- Если нужно, как ты говоришь, именно мое мнение, то никаких. Свое-то мнение у меня есть.
- Ох, и жук!
- Нет, я просто тугодум. Мне нужно - как это там, в физике-то? - инерцию набрать. А наберу - держись только. Маховик у меня здоровый! - весело пояснил Шулин.
Спохватившись, что вечереет, мы поднялись. Прощаясь, устало разморенная тетя Катя просила извинить ее старика и почаще заглядывать к ним. Мы пообещали. Шулин проводил нас за ворота и, кивнув на свой дом, сказал:
- Видали?.. Вот такой парламент каждую пятницу. Считает свою жизнь меркой и заманивает. Хорошо, хоть злости в нем нет, как в бате, а то бы я покрякал. И тете Кате спасибо: понимает. Э-э, пустяк! Смотрите-ка! - кивнул он на ярко-красный закат. - Скоро первая гроза ухнет. Надо искупаться в ней: весь год будет везучим!
Низко летали стрижи, в овраге уже темнело, и от Гусинки сильно тянуло теплой, влажной затхлостью. Дальние домики казались улитками, выползающими из первобытной сырости.
Наверху оврага было светлей и радостней - бегали машины, гуляли люди, высились новые дома, а над ними кружили голуби, старательно перемешивая сгущающийся вечер и не давая ему отстояться.
- Август мне понравился, - тихо сказала Валя. - Это он хорошо заметил, что по правде бывает грубее.
- Ты о чем?
- Вообще о жизни.
- Да, Шулину, конечно, трудно, но он настырный, идет вперед напролом, как лось, не промажет! - сказал я, поймал Валину руку и стал качать ее.
Некоторое время мы опять молчали, потом Валя, остановив наши руки, вдруг спросила:
- Эп, а ту Раю ты откуда знаешь?
- Какую?
- Сестру Августа.
- А-а, был у них зимой.
- Она тебе нравится?
- Забавная.
- А сколько ей лет?
- В третьем классе.
- Всего лишь? - удивилась Валя. - А какое жуткое письмо!.. Я только раз помню отца пьяным, и то это было очень давно, еще до маминой смерти.
Я вздрогнул и спросил:
- А отец жив?
- Да, но он живет не с нами. Мы со Светой отпустили его к той женщине, которая любила его еще с института. У них уже свой ребенок, но папа бывает у нас. Он инженер, как и твой отец, только проектировщик. - Валя было взгрустнула, но оживилась опять. - Эп, а ты кем хочешь стать?
Я мигом воскресил перепалку за столом и решающие слова тети Кати. Проще тех слов и мудрее я ни от кого не слышал. Все было вокруг да около, а тут - сразу в десятку. Вот тебе и тетя Катя, кассирша с вокзала! Побольше бы нам таких тетей Кать. И я радостно ответил:
- Хочу стать с головой!
- А-а… - понимающе протянула Валя. Потом расцепила наши пальцы и двинулась по синусоиде, то отдаляясь, то приближаясь, а я, размышляя, топал прямехонько, как по оси абсцисс. - Эп, а вот скажи: то, что мы с тобой вместе, - это маленькое или большое? - внезапно спросила Валя, приблизившись ко мне и более уже не отдаляясь.
По моим плечам пробежали мурашки, и я ответил:
- Для меня большое.
- Для меня тоже. Поцелуй меня! - шепнула она. Я оглянулся, нет ли кого поблизости, и Валя сразу нахмурилась. - Бояка ты, Эп! Тебе бы только темные коридоры!
- Вовсе нет, - смущенно возразил я.
Валя свернула к скверику. Там, под вечерним навесом тополиных веток, я настиг ее. И осторожно поцеловал трижды, по-братски.
