- Натравишь ты черта на дьявола! Еще чего доброго кинется мне под ноги эта мразь поганая!..
- Не бойтесь, собаки хорька все равно не упустят, хоть бы он под юбкой у вас спрятался!
Тера вспыхнула с досады, а Янчи разразился хохотом; собаки, поскуливая, кружили возле поленницы и смолкли, лишь увидев, что парень принялся сбрасывать поленья.
- Небось давно сбежал! - высказала предположение тетушка Юли.
- Где ему! - возразил Янчи. - Притаился и будет выжидать до последнего. Да и Жучка не вела бы себя так беспокойно, если бы добычу не чуяла.
Такса, заслышав свою кличку, вошла в такой раж, что даже вцепилась зубами в полено. Глаза ее помутнели от ярости, а рычание срывалось на злобный хрип. Шарик вел себя несколько сдержаннее, и было видно, что инициативу он всецело предоставляет своей кривоногой приятельнице.
От всей поленницы оставался лишь один нижний ряд, и трудно было поверить, что хорек все еще прятался там.
Однако Жучка, снедаемая охотничьим азартом, дрожала всем телом, и даже шерсть у нее встала дыбом.
Янчи приступил к разборке последнего ряда поленницы, когда оттуда ракетой вылетел хорек, но не в сторону Жучки, а на Шарика, который с молниеносной быстротой схватил врага, но в тот же миг и выпустил добычу: хорек, распространив защитную завесу нестерпимой вони, пребольно укусил Шарика в нос. Но к этому моменту подоспела Жучка, которая, не взирая на мерзкую вонь и укусы, взяла хорька в оборот: прошлась по хищнику своими острыми зубами, так что у того только кости захрустели.
- Дай сюда, Жучка! - приказал Янчи. - Шкурку мы берем себе. Не возражаете, тетя Тера?
- Ну, что ж, бери, - неохотно протянула соседка, про себя прикидывая стоимость шкурки. - Что ни говори, а ведь я в убытке: моих кур порешил душегубец… Ну да ладно уж, и на том вам спасибо…
Янчи поспешно ретировался, покуда родственница не успела передумать; по совести говоря, тетушка Тера была из той породы скупердяев, у которых зимой снега не выпросишь.
От Янчи, естественно, не отставала славная победительница Жучка, более того, к триумфальному шествию примкнул и Шарик, нежные чувства которого значительно окрепли под воздействием не только весны, но и боевого пыла кривоногой дамы сердца.
А обе женщины остались с глазу на глаз, и Тера, действуя по принципу "с паршивой овцы хоть шерсти клок", попросила у тетушки Юли маку взаймы, а то у нее, мол, весь зачервивел и сеять нечем.
- Какая жалость, милая, ведь я в аккурат вчера засеяла, - притворно огорченным тоном посетовала тетушка Юли, отлично зная: что к Тере попало, пиши пропало. - Да у меня лишнего и не было бы, в самый раз на одну грядку.
Тера знала, что мак тетушка Юли не сеяла, да и тетушка Юли знала, что соседке об этом известно, но на то и гордость дана человеку, чтобы второй раз с такой просьбой не соваться.
И верно: маку Тера выпрашивать больше не стала и из приличия даже проводила старушку до калитки, подавив в себе мысли, никоим образом не подобающие весеннему благолепию.
Шарик поджидал свою хозяйку дома, ведь оставлять хозяйство без присмотра считается среди собак преступной халатностью. Но, правда, и Янчи весьма "любезно" призвал его удалиться, сказав:
- Чеши домой, Шарик, пока пинка под зад не схлопотал…
Тетушка Юли с несвойственной ей нежностью погладила лохматую голову пса.
- Молодец, Шарик, поймал хорька, не побоялся!
После столь лестной похвалы и Шарик отважился на необычную с его стороны дерзость: он решил проводить хозяйку в комнату, - а вдруг да его удостоят ветчинной косточки или другой какой награды.
Сказано - сделано, вот только тетушка Юли в полном недоумении уставилась на собаку, за ее спиной незаметно проскользнувшую в дом.
