- Напрасно радуетесь! Кое-кому эти последние занятия нужны как воздух! Смотрите, как бы ваши легкие вздохи не обернулись тяжестью! - строго заметила завуч, и в этом была истина, которая касалась и меня; правда, я не вздыхал облегченно, потому что был заинтересован в Амалии Викторовне. - Сейчас придет библиотекарь и почитает вам что-нибудь, так что никакого шума, спокойно оставайтесь на своих местах!
Забор вскочили сказал:
- Анна Михайловна, отдайте этот час в наше распоряжение! Мы хотели задержаться после уроков, но раз так, то лучше сэкономить время. Нам нужно провести междусобойчик.
- Что провести?
- Междусобойчик!.. Ну, разговор то есть!
- Очень хорошо! Пожалуйста, поговорите, - улыбнувшись, согласилась завуч. - Я вам нужна?
- Нет.
- Только тихо. Обещаете?
- Обещаем! - крикнули мы.
- Чш-ш! - и Анна Михайловна вышла.
Васька стремительно оказался у стола с тетрадкой в руке, поправил пятерней прическу и сказал:
- Видите, как складно все получается! Сама фортуна за нас!.. Итак, на чем мы остановились?
- На мыльных пузырях, - подсказал мишка Зеф.
- Да! Пора кончать с мыльными пузырями! А для этого есть только один путь - дело! Вот и займемся делом!.. Я все объяснил, вы все поняли - прошу!.. Придумайте сколько угодно вопросов, но чтобы участвовал каждый. Кстати, если поработаем в темпе, то спасем от голода собаку Вани Печкина!
- Нечего обзываться! - огрызнулся Ваня Печкин.
- Что? У тебя уже вопрос?
- Нет у меня вопросов!
- Тогда не фыркай, а думай! Ну все, сажусь и пишу!
- Ну? - подстегнул Забор, остановив взгляд на мне.
Насчет условного знака мы не договаривались, но это был почти знак. Я собрался с духом, подтянул ноги, чтобы встать, но тут Вовка Еловый спросил:
- А в стихах можно?
- Еще бы!
- Тогда пиши:
Скажи-ка, разлюбезный друг,
Как ты проводишь свой досуг?
- Прекрасно, Вовка! - под веселый шумок воскликнул Забор.
Он еще не записал, а уже поднялась Садовкина.
- А вот интересно, кто в жизни важнее: мальчишки или девчонки? - спросила она.
- Мальчишки! - заорали пацаны.
- Девчонки! - завопил прекрасный пол.
- Споры потом! - пресек Васька. - Потом наспоримся до хрипоты! Так, записываю…
Довольный Авга шепнул мне:
- Один мой вопросик склюнули!
- Пусть клюют, лишь бы аппетит был! А ты говорил - молчок! Это как бы нам молчать не пришлось!
Вовка Еловый опять вскочил.
- У меня еще!
- Прорвало поэта! - заметил кто-то из девчонок.
Вовка засек, кто это сказал, простер руку в ее сторону и продекламировал:
Скажи-ка, друг мой разлюбезный,
Полезный ты иль бесполезный?
- О, пойдет! - подхватил Забор.
Тут же ввернул вопрос Мишка Зеф:
- А ты бы учился, если бы тебя заставляли?
- Блеск! - отреагировал комсорг.
- И наконец, последнее, - взмолился Еловый. - уж дайте высказаться, и клянусь - больше ни звука!
Друг разлюбезнейший, скажи,
Ты часто утопал во лжи?
- О’кэй! - приветствовал Васька.
Справа подняла руку Лена Гриц.
- Можно мне? - И, спохватившись, что не на уроке, встала, ощупывая пылающие щеки. - Раз договорились от души, то от души. Только не смейтесь, а то я разревусь… Сейчас… Было ли тебе так трудно, что хотелось умереть?
Вопрос, видно, стоил ей мучительной борьбы, потому что она еле-еле договорила его - губы задрожали и глаза заблестели. Напряженно улыбаясь, девочка нерешительно оглядела нас, как бы проверяя, не смеется ли кто, но стояла тишина, которая вдруг подействовала на Лену сильнее, чем, может быть смешок, - она порывисто села, ткнулась в ладони лицом и расплакалась.