Глава шестнадцатая
Вчера мать с отцом ходили в гости, вернулись в двенадцатом часу, и я, поняв по устало улыбающимся лицам, что им не до анкет, даже не заикнулся о них да и свою не заполнил. Проштрафилось полкласса. Срок оттянули до завтра. Собравшись было корябать ответы левой рукой, чтобы обеспечить анонимность, я внезапно сообразил, что все это может написать Валя - тем более что секретов от нее у меня не было. Валя предупреждала, что сегодня немного задержится, но шел уже пятый час… Я копался в телевизоре, который в последнее время бессовестно бросил, как и однорукого беднягу Мебиуса. Я все бросил, кроме английского. Вот и сейчас маг работал, два голоса разыгрывали на английском языке сцену в продовольственном магазине. Сначала я ничегошеньки не улавливал, а по совету Вали просто привыкал к чужим звукам, потом стали прорезаться знакомые слова: "колбаса", "цена", "чек", всякие любезности, - наконец при пятом прослушивании понял почти все и сам вклинился в разговор.
Вдруг откуда-то донесся глухой раскат.
Я выглянул в окно и обмер.
Из-за ломаного горизонта дальних новостроек, со стороны Гусиного Лога на город наползала необъятная фиолетово-синяя туча. Она еще не созрела, в недрах ее клубились и медленно перемещались первобытные массы, мелькала трусливая белизна, но синь мрачно заглатывала ее, на глазах темнея, тяжелея и угрожающе спускалась вниз.
Шулин как в воду смотрел.
Звякнул телефон. Это была Валя. Она сказала, что просит прощения за опоздание и что, если я не против, к пяти придет. Я закричал, что, конечно же, не против, поцеловал трубку и запрыгал по коридору.
На улице потемнело.
Закрыв окна и желая по наущению Авги стать счастливым, я разделся до плавок, выскочил на балкон и поднял лицо ко вздыбленным лохматым тучам.
Самая главная туча вдруг стриганула себя молнией по вздутому животу, и он кудлато-рыхло распустился до земли, прямо в Гусиный Лог - гроза началась. Я представил, с каким зверским воплем пляшет сейчас во дворе Шулин, и меня заранее пробрала дрожь.
Захлопали форточки, посыпались стекла, на балконах загремели всякие крышки и фанерки. По тротуарам и дороге, схватившись за головы, неслись отвыкшие от стихийных шалостей люди, а над ними подпираемые столбами пыли, кувыркались в очумелом пилотаже обрывки газет, полиэтиленовые кульки, тряпки. Все уносилось прочь от наступавшего ливня, как от лесного пожара, - по земле и по воздуху. Густая сеть дождя приближалась.
С избытком хватив целебного душа, я прыгнул в комнату. Часы пробили пять. Я вздрогнул - Валя! В пять она должна приехать и, похоже, не из дома - значит, без плаща и зонта!.. Через пять секунд, я уже летел по лестнице. На улице стояла шуршащая стена дождя. Водяные джунгли! По дороге, как по каналу, поток несся к Гусиному Логу. Я представил, какой там сейчас кавардак, и на миг замер перед потоком, точно с мыслью, нельзя ли остановить его. Потом напрямик помчался к трамвайной остановке.
- Эп! - раздалось вдруг.
- Валя!
Моя Валя - как я и думал, без плаща и зонтика - обрадованно юркнула ко мне под болоньевое крыло.
- Эп, молодчина!.. Ой, да ты голый!
- В плавках. Некогда было.
И как-то сразу, чтобы уютнее уместиться под плащом, мы обнялись - я ее за плечи, она меня за пояс - и пошли четырехногим безголовым существом. А дождь лупцевал нас собаками и кошками, как говорят англичане, то есть лил как из ведра, ни на минуту не ослабевая.
Мы еще ни разу не ходили вот так, тесно прижавшись друг к другу всем боком, от плеч до бедер. Мы вообще мало прогуливались, да, и, гуляя, сцепляли только пальцы. Я мельком подумал, что уж не первое ли это счастье, принесенное грозовым омовением?.. И в подъезде мы не сняли плаща, а так и поднимались - молча обнявшись и в ногу. Лишь в коридоре Валя выскользнула, а я, вдруг устыдившись своей пляжности, плотно запахнулся. Вид мой, наверно, был карикатурен - косматая голова да две худые голые ноги, - и Валя тихонько рассмеялась, но тут же обхватила меня за шею. Мои руки нерешительно выползли из-под плаща и сошлись у нее за спиной. Такого тоже пока не случалось, чтобы в первый миг встречи мы были как в миг последний. Наши свидания всегда начинались робко и скованно. А тут, видно, гроза повлияла. Валю тоже омыло, лицо ее было мокрым, и я стал осторожно целовать его, собирая губами дождевые капли. Она не открывала глаз, а только поворачивалась, улавливая, где лягут мои поцелуи. А капли все катились и катились из волос… А когда - после тысячи поцелуев! - лоб ее, щеки и подбородок высохли, я скользнул к уху и к шее. Валя замерла, сбив дыхание, потом медленно разняла руки и, уперев их мне в грудь, прошептала:
- Эп, милый, ты замерз… Оденься…
- Да, да, - бессильно вымолвил я, почувствовав такую слабость, как будто неделю не ел.
