- А то как же! - отозвался тот. - Жена хотела обварить кипятком, а я сказал, что не против, но только одно другому не мешает… Берите лучок к салу, он совсем не горький, и вино после него само пойдет, как влюбленный парень за девкой…
- А ну, посмотрим, - священник подставил стакан. - Йоши, и мышонок наш, как я погляжу, тоже своей порции дожидается.
И впрямь, Цин-Ни опять принялся вылизываться, а подобрав выделенную и ему корочку хлеба, даже подошел чуть поближе. Да иначе и нельзя было: ведь желобок в лежне находился как раз поблизости от людей.
Сейчас желобок был наполнен, но пока дядюшка Йоши наливал туда вина, Цин-Ни отодвинулся в тень: ведь безоглядная храбрость все еще поблескивала там, в золотистой жидкости. Однако едва человек убрал руку, Цин-Ни опять вынырнул из укрытия; сморщив нос, он жадно принюхивался к запахам, усы его подрагивали, и всем своим видом он как бы говорил:
- Ну как тут удержаться!..
И начинал слизывать вино.
Три приятеля молча ели, сидя за низеньким столиком, который прежде был карточным столом; священник приобрел его на каком-то аукционе, поскольку других желающих не было. Устроители аукциона думали, будто священник выложил деньги исключительно по доброте душевной, ведь он сроду не играл в карты, а его преподобие не мог опровергнуть сие суждение своей паствы по той простой причине, что даже не подозревал о ее столь лестных для себя мыслях.
С той поры столик с коротко подпиленными ножками занимает место здесь, в подвале, да ведь и табуретки низкие, ему под стать. Застелен он холщовой салфеткой в красную полоску - в нее заворачивают хлеб, - на которой зеленые перцы с задорно-острыми носами так и жаждут воссоединиться с колбасой, сыром, салом и вызвать в людях щемящее желание, которое может быть утолено пузатыми, "небьющимися" стаканчиками для вина.
Молча, без слов, едят люди, ублаготворенные вкусной едой и аппетитными ароматами, довольные всем вокруг: остро наточенным ножом, который подобно бритве отсекает ломтики сала; солонкой, сработанной из дерева, и столиком, за который они всякий раз благодарят священника, а ему всякий раз приятно выслушивать их благодарность. Чувство довольства вызывала в них и свечка, слабый запах воска которой струится вверх, к темному своду, и таинственное одиночество стен, старых ступенек, винных бочек, паутины, и та загадочность, которую долгие ночи придают предметам и тишине, чутко дремлющей позади бочек.
И лишь в этом глубоком безмолвии можно услышать едва различимый короткий писк, который пронзает тишину, подобно лунному лучу, на миг прорвавшемуся сквозь ночные облака.
Все трое улыбаются, и попроси сейчас Цин-Ни у них последнюю рубашку, они бы отдали, не пожалели. Но они не знают, чего он просит, и лишь смотрят на своего крохотного любимца, который в этот момент вытирает свои редкие усы.
- Дай ему сырку, Йоши, - улыбается священник. - Должен же чем-то закусить наш приятель.
Цин-Ни на этот раз и не подумал отстраниться от медленно приближающейся руки человека, а чуть пообнюхав сырную корочку, придвинул ее к себе.
- До чего смело он держится! - воскликнул почтмейстер.
- Совсем как человек, - кивнул священник. - Подвыпил, и теперь невозможное кажется ему возможным. Ну чем не человек, к которому можно подобраться, завоевав его сердце или желудок; к иному человеку, правда, ищешь подхода через разум; но это бывает в редких случаях, да и ничего в этом хорошего нет…
- Что-то я не пойму, - сказал почтмейстер.
- А между тем все понятно. Когда человек думает, он тем самым взвешивает, прикидывает. А взвешивает в свою пользу…
- Вот и нечего взвешивать, - вмешался дядюшка Йоши, наполняя пузатые стаканчики, - давайте-ка лучше выпьем. И не думайте, будто этот добрый рислинг у нас на исходе.
