И нужно-то было каких-то несчастных три дня, и замысел осуществился бы самым блестящим образом. Вместо этого все кончилось растратой и почти разорением. Каролина, конечно, осознавала, что приложила к этому руку. С точки зрения закона ее идея, возможно, не была особенно удачной, и во второй раз она бы на это никогда не пошла. Она сделала это ради папы. В благодарность за то, что он о ней заботился и не оставил ее после смерти мамы.
Как она уже сказала, он не был хорошим папой, но был отличным товарищем, а это дорогого стоит.
Идея заключалась в том, что они вдвоем, Каролина и он, станут уличными торговцами. Дела бы у них пошли блестяще. Каролина знала, что у нее к этому прирожденный талант. Но мачехе эти планы пришлись не по нутру. Ей надо было во что бы то ни стало разлучить их. Она не брезговала ничем. И, едва у нее появилась возможность донести на Каролину, немедленно этим воспользовалась, забыв, что Каролина несовершеннолетняя. Вместо Каролины в тюрьму угодил ее муж, что мачеху еще больше озлобило.
Поэтому дома у Каролины больше нет. Но не такая уж это потеря. Она привыкла сама со всем справляться. А это поважнее, чем все дома на свете.
Она попыталась описать мне, как она спланировала и разработала каждую деталь своего замысла, но я не могла уследить за ней. Заметив мою растерянность, она посмотрела на меня с улыбкой:
– А ты, я вижу, ничего не понимаешь в делах?
– Да, не особенно.
– Ну ничего. Ты понимаешь многое другое, что важнее.
Прекрасные слова, и мне тоже захотелось сказать ей что-нибудь приятное.
– Никто не понимает так много, как ты, – сказала я.
Каролина мягко рассмеялась и взяла меня за руку.
– Моя мачеха так не считала, – заметила она. – Она считала, что у меня не все дома и что меня надо отправить в лечебницу.
– Что ты говоришь? – Я вздрогнула.
Да, мачеха хотела упрятать Каролину в "желтый дом".
– Будь на то ее воля, не гуляла бы я здесь сейчас!
Каролина смеялась, но особенно смеяться было не над чем. Теперь я поняла, кто звонил нам домой, не представляясь. Я как можно осторожнее рассказала об этом Каролине, но она ничуть не огорчилась.
– Она способна на все, так что я не удивляюсь, – только и сказала она.
А мне все это показалось ужасным и очень сильно расстроило. Как Каролина может так спокойно говорить об этом?
– У меня была гораздо более трудная жизнь, чем у тебя. Но печалиться не о чем. Зато теперь я ничем не связана. Прекрасное чувство. Я свободна!
Она замолчала, я тоже. Ответить мне было нечего. Она мельком взглянула на меня:
– Ты ведь и не знаешь, что это такое? Быть свободной?
По ее тону я поняла, что она опять собирается воздвигнуть между нами стену. Может быть, она решила, что чересчур разоткровенничалась? И слишком много рассказала о себе? Теперь она снова была начеку, и я почувствовала, что отныне любое мое слово может быть превратно истолковано.
И тут я разозлилась. Я поняла, что она опять намекает на мое происхождение. На мою защищенную жизнь. На мою несчастную семью. С ее точки зрения, это давало ей передо мной такое преимущество, что мне ее никогда не догнать.
Она, пожалуй, могла быть довольна?
Тогда почему она меня за это осуждает? Ведь она сама сказала, что я за это не в ответе. Я лишь "жертва". А ведь жертву не наказывают? Она ведь и так наказана!
Я не смогла сдержаться:
– Не надо опять браться за старое! Почему ты свободнее меня?
– Потому что могу уйти, когда захочу. И куда захочу. А ты не можешь.
Болтовня! Я могла бы уйти точно так же, как и она, – если бы также решила ни с кем не считаться. Все дело только в этом.
– Но ты даже не знаешь, что это такое!
Я думала, что попала прямо в точку, но она только торжествующе посмеялась надо мной:
– Вот я и говорю! Ты все время должна считаться со своей семьей, поэтому ты несвободна!