- Это ты что еще за моду взял? - недовольно спросила она.
Шарику этот хозяйкин тон решительно не понравился. Хвост его замер в выжидательном положении, а когда старуха потянулась за метлой, Шарик одним махом очутился на крыльце.
- Может, за какого-то вонючего хорька еще поцеловать тебя прикажешь?
О нет, на поцелуи Шарик и не рассчитывал; ему бы косточку, хоть самую завалящую! И, конечно же, пес ее получил, только не сразу.
- На, держи, лоботряс блошистый! И если ночью мне твои блохи спать не дадут, берегись: я об твою спину всю метлу обломаю!
В голосе хозяйки вроде бы звучала угроза, но кость ее уравновесила. А в детали пес и не вникал.
Тетушка Юли вовсе и не сердилась, просто иной раз ей нужно было выговориться, а по большей части она была сдержанна и печальна.
Но сейчас она изменила своему обычному настроению.
Приключение с хорьком несколько взбодрило ее; она насыпала курам корма, сложила в передник мешочки с зерном и в сбившемся на затылок платке поспешила к старому пчельнику, где ее в полной боевой готовности поджидал инвентарь.
В хижине ее подстерегала неожиданность.
На балке, откуда она еще в прошлом году смела осиное гнездо, сейчас все кишело черно-желтыми пришельцами; вели они себя тихо, однако явно были заняты каким-то серьезным делом.
Вчера производила осмотр их санитарная группа, которая доложила, что вонючая мазь высохла и теперь ничем не пахнет; и вот сегодня на работу явился инженерно-строительный отряд. Появление тетушки Юли прервало их занятие, и возглавляющий группу мощный шершень задал вопрос:
- Это она была?
- Она самая, мой генерал! - жужжит один из бойцов. - Ужалить ее?
- Откуда тебе знать, ведь тебя в ту пору и на свете не было!
- Все равно! Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Ужалю ее!
Генерал делает знак двум своим адъютантам.
- Ведите этого оболтуса к царице! Боец существует не для того, чтобы жалить, а чтобы и других не допускать до этого!
- Трусы, трусы вы все! - вне себя кричит юный вояка, но адъютанты успевают его схватить.
- За такие слова он не достоин даже предстать перед Ее Величеством! Разделаться с ним!
Один из адъютантов до отказа вонзает в отчаянно отбивающегося бунтовщика свое жало, и тот безвольно сникает.
- Я умираю за родину! - с последним вздохом произносит он.
- Вот именно! - кивает генерал. - Ты умираешь ради того, чтобы родина уцелела. Такие безмозглые вояки вечно причиняют ей вред и губят ее. Отдайте его рабочим, пусть разберут на части и найдут ему какое-нибудь применение. Друзья мои! - обратился он затем к своей свите. - Внимательно присмотритесь к этому человеку, потому что, кажется, из-за него в прошлый раз и произошло несчастье. Ни при каких обстоятельствах, ни в коем случае этого человека трогать нельзя.
Тетушка Юли задумчиво смотрит на притихших ос. В хижине царят мир и спокойствие и стойкий запах воска и меда.
"Наверное, это не те осы, - думает тетушка Юли. - Вишь, какие они тихие, спокойные. Да и то правда, места здесь хватает, неужто одному осиному гнезду не поместиться?.." Старуха берет нужные инструменты и осторожно выходит из хижины.
Осиный генерал с довольным видом кивает:
- Можно приступать к строительству гнезда!
Шарик какое-то время был поглощен костью, хотя и чувствовал, что надо бы последовать за хозяйкой. Конечно, не потому, что старуха нуждалась в заступничестве: похитить ее вряд ли нашлись бы охотники, да и нападения хорька тоже не следует опасаться. Зато на пути к огороду расположен сарай, где непременно нужно рассказать о схватке: это - его долг перед Катой, перед всем сараем. Не то чтобы Шарику хотелось похвалиться, но ведь события и в самом деле обернулись лестным для него образом.