Стаканы звякнули, и у друзей было такое ощущение, будто в этот момент вино, превратившись в кровь, жарко заструилось по жилам. В наступившем вслед за тем молчании отменное качество вина было подтверждено лишь тихим, одобрительным причмокиванием, которое прозвучало как ласковый, деликатный поцелуй старика, дарованный им своей верной, старой супруге. Ведь это и есть настоящий поцелуй, не то что бездумные лизания юнцов.
- Благодарите бога, что среди вас находится служитель церкви, - улыбнулся священник, - который не даст вам пропасть от жажды: вчера я приобрел бочонок еще такого же…
- Вам повезло, - улыбнулся почтмейстер, - что почтовое ведомство направило сюда на службу такого человека, который знает порядок; у нас в кладовой большущая бутыль такого же точно вина дожидается доставки сюда…
Теперь казалось, что свет исходит не только от свечи, но и глаза людей излучают его. Дядюшка Йоши в свою очередь скромно заметил, что железнодорожное управление не зря дает награды некоторым своим старым служащим, которые ни разу в жизни ни на секунду не опоздали перевести стрелки и семафоры в нужное время и в нужное положение… Вот и сейчас… слышите?
Дядюшка Йоши предостерегающе поднял палец, и, действительно, вдали послышался глухой топот, который могли издавать лишь лошадиные копыта.
- Я тоже купил бочонок винца и попросил Жигу Бенедека доставить его сюда. Нет-нет, вы оставайтесь здесь, я сам донесу. Четвертый компаньон нам ни к чему.
- Нас и без того четверо, - священник указал на Цин-Ни, который теперь уже не ел и не пил, зато глаза у него слипались, и всем своим видом он как бы говорил:
- Друзья мои, меня чертовски клонит в сон…
У него едва хватило сил поднять голову, когда заслуженный железнодорожник побрел по ступенькам вверх.
Дверь оставалась чуть приоткрытой, и снаружи в переднее помещение давильни, а оттуда и в подвал заструились осеннее сияние и благоухание осени.
Отсвет свечи потонул в этом хлынувшем ярком сиянии, а запах старого дерева заглушили горьковатый аромат орехового листа и кладбищенский, вдовий запах астр. Оба приятеля молча смотрели на стол, словно ожидая от него подсказки, о чем им говорить.
- Нет чтобы закрыть дверь поплотнее, - проворчал наконец священник. - Терпеть не могу этот могильный запах астр.
- Судя по всему, не только ты, но и мышь тоже, - усмехнулся почтмейстер, указывая на Цин-Ни, который поднялся на ноги и побрел домой, а хвост тащился за ним так уныло, словно дохлый червяк.
Немного погодя стало слышно, как лошадиные копыта зацокали по дороге, и оба мужчины выжидательно уставились на дверь; но дядюшка Йоши не спешил появляться. Наконец раздался шум в переднем помещении, глухо стукнула бочка, а вслед за этим послышался протяжный вздох.
- Мог бы и помочь ему этот Жига, - почтмейстер указал рукой наверх.
Священник не ответил. Он смотрел на маленький язычок пламени, а затем перевел взгляд на дядюшку Йоши, который обтер ладони о штаны и разлил вино по стаканам.
- Выпьем, что ли…
Опорожненные стаканы со стуком опустились на стол, и глухое молчание повисло под закопченным сводом.
- Да, - кивнул священник, - и мышонок неспроста ушел… Будто почуял неладное…
- Было что почуять! - подхватил Йоши. - Вздумал бы я так свалиться кому-нибудь на голову нежданно-негаданно!..
На этот раз вино разлил почтмейстер.
- О господи! вздохнул он, поднимая стакан. - Ну, а теперь поделись с нами: что за добрые вести привез тебе этот негодник Жига?
- Шурин и Маришка ко мне заявились. Ехали к поезду, а бабе, вишь, по дороге худо стало, ну они и давай ко мне во двор. Шурин Маришку уложил, а сам дальше поехал…
- Где уложил-то, во дворе? - подмигнув, спросил почтмейстер.
