- Сдую заодно. Что-то сегодня неохота уроками заниматься. Погулять бы! Пособирать шишки! Как ты там сказал: каждому комсомольцу - по шишке? Ничего!.. Ну ладно, Эп, иду!
Глава восьмая
Явился Забровский в девятом часу, мы поджидали отца к позднему, как всегда, ужину. На ходу скинув туфли, Васька влетел в мою комнату и, опершись на журнальный столик, прошептал мне в лицо, как будто крича:
- Анкета!.. Понимаешь, Эп, ан-ке-та!.. Это же так просто: вопрос - и ответ! - Васька выпрямился и, горя заглубленными глазами и резко жестикулируя, заметался по комнате, а я молча наблюдал за ним в предчувствии близкого чуда. - Весь день бился, и вот только что вдруг осенило! Помнишь, в марте десятиклассники проводили анкету? А мы чем хуже? Вот, например, вопрос: "Любишь ли ты Моцарта?" И Ваня Печкин отвечает "да", и пожалуйста - одна клеточка души ясна! А если Ваня Печкин не слыхивал о Моцарте, он ответит "нет" - и тоже ясно!
- Ваня Печкин наотвечает тебе! Так наотвечает, что с него хоть икону пиши!
- То есть наврет?
- Еще как! - заверил я. - Да и ты наврешь. Кому охота дураком выглядеть?
- М-да… Ну, я-то не навру, а запятая тут, пожалуй, есть - согласился Забор. - А если анонимно?
- Тогда Ваня Печкин растворится, - сказал я, задумываясь, - что-то запульсировало в моем уме. - Слушай, Вась, а если так: пусть анкета будет анонимной и пусть нас как будто интересует не лично Ваня Печкин, а класс в целом?
- В целом?
- Да. Дух класса, понимаешь?
- Правильно, Эп! Для начала - именно дух! А потом из этого общего духа мы выудим и душу Вани Печкина! Тьфу, тьфу, бедняга, попался на язык!.. А вопросов хоть двадцать ставь! Или сорок, сколько надо! Как на рентгене просветим! Ну, Эп, решено?
- Давай!
- Уф, гора с плеч! Давай разобью что-нибудь! - Васька азартно-весело потер ладони и прыгнул на диван. - Ну что, набросаем несколько вопросиков?
- Народ сам подскажет.
- Народ подскажет, если подсказать народу. А так будут киснуть. Я уж опытный! - убежденно заявил он. - Хоть с десяток, для затравки!.. На вот листочек, где у меня сектанты, пиши на обороте! - И он опять зашагал. - Ну, первый вопрос, само собой: не собираешься ли ты бросать школу?
Я вздрогнул.
- Почему само собой?
- Потому что восьмой класс - это форточка в жизнь. Еще не окно, но уже форточка, понимаешь? - пояснил комсорг. - И кое кто спит и видит, как он выпархивает из этой форточки. Тот же Ваня Печкин. И нам это важно знать.
Поразительное совпадение мыслей у мамы и Забровского: свечной огарок и форточка, но возражать Ваське я не рискнул - этот проницательный черт меня живо раскусит, если уже не раскусил, и начнутся преждевременные осложнения.
- Написал?.. Дальше поехали.
Мы перевалили за десяток, когда пришел наконец папа и над моей дверью гуднул зуммер - нас приглашали ужинать. Васька сказал, что сыт, но чайку попьет с радостью.
Людей поражала у нас кухня. В углах слева и справа от окна стояли вечные противники: электропечь и холодильник. Рядом с холодильником, торцом к стене, - наш трапезный столик, рассчитанный на троих, от силы - на четверых. От печи к раковине простерся стол-шкаф, над ним - два яруса полок с посудой, под нижней - рейка с крючками, на которых висело десятка три инструментов и приборов. Все было белым и блестело: холодильник, печь, раковина, пластик, клеенка, инструменты, посуда - эмаль и никель. Чугунное и цветное всегда пряталось, и на виду оставалась лишь белизна. Отец оборудовал кухню под операционную, чтобы маме в ней было привычней. И правда она любила "оперировать". Ей в белом переднике и белой косынке не хватало только маски. Заходишь на кухню и не знаешь, будут кормить тебя или резать.