Взяв с дивана штаны и рубашку, я заперся в ванной и минут пятнадцать сидел под горячим душем. Сначала меня била дрожь, потом тело стало успокаиваться. От круглого зеркала, которое из-за натыканных вокруг него лепестков-шпаргалок походило на ромашку и к которому с тыла был приделан динамик, брызнули "Червонные гитары", и я стал одеваться, сильный и ловкий, как прежде.
Музыка гремела во всех комнатах: Валя научилась управлять моей механизацией. Она сидела в кресле, поджав под себя ноги и задумчиво обметая губы кончиком косы. Привычно взглянув на меня, искоса и чуть исподлобья, она выключила магнитофон и внезапно спросила:
- Эп, а что это за Лена?
- Где?
- А вот.
Валя взяла с колен измятую многочисленными сгибами бумажку и помахала ею. Это была записка, которую мне передала сегодня Садовкина. Наташка даже пожурила меня, мол, что я сделал с ее подругами - одна приветы передает, другая шлет записки. Я только польщенно улыбался. Меня открыли! Наконец-то!.. Лена писала, что вспоминает меня и даже хочет увидеть снова, и не смогу ли я прийти сегодня к шести часам в Дом спорта "Динамо" поболеть за нее: она баскетболистка.
- А-а, эта!.. Я познакомился с ней на дне рождения у нашей одноклассницы.
- Когда это?
- В субботу, когда ты стирала.
- Не сочиняй, Эп, я не стирала!
- Ну, не знаю, что делала. Ты позвонила в субботу и сказала, что мы не встретимся потому, что накопилось много дел. Неужели забыла? Вспомни!
- А-а, в субботу!.. Да-да.
- Ну и вот. А тут как раз у Садовкиной день рождения. Я хотел тебя пригласить, но… Видишь, оставила меня одного - и сразу влюбились!
- А ты и рад, да?
- Шучу. Никто в меня не влюблялся.
- А это? - Валя опять помахала запиской.
- Так это не на свидание, а поболеть.
- Поболеть!.. А почему она Шулина не приглашает поболеть? И почему вспоминает именно тебя? - Валя опустила ноги на пол. - Эп, у вас с ней что-то было!
- Ничегошеньки!
- Но ты же танцевал с ней?
- И с другими.
- Но с ней больше, да?
- Пожалуй.
- Ну и вот!.. И целовались, да?
- Что ты! Только проводили толпой всех девчонок, и у подъезда Лена пожала мне руку.
- А другим жала?
- Не заметил.
- Ну вот! А ты говоришь, ничего не было.
- Да не было и нет! - воскликнул я.
- Эп, одно ее существование что-то да значит, - тихо и предостерегающе проговорила Валя.
- И что теперь, убить ее?
- Я сама ее убью!.. Липучки несчастные! Чуть глянешь на них - и все, прилипли!
- Да никто ко мне не лип!
- Не заступайся, Эп, я их знаю. - Она шумно вздохнула и опять подобрала ноги, отвернувшись к окну. - И что будешь делать? Скоро шесть.
- Я уже ответил, что не смогу прийти.
- Почему?
- Потому что у меня уроки с тобой.
- А если бы не было, пошел бы?
- Наверно.
- Считай, что уроков нет! - сказала Валя и поднялась.
- Ва-аля! - протянул я с улыбкой.
- Ступай-ступай, Эп! А то невежливо получается: тебя девочка приглашает, а ты отказываешься! Получается, что я тебе мешаю со своим английским.
- Это нечестно! - крикнул я.
- А утаивать честно? - спросила она тихо, но так, что лучше бы тоже крикнула.