- Что за шутки, Лайош! Родственники ведь знают, где у меня ключ от дома хранится…
- Ну и слава богу! - рассмеялся священник; на этот раз пришел его черед разливать вино. - Пейте в свое удовольствие: Маришка не посреди двора лежит, а стало быть, и нам торопиться нечего. Надеюсь, где у тебя ключи от шкафов хранятся, шурин не знает?
Настроение у приятелей решительным образом улучшилось и до конца вечера больше не портилось; под воздействием дивной осенней погоды и легкого, приятного опьянения мысли о неожиданной гостье отодвинулись далеко-далеко, словно и не было ее, заболевшей этой Маришки.
Цин-Ни обо всех этих событиях, естественно, знать не мог, и проснулся он, лишь когда здоровенный ключ от подвала застрекотал в замке и щелкнул запором. Он слышал удаляющиеся шаги и чувствовал, что остался один, а потому опять закрыл глаза, и, может быть, ему даже снилось что-то, но кто подтвердит это наше предположение!
- В случае чего дайте знать, - первым распрощался почтмейстер; здесь, в оживленном водовороте сельской жизни, у друзей постепенно улетучивалось просветленное настроение, навеянное прогулкой на виноградник.
- Может, зайдешь, Гашпар? - с надеждой спросил Йоши Куругла, когда приятели остановились у его дома; но священник только махнул рукой.
- Не думаю, чтобы тут была нужда в священниках…
- Что я с ней буду делать? - с горечью вырвалось у дядюшки Йоши.
- Не могу тебе ничего посоветовать, Йошка. Да и не принято в таких случаях советы давать. Маришка эта и собой хороша, и вдова к тому же…
Йоши, пораженный, уставился на священника, который сочувственно приподнял шляпу. Старый Куругла вошел в собственный двор с таким ощущением, точно попал в совершенно чужое место, хотя все вокруг оставалось без перемен, если не считать следов от колес, петлями, словно бранденбуры на ментике, изукрасивших двор. Голая реальность этих следов свидетельствовала и о реальности нагрянувшей к нему гостьи, и дядюшка Йоши пожалел, что не выпил больше.
"От вина язык лучше развязывается, - подумал он. - А гостья погостит и уедет, все одно завтра или послезавтра шурин ее домой увезет". Эта мысль несколько утешила дядюшку Йоши, он решительно распахнул дверь в сумрачную переднюю, а оттуда - на ходу повесив шляпу на вешалку - в комнату.
Маришка, чуть сгорбившись, сидела у стола.
- Чего же ты не ложишься, милая, - проявил учтивость дядюшка Йоши. - Будь как дома…
- Ох, Йошка, ты ведь знаешь, до чего настырный наш Миклош!.. Пристал ко мне, чтобы я съездила с ним в Пешт, а мне уже со вчерашнего дня неможется…
- В Пешт?
- Ну да. К его детям, недельки на две.
Наступило недолгое молчание, пока Йоши про себя прикидывал, за какую плату возьмется возчик отвезти Маришку домой.
- Чего же мне там болеть? А к утру, может, и полегчает.
- Ясное дело, конечно, - поддакнул дядюшка Йоши и уставился взглядом на стол, где даже в полумраке виднелись аппетитно торчащие ножки жареной курицы, отварная рулька, тарелка сладкого печенья и зеленовато мерцающая бутыль с узким горлышком.
- Я подумала, вдруг ты проголодаешься, Йошка, вот и накрыла на стол, - сказала Маришка, перехватив его взгляд.
- Стыд-позор на мою голову! Ты же еще мне и пиры закатываешь! - ворчал Куругла, впрочем недолго и без особой убежденности.
- Э-эх, да что там! - сдался он наконец и щелкнул ножиком, готовясь к пиршеству. - Ты всегда своей стряпней славилась.
Маришка налила ему из зеленой бутылки.
- Отведай, Йошка. Ты ведь в этом деле разбираешься.
Дядюшка Йоши смаковал вино, вдыхал его букет, тряс головой от удовольствия, словно никак не мог поверить, что бывают на свете такие необыкновенные ароматы.