Конечно, с косточкой расставаться не обязательно - даже нельзя: во двор может забрести Жучка, дама весьма пронырливая и к частной собственности уважения не питающая… Так что и до потасовки недалеко: дружба дружбой, а кость костью, - и любовные перспективы Шарика, и без того весьма слабые, могли бы пошатнуться окончательно.
Сарай к этому времени едва успел стряхнуть с себя сонную истому, хотя ночные тени посветлели и приобрели сероватый оттенок, а перед этим на соседнем дворе слышались какие-то крики и взволнованные разговоры людей. Впрочем, весь этот шум продолжался недолго.
Ката перевернула яйца, соблюдая при этом такую осторожность, что почти и не нарушила хрупкой тишины. После этого наседка решила подчиниться зову пустого желудка, но в этот момент скрипнула балка над дверью - не предостерегая против опасности, а просто желая привлечь внимание.
На пороге появился Шарик.
В зубах наподобие губной гармошки он держал кость, а широкие круги, выписываемые хвостом, свидетельствовали об испытываемых им радостных чувствах.
- Что случилось? - тихонько кудахтнула Ката.
Шарик положил кость на пол, хотя в разговоре она ему не помеха, здесь главное - чтобы хвост работал выразительно.
- Мы с ним расправились! - оживленно виляет хвостом пес. - Я его схватил, а моя приятельница прикончила.
- Ты хоть объясни нам, с кем вы расправились! - Глаза Каты взволнованно горят.
- С хорьком, с кем же еще! Пожалуй, это был самый крупный хорек, какого я в жизни видел, и думаю, что он - последний в нашей округе…
Сарай, застыв в оцепенении, выслушал поразительную новость. Затем телега стукнула колесом раз-другой, словно, изнывая от любопытства, ждала продолжения истории; воробьиная чета от волнения едва не вывалилась из гнезда, а Ката распустила, расправила перья, точно уверовав, что опасность миновала.
- Говорили же вам, что есть здесь еще хорьки. - Это замечание принадлежало, конечно, граблям.
- Это был последний! - решительно пристукнула колесом телега.
- Последний или там не последний, а грабли верно сказали! - присвистнула коса.
- А вот и не верно! - шевельнулся пиджак; влага окончательно испарилась из него, и теперь он чувствовал себя на гвозде вполне уверенно. - Если грабли хотели выразиться точно, то так и следовало сказать: не есть, а был хорек.
- Теперь это уже не важно: был да сплыл! - кудахтнула Ката. - А наш пес - молодец, настоящий герой, он поймал хорька, и с меня этого вполне достаточно. На душе у меня спокойно, а сейчас мне это в особенности необходимо, потому что…
- Вылупляются? - перебила ее воробьиха.
- Вот-вот проклюнутся, - кивнула Ката. - Но до тех пор, по-моему, еще раз взойдет солнце… Скорее всего это произойдет завтра, но точно я не знаю. Чувствую, как они шевелятся, и их много…
- Будь осторожна, Ката! - поучала ее воробьиха, но на сей раз Ката на нее даже не рассердилась, только глаза ее улыбались лихорадочной и измученной от трехнедельного неподвижного сидения улыбкой.
- Можно не беспокоиться за Кату! - вильнул хвостом Шарик. - Когда птенцы вылупятся, я скажу хозяйке.
- Хорошо, - подумав согласилась Ката. - Теперь уже не страшно. Скажи ей, а то меня хозяйка не понимает.
- Ты права, - пес повел ухом. - Человек даже меня и то с трудом понимает. У меня и в мыслях нет оговаривать хозяйку, напротив, я ее люблю, но человек вообще туго соображает.
- Пока горло не промочит! - пробурчал бочонок, воспользовавшись тем, что ветерок ненароком залетел в отверстие сбоку. - А стоит человеку опрокинуть стаканчик-другой токайского, и он сечет, что твоя коса. И что самое удивительное, в такие моменты у человека не только голова хорошо работает, но и душа становится нараспашку… Э-эй, ветерок, погоди засыпать, не то я опять без голоса останусь…
Однако вслед за тем наступила тишина: видимо, ветерок, нанюхавшись винных паров, уснул, и бочонку пришлось умолкнуть.
Шарик подхватил зубами свою косточку.