Среди общего веселья это было так неожиданно и странно, что Васька растерялся.
- М-мда… Кха… Ну что ж, толковый психологический вопрос - бодро заключил он, мимикой торопя нас что-нибудь быстрее говорить, чтобы отвлечь внимание от Лены.
Но и мы сбились с толку, и неизвестно, сколько бы продлилась эта заминка, если бы не нашелся Авга. Он не вышагнул, а вылетел в проход, запнувшись о ножку стула, и выпалил:
- А кто хочет в деревню?.. Жить! Навсегда!.. Мясо выращивать! Хлеб пасти! - Тут уж, несмотря на неловкость, все прыснули. - То есть, конечно, хлеб выращивать и мясо пасти! То есть скот, понятно! - Не знаю, нарочно Шулин заплел язык, чтобы разрядить обстановку, или от волнения, но класс оживился опять. - А что? Едят все, а еду делать некому!
- А сам-то почему сбежал? - крикнул Зеф.
- А чтобы вас агитировать! - вывернулся Авга.
- Без дискуссий! - призвал Забор. - Садись, Август!.. А вопрос, между прочим, что надо - социологический! И очень кстати, потому что еще вилами по воде писано, кто кем будет и кого куда занесет. Браво, Шулин!
Вот тут-то и разгорелись срасти. Класс закружило, подхватило и понесло… Васька едва успевал фиксировать. Он молодец, не расхолаживал людей, не укорял, что, мол, такой-то вопрос мелкий, а этот нечеткий, а тот вообще уже был, он писал все подряд. Потом разберемся. Как говорится, куй железо, пока трамваи ходят! Я уже не опасался за судьбу анкеты, а лишь сдержанно восторгался, что народ пошел за нашей идеей…
- Good day, my friends! - раздалось внезапно от двери. Там стояла пожилая, грузная женщина, с устало-добрым лицом и в очках. - Sorry for being late, but you know, better late than never, as both english and russian people say. There rest ten minutes. I think it would be enough for beginning!.. My name is Amaliya Viktorovna.
(Добрый день, друзья!.. Простите, что опоздала: но вы знаете, лучше поздно, чем никогда, как говорят и русские и англичане. Осталось десять минут, и я думаю, что этого достаточно для начала!.. Меня зовут Амалия Викторовна!)
Ошарашенные, мы все встали.
Глава десятая
Мы с Валей должны были встретиться на трамвайной остановке, и я уже четверть часа вился тут, как голубь. Я успел. Забор хотел, правда, еще задержать меня, чтобы вместе посоветоваться с нашей Ниной Юрьевной, которая пока ничего не знала, но я отвертелся, клянясь, что завтра гору сворочу, а сегодня - хоть режь. Васька - тык-мык и отступил, наказав только подогреть процесс с родительской анкетой…
И вдруг я увидел Валю. Держа сумку за спиной, она пристально оглядывалась. Я приблизился сзади и громко кашлянул.
- Ой! - вскрикнула она, испуганно обернувшись. - Аскольд! Да ну тебя!.. У меня сердце чуть не оборвалось!.. Слушай, а вдруг встретится Амалия Викторовна и спросит, куда ты идешь?
- О, мы же сегодня познакомились с ней.
- И как?
- При знакомстве ничего, а вот что дальше?
- И дальше ничего. Хорошая бабушка. Но учить все равно надо! - предостерегла Валя.
- Это у всех так - хороши, пока учишь! - знающе рассудил я. - Дай мне сумку, - сказал я по-английски.
- О, возьми! Спасибо! Ты молодец!.. - тоже по-английски ответила Валя, отдавая мне сумку. - Итак, продолжаем… Разговариваем только на английском языке.
- Давай! - неохотно ответил я по-русски.
- Если ты хочешь знать чужой язык, будем говорить только на нем.
- Да не хочу я его знать! На кой он мне сдался! Мне лишь бы двойки исправить! - выпалил я.
- Во-во! А для этого надо кое-что знать! А чтобы знать, надо говорить и говорить, ошибаться, путаться, врать, но говорить. Надо, чтобы мозоль выросла на языке от новых звуков!.. Надо быть даже нахальным, если хочешь! Вот так, например! - Валя быстро пошла навстречу высокой, мрачноватой, красивой женщине и, задержав ее, спросила по-английски, который час.
