Женщина думала-думала долго и коротко – волосы долги, ум короток. Придумала: "Что же, пущай хоть я жива останусь, а детей можно и прекратить". Приходит в кухню и говорит повару: "Вот что, повар, ты возьми детей, возьми ножик и уведи в тайгу, чтоб мое ухо не слыхало и чтоб мой глаз не видел, возьми и заколи их, и вынь из них голову куричью и потрох куричий, и предоставь приказчику моему".
Повар начал точить ножик. Дети пришли домой и спрашивают: "А куды же ты, Семен, нож ладишь?" – "А вот пойдем вместе в лес, я срублю удилища и буду удочки вам ладить". И вот они рады: "О, Семен, мы пойдем с тобой удилища вырубать!"
Шли-шли, отошли далеко в лес – и жалко было повару колоть, что он горькими слезами плакал. Они вперед бегут, он сзади. Они заметили: "Что ты, Семен, так плачешь, кого ты жалеешь?" – "Вот что я вам скажу: вы вот не послушали, в кухню вы ко мне зашли, съели голову и потроха куриные, и вот за это вам наказание: велела ваша мать зарезать вас и вынимать голову и потроха".
У повара дома были щенята маленьки, постельны, только родились. Дети стали его просить: "Семен, оставь ты нас, мы тебе сгодимся не сёдни-завтра".
Санька в то же время, будто горло перехватило, харкнул – посыпалось золото, плюнул – посыпалось серебро:
"Семен, снимай пальто да расстилай. Мы тебе капиталу сейчас достанем!"
Семен пальто снял да расстелил, и давай Санька харкать да плевать. Такую копну нахаркал, что едва Семен поднял. А присоветовали Семену дети, что "у тебя есть щенята, ты заколи щененка да приготовь потроха и мозги, будто за голову куричью, и принеси приказчику, и накорми его, а мы пойдем в чисто поле, в широкое раздолье".
Семен согласился на это мнение, едва-едва унес золото-серебро, унес в сусек-амбар, высыпал. Приколол двух щенят и приготовил мозгов и потроха. И принес прямо в магазин приказчику. Приказчик с аппетитом закусил. И не делатся приказчик царем, и харкает – золото не вылетат, плюнет – серебро не сыпется. И думат: "Что такое это?" Приезжает Иван из-за границы с товаром – детей нету. "Что тут будем теперь говорить?" Говорит жена приказчику: "А вот скажем: ходили в лес по ягодки и заблудились, и вот никак не можем найти".
То же в одно и повару так наказали.
Иван приезжат – встречать некому. Взял им за границей костюмы хорошие, большие уже они стали. В первую очередь забегат в магазин и спрашиват свою хозяйку: "Где Петя и Саня, почему меня не встречают?" Хозяйка Ивану отвечат: "Эх, Ваня, что сделалось: пошли мы все <...> в лес погулять, и сделалась буря, и почему-то они вперед нас ушли, мы не могли догадаться и полмесяца искали. И сколько я искала, сколько капиталу истратила, ну, и посейчас ищем, и даже костей-то не можем найти!" Иван, его как обмороком сшибло, и горькими он слезами заплакал и не мог ни запить, ни заись. И все только чижало повздыхивал, жалел своих детей.
Дети пошли от повара по одной дорожке. Шли-шли, вышли две дорожки. Как раз на росстанье стоит столбик. На столбике написано: "Кто по правой дорожке пойдет, тот будет царем, кто по левой пойдет, тот прекрасную Марфиду-царевну взамуж возьмет". Петя и говорит: "Я пойду по правой дорожке. Я съел голову, не буду ли я царем?" – "А я, – Саша говорит, – пойду по левой дорожке, не возьму ли я Марфиду-царевну взамуж, потому что у меня капитал в брюхе сидит". И вот Петя раскрыл все свои карманы, попросил: "Саша, ты дай мне капитала!"
И он ему наплевал, нахаркал во все карманы, дал золота и серебра. У Пети ишо был <...> платочек, растянул – он ишо ему добавил. Платочек завязал в узелок, распростился и пошел.
Петя шел-шел и вышел куда-то в город. Народ идет и едет все какой-то тумной из себя, невеселый. Петя все присматриват: почему народ невеселый? Стоит избушка худенька. Подходит он к этой избушке и смотрит в окошко. Сидит там одна старушка. Просится он у этой старушки: "Баушка, можно у тебя чайку попить?"
Старушка на то ему отвечает: "Если ты не брезгаешь, то заходи в мое житье".
Петя зашел, разговорился со старушкой: "Ну что, баушка, нет ли у тебя что поесть?" – "Вот за душой одна краюшка хлеба. Живу я одна здесь. Дети были, пошла новая жисть, республика, все меня бросили. Я – ковды сыта, когда голодная – так и мучусь". – "А что же, баушка, у вас есть лавки, магазины, базары? Купить что можно?" – "Все есть, дитятко, – отвечает бабушка, – только очень все дорого!" – "Это ничего, что дорого!" – Петя отвечает ей. Спускат Петя руку в карман, вытаскиват золота и серебра, подает баушке: "Баушка, сходи вот, что надо, то и купи. А пока я шибко есть захотел – твою краюшечку погрызу".