– Но помилуй! Речь идет не только о собственной семье! Ведь существуют и другие люди. Например, мы. Что, по-твоему, мы пережили, когда ты взяла и ушла? Ты об этом никогда не задумывалась?
Она замолчала. И тогда я рассказала о Наде.
– Ты же знаешь, как ты много для нее значишь. Она тебе доверяла. И думала, что тоже что-то значит для тебя. Когда ты ушла, не сказав ни слова, она решила, что ты ею пренебрегла. Она так расстроилась, что успокоить ее было невозможно. Как ты считаешь, это пойдет ей на пользу? Ребенок должен чувствовать, что может доверять людям.
Каролина молчала. Хотя она шла, слегка отвернувшись, она меня слушала, и мои слова ее задели. Я не читала ей мораль, но решила, что пусть она хоть услышит о том, что и в нашей "избалованной" семье есть место подлинной преданности и искренним чувствам. И мы способны испытывать разочарование и печаль. Несмотря на всю нашу испорченность и на то, что мы, по ее выражению, только и делаем, что "распоряжаемся" друг другом.
– Нет, я по-прежнему не понимаю, почему ты так странно сбежала! У тебя должны были быть очень веские причины, чтобы так поступить с нами.
Высказавшись, я смолкла. Один-единственный раз не поддалась ее обаянию, ее особой манере себя вести. Это произошло само собой. Стоило лишь подумать о домашних, о Наде и Роланде, обо всех нас. Ведь мы действительно ценили Каролину и пытались показать это каждый по-своему. Это было нетрудно.
А ответила ли она на наши чувства? Вот в чем вопрос. Конечно, она много раз проявляла дружелюбие, даже нежность, особенно по отношению к Наде. Но испытывала ли она подлинную преданность?
Я осторожно посмотрела на Каролину. Она молчала уже довольно долго, что на нее не похоже. Обычно она парировала все неприятное шуткой, забавной гримаской или очаровательным смехом.
И тут я увидела, что она плачет. По ее щекам тихо катились слезы. Она даже не пыталась их вытереть.
Сначала я немного испугалась. Я никогда не видела ее плачущей. Мне захотелось ее обнять, но я не сделала этого. Что-то меня удерживало. Слезы имеют власть. Особенно редкие слезы. Я опять почувствовала неуверенность в себе. Что я такого сказала? Неужели я ее очень обидела? Но я же сказала правду! Она ведь должна стерпеть правду? Так же, как пришлось мне. Она же хотела, чтобы мы были на равных. И теперь это так, я почувствовала. Она со своими слезами, и я с моими сомнениями.
Нет, не буду я вытирать ничьих слез. Пусть выплачется. Может быть, мы впервые на пути к настоящей близости? Осталось только дождаться друг друга. Если сейчас я поступлю опрометчиво, все может рухнуть.
Мне показалось, что Каролина чувствовала то же самое. Не глядя на меня, она продолжала шагать.
Резко похолодало, подул сильный ветер, и начал накрапывать дождь. Теперь мы были далеко от города. Было уже поздно, и самое лучшее было бы повернуть назад. Надвигалось ненастье, но Каролина, похоже, ничего не замечала, и мне не хотелось ей мешать. Она все еще плакала, и мы молча шли дальше. Через какое-то время она повернулась ко мне.
– Я не рассказала тебе одну вещь. Все время боялась, что ты мне не поверишь.
Она взглянула на меня. Я не ответила, но посмотрела ей прямо в глаза, и она продолжила:
– Ты будешь потрясена, я знаю, и, может быть, станешь меня ненавидеть. Но если ты обещаешь, что постараешься сохранить спокойствие, то я постараюсь быть искренней.
У меня забилось сердце, но я молча кивнула. Каролина, глубоко вздохнув, не спускала с меня глаз. И тут пошел дождь. Сильный весенний дождь.
– Могу понять, что вы расстроились, когда я сбежала от вас. Я сама расстроилась. Но я считала, что это единственное, что тогда можно было сделать.