- Что, девочка? - как бы очнулась женщина, - Извини, голубушка, не понимаю, - и, пожав плечами, задумчиво пошла дальше.
Удивленный, я сказал:
- Нет, так я не смогу!
- Сможешь, когда разомнешь язык и осмелеешь! - заверила Валя. - А без этого, Аскольд, к Амалии Викторовне и подступаться нечего.
По лестнице мы поднимались молча. Я тревожился, как бы из соседских дверей не начали, кукушками из часов, выскакивать любопытные физиономии. Валя, почувствовав мои опасения, шла тихонько, опираясь на кромки ступенек, чтобы не стучали каблучки. Мы прямо крались. И лишь у наших дверей, когда я достал ключ, она шепотом спросила:
- Дома никого?
- Никого… Заходи.
Оказавшись с ней один на один в сумрачном коридорчике, я опять смутился, как вчера в лесу. Краешком сердца я ощущал какую-то манящую сладость этого уединения и этого полумрака, но они пугали меня, и я включил свет. Стало спокойнее. Мы прошли в мою комнату, солнечную и чистую - я тут целый час протирал запыленные полки, стол, подоконник, батарею и два раза вымыл пол.
- Вот здесь я и живу!.. Знакомься: Мебиус, мой первый друг, мой друг бесценный!
- Ах, вон он какой маленький! Я думала, верзила! - Она протянула руку. - Не дернет?
- Нет.
- Ух ты, большеротый! Ух, смешной! - ласково заприговаривала она, ощупывая проволочную шевелюру Мебиуса, его глаза, нос и единственную руку, потом оглядела книжные полки. - У-у, сколько из "Эврики"! Кстати, как перевести слово "эврика" на русский, если считать его английским?
- Эврика?.. Эв-ри-ка!.. А-а, every car - каждая машина!
- Хм, молодец, Аскольд! И даже непонятно, почему у тебя двойки. В тебе же спит англичанин! Да-да! На переключателе я заметила "in" и "out", на кассетах - тоже по-английски, правда, с ошибками. Вот написано "Royal nights", то есть "Королевские ночи", а японский ансамбль называется "Королевские рыцари" - по-английски звучит так же, но перед "n" стоит немое "k" … Так что мне остается малость разбудить тебя.
- Буди, - с улыбкой сказал я.
- И разбужу… Поставь что-нибудь.
Я поставил этих самых "Королевских рыцарей", приписав немое "k", и сел в кресло.
- А почему не включаешь?
- Хлопни в ладоши.
Она хлопнула, и на нас обрушился гром музыки, который я тут же перевел на кухню.
- Как это? - удивилась Валя.
- Я говорил, что у меня по физмату о’кэй! Пожалуйста!.. А сейчас - в общей!.. А вот у отца!.. А это - в ванной! - пояснял я блуждающие звуки, ни малейшим движением не обнаруживая своего вмешательства в эти блуждания.
- Тоже Мебиус? - спросила Валя.
- Нет, кресло. - И я показал кнопки.
- А-а! - протянула она и нажала несколько раз, перекидывая звуки туда-сюда и следом поворачивая голову. - Ловко! Аскольд, в тебе спит инженер!
- Что-то много во мне спящих! - я усмехнулся: - И спят все порядочные: англичанин, инженер!.. Значит, бодрствует какой-нибудь оболтус!
- Ну-ка! - Упершись руками в подлокотники кресла и как бы взяв меня в плен, Валя склонилась ко мне и лукаво-озорным взглядом пристально стала выискивать что-то в моих глазах.
- Нет, и бодрствует порядочный! Да-да! Я чувствую! - Она выпрямилась и прошлась по комнате. - А это кто, твой дедушка?
- Нет, физик Эйнштейн.
- У-у, какой грустный!
Я подошел и перевернул портрет - мимо нас глянул задумчивый Пушкин Тропинина. Я вырвал его из какого-то журнала и так обкорнал, подгоняя под рамку, что он потерял портретность и, как живой, подглядывал из кухни через окошечко.
- Так лучше?
- Лучше. Ну, Аскольд! Ну, изобретатель!