- Я не утаивал, - бессильно сказал я.
- Ну да! Спасибо, что я записку случайно нашла.
- Случайно в золе находят или в мусорном ящике, разорванное на сто клочков! А тут целехонькое лежит на столе. Я нарочно положил на виду.
Валя умолкла, удовлетворившись, кажется объяснением, потом, пристально глядя на меня, стала медленно рвать записку - раз, два, три, следя, не блеснет ли в моих глазах паника или тень скорби. Да, эта бумажка волновала меня, и, когда я писал Лене ответ, сердце мое сжималось от жалости, что не встретил ее до Валиной эры, когда я был готов полюбить всякого, кто полюбит меня, но теперь было поздно - Лена опоздала на какие-то три-четыре дня, а эти три-четыре дня стоили мне многих лет той прежней, пустынной жизни, где были десятки дней рождений, десятки вечеров и где никто ни разу не приветил меня… Что-то, видно, проскользнуло в моем взгляде, потому что Валя вдруг устыдилась своей инквизиторской выходки, спрятала клочки в карман и, опустившись в кресло, потупилась.
- Эп, я, наверное, дура, - прошептала она, глянув на меня снизу; я увидел слезы в ее глазах и сам, ощутив внезапное жжение под веками, присел перед нею на корточки, придерживаясь за ее колени. - Конечно, дура, - уверенней добавила она, - но я хочу, чтобы ты был только моим!.. А ты хочешь, чтобы я была только твоей?
- Хочу, - еле слышно ответил я.
- Ну и вот. Поэтому не сердись.
- Я не сержусь.
- Да? - Валя несмело улыбнулась и вытерла пальцами глаза. - А скажи это по-английски.
- Не знаю.
- Ты учил сегодня?.
- Учил.
- Тогда скажи что-нибудь по-английски.
- I want to kiss you. (Я хочу поцеловать тебя).
Я с тихой настойчивостью потянул ее к себе. Валя опустила на мое плечо руку и опять спросила:
- А ты правда не целовался с Леной?
- Правда.
- Что "правда"?
- Не целовался. Ну, как же я мог?.. И почему ты так легко говоришь это слово?
- Какое?
- "Целоваться".
- А как же его говорить?
- Не знаю, но я боюсь его…
- Ты-то боишься?.. А кто начал, а?
- Я, но… не говорил. Я написал.
Валя посерьезнела, вглядываясь в меня с новым вниманием.
- И потом не говорил… И даже сейчас сказал по-английски!
- Ну, ну! А я, значит, легко болтаю! Я, значит, легкомысленная болтушка, так, Эп? - Я замотал головой. - Нет, ты именно так и думаешь!.. Хорошо же, тогда я и тебя сделаю легкомысленным! - заявила она и бросила вторую руку на мое плечо. - Скажи: "Я хочу…"
- Я хочу…
- "… поцеловать тебя!"
- … поцеловать тебя! - без промедления повторил я.
- Ну, вот, теперь и ты болтун! И мы равны!.. Ох, Эп! - легко вздохнула Валя и стрельнула взглядом через мое плечо. - А Пушкин-то подглядывает!
- Он не осудит! Он сам это любил.
Валя осторожно подалась ко мне, и я коснулся губами ее холодных губ. И комната вдруг вспыхнула от солнечного света. Мы вскочили, как застигнутые врасплох… Это кончилась гроза, и от освобожденного солнца с вороватым сожалением отползали последние обрывки туч.
Глава семнадцатая
Валя охотно согласилась заполнить анкету и даже ладони потерла, ну, мол, сейчас я тебя насквозь разгляжу, хотя я и так был перед нею как стеклышко. Она села в кресло за журнальный столик, я - на диван. Мне был приятен этот миг, приятно было сознавать, что вот я, Аскольд Алексеевич Эпов, до сих пор живший сам в себе, открываюсь для других.
С вопросами я столько навозился, что все ответы я выдавал без задержки. Если мой ответ совпадал с Валиным, она удовлетворенно кивала, если нет - вскидывала брови.
- Твой любимый классический поэт?
- Пушкин.
- Так… А современный?
- Пушкин.
- Ты что, Эп, современных не читаешь?
- Не почитаю.
- Значит, не дорос еще.