- Привет, комсорг! - сказал папа.
- Здрасьте! - ответил Забор.
Я глянул на отца, ожидая дуэли с его взглядом: он меня спросит, что, мол, это за девочка, с которой ты раскатываешь в моей машине, а я хитро улыбнусь и спрошу, как, мол, идут твои дела с прокурором, - но на папином лице была только усталость, прямо стекавшая, казалось, с бороды.
Потеснившись, мы расселись, и пап спросил:
- Как там наш Эп?
- Мог бы лучше, - ответил Забор, быстро освоившись. - Все мы могли бы лучше!.. Дядя Леша, тетя Римма, а хотите знать всю правду о своем сыне?
- Еще бы! - сказал отец.
- А обо мне?
- И о тебе.
- А об Августе Шулине? О Мишке Зефе?.. Хотите знать правду о пятнадцатилетних вообще?
Родители переглянулись, и мама ответила:
- Конечно, хотим!
- Мы тоже! - заявил Васька. - И вот-вот узнаем! Мы тут с Аскольдом кое-что завариваем. - Он вынул листочек, пояснил суть затеи и прочитал некоторые вопросы.
- Толково, - одобрил отец.
- Мы еще всем классом покорпим! Шире возьмем и глубже, чтобы вдоль, поперек, по диагонали и сквозь! - разошелся Забор. - А вы не подкинете нам чего-нибудь? Вам с колокольни взрослых и бородатых видней.
- Виден масштаб, Вася, а детали уже слились, - с легким сожалением протянул папа и вздохнул. - Слились детальки-то! А вы жрецы деталей!
- Жрите-ка, жрецы! - сказала мама.
- Тетя Римма, мне только чаю.
- А мне всего! - потребовал я, не евши целый день, и жадно набросился на кашу.
- Курево с питьем отметьте, - сказал папа.
- Уже отметили.
- А половые вопросы? - спросила мама.
- В каком смысле? - не понял Забор.
- Тут много смыслов. Например, есть ли друг или подруга? Какой пол выше: мужской или женский?
- А надо ли? - нахмурился папа.
- Пятнадцать лет! Через три года - женихи. А от этих вопросов зависит будущая семейная жизнь! - жестко проговорила мама.
Даже для врача она была слишком бесцеремонна. Однажды при гостях мама спросила, почему я плохо ем и какой у меня утром был стул. Я побаивался ее в компании.
Подумав, Забор сказал:
- Надо! - И что-то чиркнул на листочке. - Надо!
После некоторого молчания отец, покончив с кашей и заметно приободрившись, спросил:
- А хотите знать, что мы о вас думаем?
- Ну-ка! - насторожился Васька.
- Не ну-ка, а давайте вторую анкету, родительскую.
- Давайте.
- И тоже анонимную.
- Давайте, давайте! - мигом разгорячился Васька.
- А не боитесь? Мы вас так раздраконим, что ай да ну! - пригрозил отец. - Зато будет полная картина. А по анкетам устроить форум отцов и детей.
Забор отставил чай и воскликнул:
- Это же идея!
- Дарю! - сказал папа.
- Хватаю!.. А кто анкету составит? - спохватился Васька, нетерпеливо оглядывая нас всех и останавливаясь на папе, который один только улыбался. - Дядя Леша, вы?
- На заводах такой порядок: изобрел - внедряй! - сказал отец. - Что, Римма, возьмемся?
Без особого огня мама ответила:
- Подумать надо.
- Да, надо подумать, - уже серьезнее заключил папа, принимаясь за чай. - Я, пожалуй, завтра на планерке свое воинство потереблю. Ну, а сорвется - не обессудьте!
Я наелся, сказал, что посуду помою позже, и мы с Васькой опять ушли в мою комнату.
- Как ты думаешь, сделает? - спросил он, кивнув в сторону кухни; я, зная, сколько сейчас у отца забот и хлопот, лишь неопределенно выгнул губы. - Хоть бы!.. Мы бы такую штуку провернули, так бы выступили под занавес, что - м-м!.. - Он просмотрел свои пометки на листочке и хмыкнул: - Слышь, Эп, оказывается через три года мы с тобой женихи! Ты - через два даже!