Это кажется малодушным, и, может быть, так оно и есть, хотя все не совсем так, как ты думаешь. Дело не только в Эдвине и Свее. Это был предлог. Я давно собиралась уйти. По другим причинам. Поэтому злобная выходка Свеи пришлась как нельзя кстати. Но, как я уже сказала, дело вовсе не в Свее. – Она говорила спокойно, делая небольшие, полные раздумий паузы. Беспрерывно лило, непогода усиливалась, и дождь хлестал нам в лицо. – Сначала я решила, что никогда не скажу об этом никому из вас. Я считала, что это ни к чему, у вас своих забот хватает. Зачем вам это знать, подумала я, если все равно никто из вас мне не может помочь? – Она опять сделала паузу и смахнула с лица капли дождя. – Но, может быть, рано или поздно вы все равно это узнаете, когда я уже буду в другой части света, и, наверное, лучше, чтобы по крайней мере ты знала мое к этому отношение.
Никто из нас и не думал поворачивать обратно, мы промокли насквозь, а дождь все лил. Каролина опять шла молча, раздумывая. Пока она говорила, я не проронила ни слова, а теперь решила помочь ей и сказала:
– Да, тебя заставила уйти не только Свея, это даже я поняла.
Она не ответила. Когда пауза затянулась, я осторожно продолжила:
– Ты исчезла после разговора с папой… Он сказал что-то такое…
Она не ответила и ускорила шаг. Я испугалась, что все испортила.
– Что бы там ни было, он не хотел тебя обидеть, я знаю. Он хотел тебе добра. Он…
– Помолчи! – Она остановилась и враждебно посмотрела на меня. Значит, дело было в папе!
– Милая Каролина… Извини, что перебила тебя. Больше я ничего не скажу.
Она пристально посмотрела на меня и внезапно начала дрожать.
– Как похолодало. Как ужасно холодно…
Она сдернула с себя кепку, в которой была все время, и вытряхнула из нее воду. И тут я увидела, что она подстрижена под мальчика. Кос не было.
Она именно так и сказала, она хотела уйти раньше и подстриглась, ведь мальчикам проще…
– Милая Каролина, продолжай! Рассказывай дальше!
Она мельком взглянула на меня и снова шлепнула кепку о колено с такой силой, что в меня полетели брызги.
– Нет! Я передумала! Я ничего не скажу! И пошла вперед. Я – за ней.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Теперь мы почти бежали под дождем. Прочь от города. С каждой минутой все больше выбивались из сил и становились все более мокрыми.
– Каролина, милая…
Молчание.
– Может быть, попробуешь?
– Я же сказала "нет"! Поворачивай назад! Иди скорее домой. Они наверняка беспокоятся. Нехорошо с твоей стороны заставлять их ждать. А я все равно больше ничего не скажу. – Задрав нос, она прибавила шаг. – Не хочу портить жизнь ни тебе, ни твоей замечательной семье!
– Знаешь, Каролина, ты ведешь себя как маленькая. Это жестоко!
Я бежала за ней, пытаясь идти с ней вровень, но она шагала все быстрее. Хлестал дождь.
– Я не собираюсь сдаваться! Уж это ты знаешь!
Она не отвечала. Я попыталась объяснить ей, что самое плохое, что можно сделать своему ближнему, – это высказать множество намеков, пока другой не изведется от волнения. А потом резко оборвать разговор! Это бесчеловечно. Она злобно рассмеялась.
– Волнение? Ты сказала – волнение? Я зову это любопытством, моя дорогая! Жаждой сенсаций!
– Ты что, с ума сошла? Думаешь, я бежала бы вот так под проливным дождем, чтобы… – Слова застряли у меня в горле. Я была в ярости.
– Да люди сбиваются с ног, чтобы удовлетворить свое любопытство.
– Ты несешь такую чушь, что я, пожалуй, пойду обратно.
– Ну и иди!
– Нет!
Она остановилась и холодно посмотрела на меня:
– Это самая большая услуга, какую ты мне можешь оказать. Лучше и быть не может.
– Я тебе не верю!
– Вот как?
– Когда человек ведет себя как безумный, ему лучше не оставаться одному.
– Я с тобой больше не разговариваю!
Она опять ринулась вперед большими шагами. По-прежнему не в ту сторону.