- Чудо, да и только! - вздохнул он, хотя основа этому вздоху была заложена еще в подвале давильни.
- Что же это за вино такое, Маришка?
- Нравится? Раздобуду тебе еще. Ты сам себе хозяин, но зачем всякую бурду хлебать. Ох-хо-хо, поясница болит, будто там нож застрял…
Надвигались сумерки, и об их приближении свидетельствовали не только мягко сгущающиеся тени, но и жалобно-требовательные крики поросенка.
Дядюшка Йоши полез в карман.
- Вот тебе ключ от шкафа, Маришка. Стели себе да ложись, больной пояснице тепло требуется… А я задам корм поросенку, не то он весь хлев разнесет.
В тот вечер Йоши Куругла дольше обычного стоял, облокотясь о загородку хлева и взвешивая события, а они в конечном счете - не считая Маришкиной болезни, которая, однако, не походила на неизлечимую, - складывались благоприятно.
- Молодец баба! - одобрительно кивнул он. - Ежели попросить ее, то, глядишь, она бы и погостила у меня до убоя свиньи. В чем другом, а уж в стряпне она знает толк… - Эта мысль словно бы с одобрением была встречена и всем двором, и пышными барашками облаков, которые, красуясь, тянулись по небу к ночному загону. Лишь свинья не замечала ничего вокруг, поскольку не видела дальше своего носа, да и этот ее жизненный орган, весьма пригодный для студня, был уткнут в отруби.
Лишь гораздо позднее, когда тени слились в сплошную тьму, дядюшка Йоши направился в дом.
"Может, я поторопился", - подумал он и, остановясь перед дверью, громко кашлянул, чтобы дать Маришке вовремя нырнуть в постель, если она все еще не успела улечься.
Но когда он осторожно отворил дверь, у Маришки было темно, и лишь в следующей комнате, где спал он сам, на тумбочке горела лампа, постель была разобрана, шлепанцы заботливо приготовлены и…
- Ух ты! - не удержался от восклицания дядюшка Йоши, позабыв о том, что старался не поднимать шума и пробирался на цыпочках. - Это что за новости?!
- Уж так у нас было заведено, что и мужу своему покойному я всегда у постели ставила… Оно и для желудка полезно, и на рассвете он любил пропустить глоточек, - пояснила Маришка, и Йоши Куругла, заслуженный железнодорожник, а ныне пенсионер, тотчас про себя квалифицировал как подлую ложь и клевету те слухи, согласно которым Маришка слыла самой злобной мегерой во всем округе и лишь по воскресеньям подносила мужу выпить стаканчик-другой вина, да и то разбавляла водой…
Да и как было не усомниться в тех слухах, когда на тумбочке ярче электрического света сверкала-переливалась бутылочка палинки, а рядом с ней стоял не какой-нибудь там наперсток, а обычный стакан для вина.
- Отведай, Йоши… очень уж ее нахваливали…
- На виноградных выжимках! - воскликнул Йоши, ставя на тумбочку опорожненный стакан, перед тем щедро налитый им в края. - Добрая виноградная палинка! Вкус у нее, как у пшеничного хлеба…
- От нее будешь спать как убитый, - сказала Маришка, и по ее голосу чувствовалось, что страдания все еще не отпускали больную. - А как проснешься да хлебнешь глоточек, то и вовсе день с радости начнется.
Маришка оказалась недурной предсказательницей, ибо дядюшка Йоши проспал ночь сном здорового младенца и утром, продрав глаза, лишь после долгих усилий смог собраться с мыслями, припомнить вчерашний день, Маришку, дивную палинку и свое блаженное погружение в сон…
Дядюшка Йоши прислушался: из соседней комнаты не доносилось ни звука, стало быть, гостья еще спала - и он не стал возиться со стаканом, а потянул прямо из бутылки, тем самым как бы увязав вчерашний день с сегодняшним и дав волю своей душе.
Затем он принялся потихоньку одеваться, чтобы не разбудить больную, но в таких предосторожностях не было нужды, поскольку постель Маришки он обнаружил застеленной по всем правилам, а саму больную - беседующей с поросенком: Маришка уговаривала его не ковыряться в отрубях, а есть да жирку набираться.