- Это же не изобретения, а просто дела.
- Ну, делатель! - подхватила Валя, посмотрев на меня так, словно и я был тут какой-то неожиданной поделкой. - Но Мебиус лучше всего. - Она повернулась к роботу и опять потрогала его ершистую марсианскую макушку. - Я Мебиус! Светлана Петровна, извините! Я Мебиус! - проговорила вдруг она грубоватым голосом и обернулась ко мне - не осуждаю ли я ее за дурашливость, но я не осуждал, я тихо радовался, и Валя успокоилась. - Хоть бы кто позвонил, посмотреть, как он работает!
- Сейчас! - Я набрал номер Зефа. - Мишка, брякни мне!
- Зачем?
- Меба чиню. Брякни разок!
- Давай.
Я выдвинул верхний ящик стола, чтобы виден был маг. Телефон зазвонил. В роботе щелкнуло, и одновременно вздернулась рука с трубкой, и пошел маг.
- … уточку!.. Квартира Эповых, минуточку! - Квартира Эповых!.. Квартира Эп… - щелчок, трубка упала в гнездо, и все замерло.
Валя страдальчески смотрела на вскрытый маг. Я понял, что сейчас она видит не магнитофон, а вырванный из живого Мебиуса кишечник, и закрыл стол.
Она вздохнула:
- Бедняга!.. А кроме этого он что-нибудь умеет? Переводить, например, с английского?
- Пока нет, но если научить…
- Сначала я научу безжалостного хозяина. Все, Аскольд, давай заниматься, а то ничего не успеем!
Валя сказала, что лучше начать с уроков, чтобы потом не беспокоиться о них. Я согласился. Мы сели за круглый стол, как министры враждующих стран, и разложили учебники… Я не смотрел на Валю впрямую, но видел все ее движения, и мне было приятно знать, что в любой миг я могу посмотреть прямо и увижу ее не в воображении, а тут, в метре от себя… Мозг мой работал какими-то импульсами: я то удивительно четко все понимал, то вдруг все обрывалось, даже цифры и буквы уплывали из фокуса и пропадали вовсе. Тогда я прикрывал глаза ладонью и тайно глядел сквозь пальцы на Валины брови, ресницы, тонкий нос и на губы, которые то шевелились просто так, то аккуратно поигрывали разлохмаченным кончиком косы… В один из моментов сосредоточенности передо мной легла бумажка с цепочкой слов. Я прочитал:
"Аскольд - ask old - спроси, старый!"
Усмехнувшись, я ответил:
"Что спросить, молодая?"
"Что хочешь!"
Откуда-то из глубины тела ударил жар, как в школе, когда я огрел Зефа папкой, и я, чувствуя, что невыносимо краснею, вдруг написал:
"Хочу поцеловать тебя!"
Я написал это и в шутку и всерьез и целиков вверился Вале: если примет в шутку - я спасен, если всерьез… она вскочит, швырнет в меня тетрадки и уйдет. Не поднимая головы, я передвинул бумажку и плотно, до звона в ушах, зажмурился, ожидая реакции - шума, падения стула или, может, шлепка по башке, но время тянулось космически медленно, я не выдержав пытки, открыл глаза - бумажка уже лежала передо мною.
"Когда?" - прочитал я, и новая волна жара окатила меня: слава богу, шутка принята!
"Сейчас!" - смелее приписал я. "Нет, в пять часов!" - ответила Валя.
Не стесняясь - шутить так шутить! - я обернулся к ходикам - без десяти пять - и весело глянул на Валю, думая встретить ее насмешливую улыбку. Но Валя не смотрела на меня, она преспокойно учила. Я словно ожегся и отвел глаза. Конечно, чему тут улыбаться! Шутка до того глупа, что дальше некуда!.. Пристыженный, я уткнулся в историю и, буксуя на фразе о борьбе Плеханова с народниками, стал разносить себя в пух и прах!.. Говорил, держись, так нет, шутить полез, Мольер! Ну и моргай теперь!.. Правда, время шутки еще не истекло, может, именно в пять Валя простительно рассмеется и развеет эту дурацкую неловкость. И в голове моей тотчас заработал неведомый счетчик, отщелкивая секунды и минуты. На Валю я больше не смотрел - ни тайно, ни явно. Я, как НЗ, хранил этот последний взгляд, который виновато-конфузливо брошу на нее, когда часы ударят… Сначала в ходиках пробудится жужжалка, и лишь потом забьет важно и раскатисто. Несколько раз мне уже чудилось это жужжание, и я вздрагивал, но это машины проносились под окном, а настоящее жужжание я прозевал - часы ударили вдруг.