Забор спрятал бумажку, отошел к окну и уставился на вечереющее небо.
- Поставь что-нибудь, - сказал Васька.
- Моцарта?
- А есть? - удивился он, обернувшись.
- Конечно, нету! - усмехнулся я. - Вспомнил твой вопрос. С чего ты вдруг Моцарта зацепил?
- Да так. Бегал на днях к отцу, ты же знаешь - он рабочий сцены в оперном… А там концерт, ну и услышал. Ничего!.. Сто раз слышал, а услышал впервые. А ты?
- Только имя.
- Да, имена-то мы знаем! Альфонс Доде и т. д.! - сказал Васька и опять повернулся к окну.
У меня было двадцать восемь кассет, то есть семь километров пленки, а вот Моцарта на ней не было. Была "Шотландская застольная" Бетховена, которой я дразнил Нэлку Ведьманову, да три оперных увертюры, записанные по маминой просьбе, остальное - эстрада. Я поставил Тома Джонса, своего любимца. Пятерку отдал за перезапись. Том Джонс тут и пел, и говорил, и смеялся - блеск! Вот у кого английский!
Васька в такт задергал локтем и вдруг спросил:
- А это что? - Он взял с подоконника шишку и понюхал. - Настоящая!.. Ты что, Эп, правда был в лесу?
- Правда.
- Один?
- Не один.
- Молчу… Из нашего класса?
- Нет.
- Из нашей школы?
- Нет, - улыбаясь отвечал я: мне была приятна и Васькина догадливость, и его сдержанная попытка кое-что узнать, и мое таинственное отнекивание.
- Хм, тихоня!.. Надо срочно агитнуть Садовкину в лес… Да, с тебя полтинник, пока не забыл!
Я вынул из-под "Трех мушкетеров" железный рубль.
- Держи.
- Сдачи нет.
- И не надо. За меня и за Шулина.
- Ах да, Шулин же еще!.. С Шулина и началась эта каша. И за это ему спасибо. - Забор сел в кресло и на миг призадумался. - Конечно, в идеале мы все должны дружить, и мы подружимся. Но это слишком простая дружба, Эп, стадная, что ли, не знаю, как ее назвать. Дружба в первой степени - назовем так. А мне этого мало. Мне нужно покрупнее и поглубже - дружба в квадрате или в третьей степени! Понимаешь?
- Понимаю.
- И тут я разборчив, не каждого возведу в квадрат.
- Я тоже.
- Ну и вот!
- А Шулин у меня в квадрате!
- А у меня нет. У меня в квадрате ты!
- А геометрия говорит, что если две фигуры порознь равны третьей, то они равны и между собой!
- То геометрия!
- Нет, Авга - во парень! - заверил я и хотел было перечислить все, что мне в нем нравится, на решил, что незачем живого Шулина подменять скелетом. - А Садовкина у тебя в какой степени? - круто спросил я.
- В энной! - живо ответил Васька. Минуту помолчал и спросил: - Ну, Эп, где там задачки?
И стал переписывать.
Том Джонс запел "Лайлу", и я сразу ото всего отключился. После той встречи с двумя девчонками в заснеженном сквере и особенно сейчас, после знакомства с Валей, песня эта сделалась для меня символом чего-то неясно желанного и до боли необходимого.
Глава девятая
На следующее утро, за пять минут до первого звонка, Васька собрал нас в кабинете истории и коротко, но с многозначительной живостью объявил, что есть очень важный разговор и что после уроков на часок останемся.
- Что, что? - переспросил, оторвавшись от учебника, Ваня Печкин, который всякую новость принимал с опаской, как прямую угрозу лично ему.
- Останемся, говорю, после уроков!
- Все или одни комсомольцы?
- Все.
- Лучше бы одни комсомольцы, - буркнул Ваня Печкин. - А то мне собаку кормить.
- Значит часок потерпит.
- Она породистая! Ее по часам кормить надо…
- Надо быть породистым хозяином, тогда любая собака будет породистой! - заметил Васька.
- У нее режим. И нечего обзываться!