- Пойду, пожалуй, к хозяйке! - вильнул он хвостом на прощание. - А то ведь в саду кроме меня сторожить некому.
На это ему никто ничего не ответил, и Шарик, обежав соломенный стог, очутился на тропинке рядом с тетушкой Юли, которая, распрямив натруженную спину, тыльной стороной ладони вытирала вспотевший лоб.
- Никак ты и косточку принес, Шарик? - Пес вильнул хвостом.
- Скоро вылупятся цыплята, Ката сама сказала.
- Шел бы ты в тенек, Шарик. Тебе-то не обязательно на солнце пот проливать.
- Птенцы вот-вот вылупятся, - Шарик молотил хвостом по земле, потому что тем временем успел усесться.
- Ладно, ладно, - отмахнулась от него тетушка Юли. - Вижу, что ты все обгрыз, потом дам тебе другую косточку. И уйди с дороги, а то как бы не наступить на тебя.
При виде такого вопиющего непонимания Шарик рассердился.
- Кур-риные яйца! - заворчал он, а старуха в недоумении оглянулась вокруг. - В сар-рае… - пес даже вильнул хвостом в ту сторону.
- Ну, чего ты разворчался, нет здесь никакой кошки! Пошел с дороги, не понятно, что ли?
- Как ни бейся, все без толку! - досадливо поднялся на ноги Шарик. - Твердишь ей - и как об стену горох! - Пес утешился лишь несколько позднее, устроившись в тени старого пчельника и грызя косточку, которая внутри еще хранила вкусный запах.
Больше никаких событий и не произошло, и этот день, заполненный кипучей работой на полях и в огородах, пролетел как одно мгновенье.
Впрочем, кое-что все-таки происходило. Осы закладывали основы своего крепостного замка, который на людском языке назывался просто "гнездом"; деревья покрывались пышным цветом, а посевы подросли настолько, что теперь укрыли бы ворон с головою, если бы здесь были вороны… А пчелы уже к полудню чувствовали себя вконец одурманенными, да и немудрено: ведь при сборе пыльцы им приходилось передавать такое количество любовных весточек, что даже у любого почтальона голова пошла бы кругом… И самое главное: под брюхом у Каты лопнули два яйца сразу, и к тому времени, как солнце устало растянулось на сумеречном ложе, два мокрых, взъерошенных цыпленка лежали чуть в стороне, обсыхая. Правда, Ката бережно пыталась подвинуть их к себе под бочок, потому что при последней, предзакатной вспышке солнца успела разглядеть, что теперь яйца начнут трескаться одно за другим, и это наполняло материнское сердце немалой радостью, но и немалой тревогой.
В сарае стояла тишина, все прислушивались до того внимательно, что от напряжения уснули. Только Ката бодрствовала, не помышляя даже о хорьке; ею владела лишь одна мысль: хоть бы видеть, что под нею происходит, хоть бы иметь возможность помочь! Но ей не оставалось ничего другого, кроме как ерзать в гнезде, чтобы вылупляющимся цыплятам достало места, чтобы они не вылезали из-под теплого материнского крыла, чтобы воздуха им хватало и была возможность обсохнуть.
Сейчас в полной мере выяснилось, насколько важно - жизненно важно - переворачивать насиживаемые яйца: ведь это обеспечивает будущим птенцам равномерное тепло и равномерное развитие.
Едва минула полночь - тонкий рожок молодой луны в девственной скромности красовался на звездном небе, - как беспокойное движение под телом наседки прекратилось. Два яйца на самом дне гнезда так и остались недвижимы, но Кату это не беспокоило. Зато среди вороха яичной скорлупы тринадцать живых цыплят учащенно дышали, приспосабливаясь к новому, непривычному миру. Они вбирали в легкие теплый, весенний воздух и вообще старались вести себя как подобает юным цыплятам, что с каждым часом удавалось им все лучше и лучше, хотя они, конечно, и понятия не имели о том, что уродились на свет крылатой домашней птицей и являют собой личную собственность тетушки Юли.
Впрочем, не подозревала об этом еще и сама тетушка Юли.