- Пять! - вырвалось у меня.
- Пять, - сказала Валя.
- Пять! - слегка пригрозил я.
- А не спешат они?
- Нет.
Усиливая угрозу я стал приподниматься, поднялась и она. Не знаю, какой вид был у меня, но Валя улыбалась странно: не дразняще-игриво, как надо бы в шутке, а напряженно-выжидательно. И я медленно двинулся к ней, мелко перебирая руками по столу, чтобы хоть как-то удлинить этот невероятно короткий путь. Валя пошла от меня. Я прибавил шагу, прибавила и она. Я побежал, и она побежала. Я все ждал, что Валя вот-вот прервет эти кошки-мышки, махнет рукой, властно усаживая меня на место, и мы начнем наш дурацкий английский язык, но она не прерывала. Я метнулся в обратную сторону, она - в обратную. Скатерть сбилась, что-то упало, стучали по полу ножки сдвинутого стола, а мы, ничего не замечая, кружили и кружили, шумно дыша, и никак не могли сблизиться, как одноименно заряженные частицы. Валя наконец оторвалась от стола и скрылась в коридоре. Я кинулся следом. Она, фосфорически сияя водолазкой, стояла в полумраке спиной к стене и глядела исподлобья, как я приближаюсь. И я вдруг понял, что больше она не побежит от меня и что все это уже не шутка. С мертвящей бесчувственностью я взял ее за плечи и, закрыв глаза, бессильно ткнулся губами в ее щеку. Валя встрепенулась, обхватили руками мою шею и, шепнув "не так", быстро поцеловала меня в губы.
- Вот так, Эп! - выдохнула она и умчалась в гостиную.
Глава одиннадцатая
До четырех часов я пахал в школе с Васькой, как и обещал ему. Выбрав из более чем пятидесяти вопросов тридцать и отредактировав их, мы позвали Нину Юрьевну и, вручив ей тетрадку, открыли наш замысел.
У Нины Юрьевны было странно жесткое, словно чем-то армированное лицо, затруднявшее артикуляцию, так что каждое слово ей приходилось прямо конструировать, напрягая не только губу, но и щеки, и лоб, и шею и принимая при этом вид человека крайне обиженного и готового заплакать. Волноваться ей было совершенно противопоказано - тогда она почти теряла дар речи. Именно поэтому Нина Юрьевна не устраивала ученикам бурных словесных головомоек, а исписывала своим тоже напряженным почерком целый листище и давала прочесть разгильдяю, разрешая после этого рвать записку или отнести родителям. Все, конечно, рвали. Но зато как она вела математику, где как раз и требовались эти немногословие, медлительность и четкость! Она прямо высекала в наших мозгах все формула!
Даже не открыв тетрадку, Нина Юрьевна спросила, где же мы были раньше - ведь экзамены близятся. Мы сказали, что успеем. Тревожно помолчав и повздыхав, она повела нас к завучу. Анна Михайловна, поразмыслив, заметила, что после такого форума мы и экзамены лучше сдадим, потому что поднимется настроение. Завуч уточнила срок. Мы ответили, что вот сегодня суббота, а в следующую субботу - уже форум. Еще подумав и полистав нашу тетрадку с вопросами, Анна Михайловна улыбнулась, и, возвращая Забору тетрадь, сказала, что раз уж нам так хочется и, главное, раз уж полдела сделано, то придется разрешить. И отпустила нас, задержав зачем-то Нину Юрьевну. Мы ликовали.
- Вот что значит подготовить вопрос! Мотай на ус! - гордо заключил комсорг. - Сунься мы с голой идеей - до свидания! А теперь - во! Дело, Эп, за тобой!
- Отец сказал, что к вечеру будет.
- Смотри. Срыв смерти подобен!
- Понял.
- Ну, до семи! Не забудь маг!