- Так! - хмуро произнес Забор, шлепнув ладонью по столу. - Еще у кого собаки?.. А может, кто спешит клопов травить?.. Или в больницу грыжу вырезать?.. Или на свидание к двум? - спросил вдруг он, и сердце мое дернулось, потому что именно мне надо было к двум тридцати на свидание с Валей, но я не выдал себя, лишь на миг закрыл глаза да стиснул виски ладонями - не мог же я подрывать идею, которую сам выварил вместе с Васькой. Вот ведь совпадение, черт возьми! - Никаких собак, больниц и свиданий! Ясно? Остаются все по-го-лов-но! - подчеркнул комсорг, как бы пересчитывая нас. - Ну, а если кому действительно позарез надо, - разберемся. Разговор срочный и касается всех!
Вовка Еловый спросил:
- А о чем?
- Эпа, наверное, будем чистить за двойку и за Спинсту, - ответил кто-то из девчонок сзади.
- Да нет! - горько отмахнулся Васька.
- Значит за то, что Зефа треснул, - равнодушно предположил тот же голос.
- Во-во! - обрадованно подхватил Забор. - Мы так привыкли заниматься кулаками и двойками, что мозги наши протухли и слепо шпарят по этим рельсам, как будто на свете ничего другого нет! Пора спрыгивать, иначе в такой тупик залетим, что и подметок не останется!.. Ведь нам около пятнадцати лет! Зеф завтра бриться начнет, а мы ему все: тю-тю-тю, Мишенька, почему ты такая бяка! - Васька сделал сиропную физиономию и пальцами изобразил бодуче-игривую козочку.
- Тю-тю-тю! - такой же козочкой ответил Зеф.
Класс грохнул. Забор сам рассмеялся до кашля и, еле уняв его, продолжил:
- Вот и вся наша работа. Надо менять климат! Встряска нужна. Ее-то мы сегодня и будем готовить. - Затрещал звонок, и Васька торопливо заключил: - В перерывах поговорим подробнее. А что касается кулаков и двоек, то совсем их забывать тоже нельзя, конечно. Зеф, например, получил по морде совершенно правильно! С гуманистами мы гуманисты, а заработал - получай! И нечего тут вече устраивать. А Эп, кстати, и без вашей чистки прекрасно все понял и сам утряс нелады со Светланой Петровной. Это как раз и доказывает, что он уже взрослый, а значит, взрослые и мы. Хватит играть в бирюльки и пускать мыльные пузыри!
- Вот именно! - крикнул кто-то.
- Браво, Забор!
- Ну, выдал! - восторженно шепнул Авга.
- Да-а! - согласился я, в который раз убеждаясь, что есть в нашем Заборе та закваска, которая делает его истинным комсоргом и которая не зря приводит в трепет Шулина.
Вошла быстрая и сосредоточенная историчка Клавдия Гавриловна, и урок начался.
После звонка мы перебежали в кабинет иностранного языка, и заинтригованный люд окружил стол Забровского и Садовкиной, мигом образовав над ним этакий двухъярусный кратер. Наташка смутилась, что оказалась вдруг в самом центре внимания, и вскочила, мол, я тут ни при чем. А мне, наоборот, хотелось именно туда, в жерло этого вулкана, и я даже имел право на это, но запоздало лезть в середку было слишком демонстративно. Я оттянул от толпы к окну Шулина и растолковал ему, в чем дело. Авга отнесся к анкете с неожиданной прохладцей. Оглянувшись на шумящую кучу-малу, словно не веря, что и там говорят об этом же, он разочарованно протянул:
- У-у, а я думал, что-то путевое!
- Это зависит от нас: поставим путевые вопросы - получим путевую анкету.
- И о чем спрашивать?
- О чем хочешь. Что волнует.
- Меня многое волнует.
- Вот и формулируй.
- Хм, формулируй!
- Или вот что, Авга, слушай! Давай для старта я тебе дам пару готовых вопросиков. - Я вынул из кармана бумажку. - Вот они. Старт и тебе нужен и всему классу, потому что когда начнется собрание, все будут раскачиваться и оглядываться друг на друга, а мы с тобой поочередно - бэмс, бэмс! И пошла цепная реакция! Главное - затравить. Понял?
Авга взял листок, прочитал и воскликнул:
- Ого, вопросики!
- А что?