Зато наутро!..
Впрочем, не станем забегать вперед, к тому же было еще не утро, а лишь рассветная пора, когда Шарик удержал тетушку Юли, направлявшуюся в огород.
Дело в том, что Шарик предварительно успел наведаться к наседке и пообещал ей, что поставит хозяйку в известность о появившемся за ночь выводке. Но, учитывая неповоротливость хозяйкиного ума, это обещание было весьма опрометчивым.
И все же Шарик честно старался его сдержать. Начал он с того, что когда тетушка Юли, зевая, распахнула дверь, Шарик весело "облаял" ее, пробудив в хозяйке некоторое беспокойство.
- Жди своей очереди, сегодня дам тебе молочка…
- Птенцы! Цыплята! - не унимался Шарик. - Там их целое гнездо! - и пес положил лапу на хозяйкин башмак.
- Чего надо этой собаке? - подумала тетушка Юли, но затем, оттолкнув Шарика, направилась по своим делам. Удивлению ее не было границ, когда на обратном пути Шарик, подкараулив ее у сарая, ухватил за юбку.
- Если ты и сейчас не остановишься, то даю честное собачье слово, что укушу тебя!
До этого, однако, дело не дошло; тетушка Юли остановилась и в настороженной тишине услышала писк цыплят. Старуха все поняла, и лицо ее покрылось слабым румянцем.
- Выпусти мою юбку, Шарик, - хозяйка погладила пса по голове. - Теперь я знаю, чего ты хочешь. У тебя одного ума больше, чем у троих профессоров вместе взятых. Ну, пошли!
Шарик, теперь уже лая без опаски, первым ворвался в сарай.
- Ката, хозяйка идет!
Когда у тетушки Юли глаза привыкли к полумраку, она от удивления всплеснула руками.
- Ката, милая ты моя старая клуша, так вот почему тебя так давно не было видно!
- Куд-куда как страху я натерпелась! - кудахтнула Ката. - Но зато не зря старалась.
Тетушка Юли, пересчитывая, складывала птенцов в передник.
- Тринадцать! - воскликнула она. - И вывелись аккурат в новолуние. Молодец, Ката, и тут ты все верно прикинула.
Хозяйка погладила старую наседку и бережно опустила ее наземь.
- Ну, пошли!
- Кудах-тах-тах! - рассыпалась курица в благодарностях Шарику. - Я тебе этой услуги не забуду.
Шарик знай вилял хвостом.
- Думаешь, легко было ей втолковать? Но в конце концов мне удалось это. Главное - уметь настоять на своем.
Вся троица шагала по двору: впереди тетушка Юли, а чуть поодаль Шарик и Ката.
Солнце сияет в ослепительной утренней чистоте, и - вот ведь странно! - ни у тетушки Юли, ни у Шарика, ни у Каты нет тени.
Да и откуда взяться теням: весь мир озарен светом, и светом лучатся их сердца.
Цин-Ни
Странное имя, ничего не скажешь, и тем не менее это - имя в полном смысле слова, а дал его себе сам владелец, поскольку этим исчерпывался весь его лексикон. И ничего удивительного тут нет, так же, как не приходится удивляться и тому, что Цин-Ни в большинстве случаев пользовался лишь половиной своего имени. Если дела его шли хорошо и ему было весело, он обходился первой половиной; если же ему становилось тоскливо или больно - то второй.
Дело в том, что Цин-Ни - это мышь.
Красивая, серо-шелковистая, неизменно вылизанная дочиста мышь в расцвете лет, обитающая в давильне среди виноградников на горе, а точнее, в подвале давильни. Конечно, иной раз Цин-Ни заглядывал и в дом, а по осени, если дверь давильни бывала открытой, старался закатить туда орех-другой из-под стоявшего перед домом большого орехового дерева. Однако лучше всего он чувствовал себя в подвале, привыкнув к уютному, теплому, пропитанному винными парами помещению. К ящику, в котором он обосновался и жил в дружном соседстве со всевозможным тряпьем, бумагами, пробками и соломенными оплетками для бутылок, никто не прикасался годами.