Йоши Куругла покачал головой - восхищенно и не без укоризны, к которой примешивалось и некоторое беспокойство.
- Маришка, я рассержусь на тебя…
- Ах, Йошка, мне все одно - работай я, не работай - поясница болит, а ты так крепко спал, думаю, дай пока накормлю поросенка… Принеси мне шаль, Йошка, я ее на постели оставила.
- Экое легкомыслие! - сказал Йоши строгим тоном и даже идя к дому продолжал укоризненно качать головой. Однако первым делом он взялся не за шаль, а за бутылку и хлебнул глоток королевского напитка, чувствуя, что для вчерашнего блаженного состояния ему явно кое-чего не хватает.
Маришка, принимая из его рук шаль, почувствовала слабый запашок, и это заполнило ее душу удовлетворением и чуть ли не торжеством, которое, однако же, оказалось преждевременным: дядюшка Йоши сам похвастался, что уже дважды успел приложиться к подаренной бутылке. Маришке больше пришлось бы по нраву, вздумай дядюшка Йоши от нее таиться или стесняться своей слабости. Ну, а если бы он, побаиваясь, что его могут оговорить, долил в бутылку воды, то дал бы обрадованной Маришке лишний козырь…
Однако эти ее мысли пока что остались незавершенными, как в нескончаемом ковре торчат нити, за которыми должен последовать ряд закрепляющих узелков. Но скрытую досаду необходимо было на ком-то выместить…
- С поросенком нечего больше тянуть, Йоши!
- Ты так думаешь?
- Плохой он едок, только зря еду носом ворошит. Толще, чем сейчас, он уже не станет.
- Я думаю, что мог бы он еще жирку нагулять… Да и погоду бы выждать похолоднее.
Лицо Маришки приняло страдальческое выражение; она протянула назад руку и ощупала под шалью поясницу и ее существенное продолжение.
- Йошка, неужто я тебе вреда желаю?
- Ну что ты, голубушка!
- Ежели завтра он не станет есть лучше, значит, пора резать!
- Резать так резать! Днем раньше, днем позже - не все ли равно…
Маришка подняла глаза к небу, словно на затуманенном осеннем небе был разостлан некий календарь.
- Сегодня у нас вторник… может, в субботу?
- Верно говоришь. Вдруг он до тех пор одумается… да и тебе, глядишь, полегчает…
Маришка и дядюшка Йоши повернули от хлева прочь, а маленькие поросячьи глазки словно с тревогой смотрели им вслед.
А тем временем в полном своем великолепии засиял поздний ноябрьский день, где-то закаркали вороны, но в их карканье пока что не слышалось привычных зимних жалоб на голод, ведь нежные нити паутины еще колыхались на деревьях, а черное или серое оперение надежно хранило тепло - так согревает нас приятное чувство сытости вблизи костра, на котором опаливают свинью.
Должно быть, подобные чувства испытывал и Цин-Ни, который дремал на толстой виноградной лозе, обвивающей беседку; расположился он в тени, ведь мыши инстинктивно избегают яркого освещения, отнюдь не делающего реальность еще более реальной. Лакомый кусочек на свету не станет ни больше, ни вкуснее, ни доступнее, хотя и виден лучше… Но лучше виден и тот, кто желает им разжиться, - и это обстоятельство является решающим.
Не так давно, к примеру, упал на крышу запоздалый орех и подпрыгивая покатился вниз, но в конце концов отскочил так далеко, что Цин-Ни даже перестал смотреть ему вслед. Зато когда из-за угла давильни вдруг появилась огромная крыса, Цин-Ни уставился на нее во все глаза, при этом сжавшись от ужаса в комочек, чтобы стать как можно меньше.
Цин-Ни еще ни разу не доводилось видеть крысы, но он явственно чувствовал, что этот гигант означает для него смертельную опасность. А кроме того - хоть и не столь явственно - он чувствовал, будто опасность угрожает его дому, гнезду, удобству и покою, - словом, всему, что вместе взятое означает жизнь.