- "Кто умнее: девчонки или мальчишки?" Да мне такого в жизнь не придумать! Сразу поймут, что я белены объелся! Или что меня подучили, как дурака!
- Наоборот, чудак! Все только ахнут: ого, скажут, ай да Авга, ай да Спиноза!
- Ну ладно. Забор поручил?
- Забор. Поручил мне, но я и тебя привлекаю.
- А не влетит тебе?
- Нет, за работу с массами обычно хвалят… Да и вдвоем надежнее. Мигом собрание кончим!
"И я успею на свидание!" - обрадованно спохватился я.
Пряча листочек, Авга спросил:
- Эп, а вдруг, того, мы скажем, а все молчок?
- По второму разу скажем.
- И опять молчок?
- Ну уж?
- А вдруг?
- Тогда не знаю… Тогда пусть сам Забор скажет. А что мы еще можем сделать? Сальто-мортале?
- А может, еще кого уговорим? - плутовато предложил он. - Уж работать с массами, так работать!
- Третьего?
- Ага. Вопросы еще есть?
- Есть?.
- Ну и давай. Бог троицу любит! - с заговорщицким азартом заключил Шулин.
- А кого?
Мы осмотрелись.
Васькин вулкан продолжал клокотать. Сгрудились все, кроме Вани Печкина, который, заткнув уши, зубрил английский. Или он дома не учил, или у него память никудышная, но Ваня Печкин долбил учебники из перемены в перемену: даже когда дежурный выгонял его, чтобы проветрить класс, он прихватывал книжку с собой. Каким-то испуганным был у нас Ваня Печкин и первую половину каждого урока, то есть во время опроса, сидел, как приговоренный, - сжавшись и чуть ли не дрожа. Он так и напрашивался на высмеивание, и в общем-то мы подсмеивались над ним, хотя не особенно зло, но считали его серой личностью.
Мы с Авгой переглянулись и, моментально поняв друг друга, направились к Ване Печкину. Вот будет фокус, если удастся его сагитировать, - тон всему классу зададут второстепенные члены… Я зашел сбоку и живо захлопнул его учебник. Ваня Печкин вздрогнули тревожно поднял голову.
- Отвлекись-ка на минутку, - сказал я.
- Чего?
- Отвлекись, говорю, и уши разоткни!
- А чего?
- Дело есть! - сказал важно Шулин.
- Причем дело пустяковое, но для пользы всего класса, - внушительно добавил я.
- Мне некогда.
- Всем некогда!
- Слушай, Ваня Печкин, ты можешь хоть раз что-нибудь пожертвовать классу: или время, или отметку? Можешь? - воззвал я, почувствовал, что надо брать круче.
- Это вон пусть Садовкина оценки жертвует, у нее много пятерок! - недовольно мотнул головой Ваня Печкин. - А мне нечем жертвовать, у меня двойки!
- У всех двойки! - отрезал Шулин.
- И меня спросят.
- Сегодня не спросят. Придет новая учительница. А новые сразу не спрашивают, сначала знакомятся! - попытался я внушить Ване Печкину здравую мысль.
Но он не сдался.
- Ага, это с вами будет знакомиться, а меня спросит! Не мешайте! - И, открыв учебник, опять углубился в него, равнодушно выставив свою макушку.
Я со злости чуть не влепил ему щелчок в эту макушку, но под жидкими волосенками различил какую-то коростинку и брезгливо махнул рукой. Авга буркнул: "Балда ты осиновая с медной нашлепкой", - и мы отошли. Наш поход в массы провалился. Еще бы! Если уж буря целого класса не раскачала Ваню Печкина, что тут наши хилые потуги! Оставалось надеяться, что и без него дело обойдется, - вон как народ оживлен.
По звонку все суматошно расселись, но вместо новой учительницы опять вошла Анна Михайловна со своей дирижерской палочкой, двухцветным карандашом. Постучав по столу, она несколько виновато произнесла:
- Ребята, снова неувязка.
- И эта заболела? - спросил кто-то.
- Нет. Амалия Викторовна думала, что ее уроки начинаются с третьего. Я только что звонила ей. Она выходит, но знаете, человек пожилой, пока дойдет, пока найдет, будет конец урока.
- Хорошо! - вздохнуло полкласса.