуть не вылезли из орбит.
- Да, дымит, - заверила Чёрвен. - Знаешь что? Может, в трубе лежит дохлая сова, у нас дома так было раз. - Пристально посмотрев на Мелькера, она лукаво улыбнулась: - У тебя все лицо в саже, ты черный, как каннибал.
Мелькера душил кашель.
- Какой же я каннибал? Салака я, да к тому же свежекопченая. А вообще мне не нравится, что ты говоришь мне "ты". Называй лучше дядя Мелькер.
- Тебя так зовут? - спросила Чёрвен.
Мелькер не успел ответить, потому что тут, к счастью, вернулись домой Малин и мальчики.
- Папа, мы поймали в колодце лягушонка, - поспешно доложил Пелле. Но в тот же миг Пелле забыл всех лягушек на свете ради необыкновенной собаки, которую недавно видел на пристани и которая теперь стояла у них на кухне.
Мелькер был обескуражен.
- Лягушонок в колодце… в самом деле? "Такая уютная дача", - уговаривал меня агент. Но он почему-то не предупредил, что здесь целый зверинец: совы в трубе, лягушата в колодце, гигантские собаки на кухне. Юхан, пойди посмотри, нет ли в спальне какого-нибудь лося?
Дети дружно захохотали, как того и ждал отец. Иначе самолюбие Мелькера было бы уязвлено. Но Малин сказала:
- Фу, до чего здесь дымно!
- Сам удивляюсь, - признался Мелькер, осуждающе указав рукой на железную плиту. - Позорное пятно на репутации фирмы "Анкарсрум". Я пошлю им жалобу… В апреле тысяча девятьсот восьмого вы поставили сюда плиту. Какого лешего вы это сделали, если она не топится?
Но его никто не слушал, кроме Малин. Мальчики столпились вокруг Чёрвен и ее Боцмана и забросали девочку вопросами.
И она охотно рассказала, что живет в соседнем со столяровой усадьбой доме. Там папина лавка. Но дом такой большой, что хватает места всем.
- И мне, и Боцману, и папе с мамой, и Тедди с Фредди.
А сколько лет Тедди и Фредди? - живо заинтересовался Юхан. Тедди, - тринадцать, Фредди - двенадцать, мне - шесть, а Боцману всего два года. Не помню, сколько лет маме и папе, но могу сходить домой и спросить, - с готовностью вызвалась она.
Юхан уверил ее, что это не так уж важно. Довольные, Юхан и Никлас переглянулись. Два мальчика - их ровесники, да еще в соседнем доме. Слишком хорошо, даже не верится!
- Что прикажете делать, если не удастся наладить, плиту? развела руками Малин.
Мелькер почесал затылок.
- Пожалуй, придется мне влезть на крышу и посмотреть, не торчит ли из трубы сова, как утверждает эта девочка.
- Ой, - заохала Малин. - Осторожнее. Не забудь, у нас только один отец.
Но Мелькер уже исчез за дверью. Он еще раньше применил возле дома лесенку, а для мужчины, даже если он не очень ловкий, не ахти каким труд взобраться на крышу. Мальчики следовали за отцом по пятам, а вместе с ними и Пелле. Даже самая большая в мире собака не могла удержать его на кухне, когда папа достает дохлых сов из дымовой трубы. И Чёрвен, которая уже определила Пелле в свои друзья, хотя он и не подозревал об этом, степенно вышла во двор посмотреть, вдруг там будет что-нибудь веселое.
Начало показалось ей забавным. Чтобы вытащить из трубы сову, дядя Мелькер вооружился кочергой и, взбираясь по лестнице на крышу, держал ее в зубах. "Точно Боцман, когда тащит кость", - подумала Чёрвен. От одного этого она развеселилась. Стоя под яблоней, она тихонько от души смеялась. Но вдруг под тяжестью Мелькера лестничная перекладина обломилась, и он прокатился немного вниз на животе. Пелле испуганно вскрикнул, а Чёрвен снова тихонько рассмеялась.
Но потом она уже не смеялась. Потому что дядя Мелькер наконец добрался до крыши, а это было, по-видимому, опасно.
Да и Мелькер думал то же самое.
- Неплохой дом, - пробормотал он, - только высоковат.
Он начал сомневаться, не слишком ли здесь высоко для неопытного эквилибриста, которому к тому же скоро стукнет пятьдесят.
- Если я доживу до этого возраста, - приговаривал он, балансируя вдоль конька крыши и не спуская глаз с трубы. Но вот он взглянул вниз и чуть не свалился, увидев так далеко внизу перепуганные лица сыновей, обращенные к нему.
- Держись, папа! - закричал Юхан.
Чуть не разозлившись, Мелькер покачнулся. Ведь над ним была только бездонная высь, за что же ему держаться? Тут он услыхал пронзительный голос Чёрвен:
- Знаешь что? Держись за кочергу! Держись крепче, дядя Мелькер!
Но Мелькер, к счастью, был уже в безопасности. Он добрался до трубы и заглянул в нее. Одна лишь черная пустота.
- Послушай, Чёрвен, что ты болтаешь о дохлых совах, - закричал он с упреком, - нет здесь никакой совы!
- А может, там филин? - крикнул Никлас.
Тогда Мелькер рассерженно зарычал:
- Говорят вам, нет здесь никакой совы!
Тут он вновь услышал пронзительный крик Чёрвен:
- Хочешь сову? Я знаю, где они водятся. Только не дохлые!
Все вернулись на кухню. Настроение было подавленное.
- Придется жить всухомятку, - предупредила Малин.
Все печально уставились на плиту, которая не желала вести себя как положено. А им так хотелось горячего!
- Что за жизнь! - вздохнул Пелле, точь-в-точь как это частенько делал его отец.
Вдруг кто-то постучал в дверь, и в кухню вошла незнакомая женщина в красном дождевике, которую они видели впервые. Она быстро поставила на плиту эмалированную кастрюлю и улыбнулась всем широкой светлой улыбкой.
- Добрый вечер! Ах вот ты где, Чёрвен! Так и знала! Брр, как дымно! - сказала она, и, не дождавшись ответа, добавила: - Надо же, я еще не представилась… Мэрта Гранквист. Мы ближайшие ваши соседи. Добро пожаловать!
Она сыпала словами и все время улыбалась: Мелькерсоны не успели слова вымолвить, как она уже подошла к плите и заглянула под колпак.
- Открыли бы вьюшку, - вот и тяга была бы сильнее!
Малин расхохоталась, а Мелькер обиделся.
- Я первым делом открыл вьюшку, - заверил он.
- Сейчас-то она закрыта, а вот теперь открыта, - сказала Мэрта Гранквист и повернула вьюшку на пол-оборота. - Видно, она была открыта до вашего приезда, а господин Мелькерсон взял да и закрыл ее.