- От Пушкина-то дорастать?
- Ладно-ладно, оставайся со своим Пушкиным, - сдалась Валя. - Твои любимые предметы?
- Математика и физика.
- Так… Нелюбимые?
- Один русский.
- Ой ли? - усомнилась Валя. - А английский?
- М-м…
- Не бойся, не обижусь.
- Я не боюсь. Просто мне стало интереснее. Нет, правда! Кстати, переведи одну фразу!.. Сейчас… М-м, ага! Here’s a health to thee Mary!
- Твое здоровье, Мери.
- Правильно! А знаешь, откуда это?.. Эпиграф к стихам Пушкина:
Пью за здравие Мери.
Милой Мери моей.
Тихо запер я двери
И один без гостей
Пью за здравие Мери.
У меня даже мысль появилась - выбрать из Пушкина все на английском языке, так, для интереса, хотя кто-то, наверно, давно уже выбрал и, может быть, даже защитил диссертацию.
- Эп, я же говорила, что в тебе спит англичанин и что я разбужу его! Кажется, разбудила.
- А знаешь, Валя, он, по-моему, не спал, а дремал. Еще до тебя я Вовке Желтышеву придумал кличку Елоу. Все подхватили, но, конечно, на русский лад - Еловый!
Валя засмеялась, но тут же нахмурилась.
- Ага, значит, ты сам дремал, сам проснулся, а я тут ни при чем? - спросила она.
- Ну, что ты!.. Без тебя я бы, может, так и умер в полудреме! - признался я, и Валя просияла. - Кстати, я и тебе прозвище нашел - "Буллфинч".
Действительно, я прямо спятил с этим английским. Ложусь с ним и встаю, ем и пью, кричу и пою, даже спорю по-нерусски с Мебиусом. О том, что я все хватаю на лету, Валя сказала в тот раз нарочно, для родительского успокоения, она и сама еще не знала, как я потяну лямку, но скажи она это теперь - была бы права. Во мне вдруг пробились какие-то неведомые родники, просветленно-жгучие, и били без устали, освежая и обновляя меня. Казалось бы, ну что можно успеть за считанные дни, а вот успел!..
Анкетный свиток развивался дальше.
- О, приготовься, Эп! - оживилась Валя и впилась в меня лукавым взглядом. - Есть ли у тебя подруга?
Я гмыкнул и спросил:
- А ты как думаешь?
- Эп, не юли!
- Кажется, есть.
- Так и писать - "кажется"?
- Не знаю.
Валя испытующе посмотрела на меня, печально-осуждающе качнула головой и написала: "есть" - без "кажется". Слабый я человек: во мне что-то дрогнуло, и к векам мгновенно подступил влажный жар. А Валя продолжала:
- Куришь? Нет, - сама же ответила она. - Пьешь? Нет.
- Пью.
- Как пьешь?
- Как нальют: полстакана - полстакана, рюмку - рюмку. По праздникам, конечно.
- Ну и пьяница - насмешил! - развеселилась Валя. - По праздникам и я пью. Это не считается.
- А мы решили считать.
- Тогда у вас все алкоголиками будут.
- Вот и проверим.
- Ох, и влетит вам!.. Ну, ладно, поехали дальше… Хочешь ли ты оставить школу?
Сейчас острота этого вопроса притупилась, а последние дни все больше убеждали меня в том, что десятилетку оканчивать надо, иначе можно вывихнуть свою жизнь, но тут я решил проверить Валю и твердо ответил:
- Хочу.
- Эп, да ты что! - валя бросила ручку и выпрямилась. - Хочешь остаться со свечным огарком, как говорила Римма Михайловна?
- У нее же мрачный взгляд.
- Но и точный!.. Я это поняла! А в точности всегда, наверно, есть доля мрачности.
- А тебе ни разу не хотелось бежать из школы?
- Наоборот! Мне всегда хотелось бежать в школу, и только в школу, чтобы, кроме уроков, ни о чем не заботиться, а уроки для меня делать - это семечки щелкать! - Валя уже отвлеклась от моих дел и подключила свои переживания. - Правда, Эп! Та, будущая самостоятельность меня пугает!.. А вдруг это будет очень трудно? Вдруг я не справлюсь?