Но вскоре нам придется повернуть.
Мы направлялись к озеру. Впереди уже показалась серая избушка Флоры. Когда мы минуем избушку, дальше будет одна сплошная вода.
Я запыхалась и стала отставать. Положение было настолько нелепым, что на меня напал приступ истерического смеха.
– Ты что, решила искупаться?
Ответа не последовало. Она продолжала мчаться вперед.
– По-твоему, мы недостаточно вымокли?
У Каролины не дрогнул ни один мускул на лице, она работала ногами, как барабанными палочками – раз-два, – иногда попадая в лужу, и тогда брызги летели во все стороны. Ее это ничуть не трогало.
Что бы подумала Флора, если бы увидела, как мы маршируем под проливным дождем? Мы как раз были рядом с ее избушкой, и мне показалось, что там темно.
Было почти десять вечера. Видимость, мягко говоря, была неважная. Дальше нам идти было некуда. Перед нами простиралось море свинцово-серой воды. Здесь нам придется остановиться.
И тут мы услышали, что кто-то плачет. Обернувшись, мы увидели, что дверь в избушку Флоры открыта. Она была распахнута настежь и моталась туда-сюда на ветру. Плач доносился из избушки. Мы бросились туда. Когда подошли к избушке, плач стих. В домике было темно, и сначала мы ничего не увидели. Нам пришлось пробираться наощупь, пока не привыкли глаза и понемногу не стали проступать очертания предметов.
В первой комнате не было ни души. Беспорядок царил страшный. Немногочисленная мебель перевернута. Казалось, все раскидано так, что уже никогда ничего не собрать. Топчан, на котором обычно лежала Флора, стоял на своем месте, но был весь завален тряпьем и мусором. Самой Флоры не было видно. В углу, где спали малыши, тоже никого не оказалось. Несколько рваных кусков одеяла и подушка – вот и все. Не видно было даже кошек, которые вечно разгуливали по всему дому.
На столе такой же беспорядок. Подойдя к нему, мы услышали шуршание – это перепуганная крыса бросила кусок хлеба и убежала. А так не раздавалось ни звука. Но мы же слышали плач!
Дверь в каморку была закрыта. Каролина проскользнула туда, я за ней. Нам не пришлось поворачивать ключ – дверь была только прикрыта, но не заперта. Каролина медленно отворила ее. В каморке мерцала тонкая сальная свеча.
Она чуть не погасла от сквозняка, но потом разгорелась снова. Перед нами предстало печальное зрелище.
Нащупав мою руку, Каролина крепко сжала ее. Сначала никто из нас не понял, что мы увидели и что все это значит. В комнате находились одни малыши. Эдит и Эйнар стояли по обе стороны низкого расшатанного столика. А на столике на спине лежал маленький Эдвин, накрытый мятой простыней. С закрытыми глазами. Около его головы мерцала свеча. У его бледного носика жужжала черная муха.
Эдит держала конец простыни. Увидев нас, она поспешно натянула простыню на лицо Эдвина. Затем закрыла глаза руками и заплакала так, что вся затряслась, Эйнар тем временем пристально смотрел в темноту сухими глазами.
– Дорогие детки! – Каролина отпустила мою руку. – А где ваша мама?
– Мама пошла за помощью.
– И давно вы одни?
На этот вопрос они не смогли ответить. Наконец заговорил Эйнар. Эдит, не отрывая ладошек от глаз, продолжала бесшумно плакать. Каролина взяла ее на руки, а я подошла к Эйнару. Мы уже хотели выйти с ними из каморки, но они потянулись друг к другу, пытаясь высвободиться. Они не хотели уходить от Эдвина. Они обещали побыть около него до прихода мамы. Его нельзя оставлять одного. Как всегда, Каролина тотчас нашлась.
– Нет, мы не уйдем от Эдвина. Я только хотела, чтобы мы вышли на улицу и собрали для него немного цветов. Дождь уже перестал.
Голос ее звучал мягко и серьезно. Малыши немного успокоились. Эдит отняла руки от глаз и спросила, где растут цветы. Я тоже хотела бы это знать. Около домика Флоры не росло ничего. К тому же на улице было темно.
Но Каролина подошла к окну и сказала, что тучи рассеялись и на небе появилась луна. Она стояла у окна, держа на руках Эдит. Мы с Эйнаром встали рядом и посмотрели на луну.
Каролина объяснила, что луна раздвинула тучи, ей очень хотелось светить в эту ночь над избушкой Флоры. Каролина показала нам лужи возле домишка. В каждой светила луна, и все сияло и блестело от лунного света. Правда, красиво?
Малыши смотрели большими глазами, засунув пальцы в рот.
– Они светят в честь Эдвина, – прошептала Каролина. – Представляете?
Да, Эйнар и Эдит могли себе это представить. Они долго смотрели на лунные лужи, так долго, что луна стала отражаться и в их глазах.
– Вы только посмотрите! У всех в глазах светит луна! – шептала Каролина.
– Это в честь Эдвина, – сказал Эйнар, облегченно вздохнув.
– Да, конечно, в честь Эдвина…
Затем мы молча вышли из дома и пошли между светящимися лужами в маленькую рощицу неподалеку. Каролина знала, что там растут подснежники.
Она решила, что пока они с Эдит и Эйнаром будут собирать цветы для Эдвина и немного приберут в избушке, я быстро сбегаю домой и расскажу все Свее.
– Свее? А почему именно Свее?
– Думаю, что лучше Свеи нам сейчас никто не поможет. К тому же Свея имеет право первой узнать о том, что случилось с Эдвином.
Каролина была спокойной и собранной. Было трудно представить себе, что это та самая Каролина, которая меньше получасу назад мчалась сломя голову под дождем.
– У меня голова идет кругом, – шепнула она мне, – ты посоветуйся со Свеей.
– Хорошо.
– Велосипеда у тебя сейчас нет, но ничего. Я побуду с малышами, пока вы не придете. Передай это Свее!
Тут мы как раз нашли в рощице подснежники. Я сорвала несколько цветов, отдала их Каролине и пошла.
– Постараюсь идти как можно быстрее.
– Прекрасно.
Каролина слабо улыбнулась и склонилась над головками детей. Я отправилась в путь. Отойдя от избушки, я обернулась и заплакала.
Малыши при свете луны старательно собирали подснежники для маленького Эдвина.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Мама, вся бледная от волнения, ждала меня у ворот. Она уже несколько часов бродила с папой по саду. Приближалась полночь, а я никогда не возвращалась домой так поздно, и они решили, что случилось несчастье. Увидев меня идущей пешком, без велосипеда, они подумали, что я упала с велосипеда и сломала его.
Плача, мама бросилась мне на шею. Бог с ним, с велосипедом, ведь я жива!
Надя спала и ничего не знала о том переполохе, который я устроила. Но Роланд не мог заснуть и в одной ночной рубашке выбежал в сад. Меня забросали вопросами. Где я была? Что произошло с велосипедом?
Конечно, они очень волновались и имели право получить объяснение, но я была не в силах вымолвить ни слова. Наверное, видно было, что я в страшном отчаянии, и меня испуганно спрашивали, не заболела ли я.
– Пусть пойдет ляжет. Ты что, не видишь, на ней лица нет? – сказал папа. – Поговорим завтра.
Нет, ложиться я не хочу. Я замотала головой.
– Свея. Я должна поговорить со Свеей, – в конце концов выговорила я.
Но Свея уже ушла к себе. Она так же волновалась за меня, как и все остальные, и не хотела ложиться, но, когда увидела меня целой и невредимой, ушла к себе.
– Она поняла, что мы хотим побыть одни, – сказала мама и с удивлением посмотрела на меня: – А зачем тебе Свея в такой час?
У меня не было сил объяснять, и я бросилась в дом, чтобы найти Свею.
Войдя в прихожую, я услышала странные звуки, доносящиеся из сада. Это был громкий пьяный голос незнакомого человека, которого папа тихо пытался урезонить. Наверняка какой-нибудь пьяный бродяга увидел, что в саду полно людей, и решил присоединиться к компании.