Старуха обрадовалась, взяла корзину, убежала на базар. Набрала разной разности, закуски, и прикуски, и выпивки, всё. И такая верная старушка была: сколько осталось капиталу, сдачу принесла. И десять копеек просит у Пети: "Дай мне, Петя, десять копеек, один гривенник. Завтра в Казанском соборе публика собиратся. У нас вот уже двенадцать дён – и завтра последний день будет, у нас сейчас стоит республика – выбирают государя. Месяц-два потерпят – опять столкнут: неладно правит, – это старуха Пете рассказывав – Тепере уж народ решил: так выбрать не могут, а вот кто [воскову] свечу купит и у кого она зажгется сама собой, тот и будет царем. Вот завтра публика большая будет собираться". – "Дак, бабинька, и мне, поди, можно сходить в Казанский собор?" – "Да пошто же не можно! Человек молодой, сходите, публику посмотрите – публики будет много!" – "Дак вот тебе, баушка, ты сдачи чего принесла и мне не сдавай". – "Да что ты, дитятко, как мне много даешь?" – "Ничего, баушка, тебе годится, а у меня есть да и будет".
И вот переночевали, утром встали, чайку попили и пошли в Казанский собор, в церкву. Публики очень много было. Первы свечки брали бояре, военные, князья, министры, губернаторы, потом простонародье, гражданины все, вопче, – ни у кого свечки сами не горят.
Пробивались старуха с этим с Петей, кой-то как пробились. У Пети платочек, узелочек в руках с собой. Старуха гривенничек дает, а Петя весь узелок развязал и кладет старосте на свечку. Церковный староста не мог сообразить, не мог сосчитать, каку свечку давать, сдачу ли давать. Все дела спутал. Когда пригласил священника староста и сосчитали, всех более свечка попалась Пете, никто таких не брал, всех дороже. Только староста подал в руки Пете свечу – и свеча у Пети вспыхнула сама. Народ весь заговорил, зашептался: откудова такой юнош явился? И вот ни у кого свечка не горела, у него именно загорела. Затеплили все от этой свечки вся публика свои свечки, взяли иконы в храме и вышли на улицу, подул ветерок – у всех свечки угасли, а у Пети не угасла. Округом храма обошли, а у Пети все не гаснет. Не уверились, не убедились раз, второй раз так стали делать – все равно. И на третий раз – публики тут ишо больше понабиралось – точно так же!
Все преклонились к Пете. Петю взяли и повели на престол: "Да ты откуда у нас взялся такой вьюнош? Да ты все-таки крещеный, православный?"
Ну, он им всю свою жизнь рассказал. "Ставите меня царем, дак я могу только подписывать – решать должен народ".
Ну и вот, хорошо пошло царство. Народ что решит – Петя подпишет. Жизнь пошла – все права и законы хорошие: народ расцвел, светлый стал.
Правитель же есть. Каки недостатки – займыват за границей, народ снабжат и просто живет – ну, пан королю!
Тот Саня как мучится – будем про другого брата говорить.
Петя и думат: "Я-то хорошо живу, а где Саня, мой дорогой брат, жив ли он?"
Саня таким же способом шел, вышел край городу, и стоит худенькая избушка. Таким же способом попросился он переночевать. В избушке жила старушка. Старушка-то была хитровата. Он зашел к старушке, переночевал, всю ночь разговаривали. Он и спрашивает: "Кто у вас тут царствует?" Старушка ему отвечает: "У нас царствует Марфида-царевна; она очень из себя видная, очень красивая – ни в сказке сказать, ни пером написать, но только на картинке срисовать!" Ладно. Саня говорит: "А нельзя ли ей, баушка, предложение сделать, посвататься?" А старуха эта была вхожа к Марфиде-царевне. Старуха говорит: "Это можно, я могу сходить".
Вот поутру встает Саша, пишет письмецо и отправляет старушку с письмецом к Марфиде-царевне.
На ей же, на этой Марфиде Прекрасной, сватался Маркобрун-богатырь. Она и за него не пошла, потребовала какого-то капиталу большого.
Ладно. Старушка письмо взяла, унесла Марфиде-царевне. Марфида-царевна это письмо взяла, как прочитала – все члены у ней оторвались и упали. И Марфида-царевна письмо разорвала, старуху подозвала и стала ей говорить: "Что ты, с каким волшебством мне <...> письмо принесла? Ковды на мне сватался Маркобрун-богатырь, я и то отказала, а ты с каким-то письмом навязалась! Где же твой жених? Как бы на него посмотреть?"
Марфида-царевна ответ велела написать, чтоб его посмотреть. Пришли они. И вот очень поглянулся Марфиде-царевне Саня, всей бы душой вышла за него. Ну и спрашивает [Саню]: "Что же ты, какую милость моему народу дашь? Сколько же ты капиталу дашь?" Он говорит: "Капиталу могу я дать – облегчение народу Марфидиному-царевниному, чтобы три года никакого налогу не платить!" – "Это можешь ты дать?" Саня отвечает: "Могу". – "Где же ты такой капитал возьмешь?" Отвечает Саня: "Это не твое дело. Где бы я такой капитал ни достал, а только могу предоставить этот капитал по частям".
И вот они сговорились так, подписями обязались. "Можете, – говорит Саня, – часа через три по капитал приехать".
Марфида-царевна через три часа отправляет дядьку с конвоирами по капитал.
А Саня со старухой зашли на базар, [он] взял купил три куля. Старуха зашла в свою избушку, налаживат обед, а Саня остался на дворе, куль раскрыл и давай плевать да харкать – посыпалось золото-серебро прямо в куль! Нахаркал он, наплевал куль и приниматся за второй. И таким же порядком приниматся за третий.
В ту пору старуха в окно-то и увидала, что он плюет, и догадалась: вот откуда у него золото-серебро сыплется! <...>
Старушка как смекнула, откуль он деньги берет, взяла и, как она была знакома Марфиде-царевне, написала писульку, что смотрите, Марфида-царевна, смекайте, капитал у него в роте.
Приезжает дядька по капитал с конвоирами отвозить ее капитал: "Распишитесь в получении!"
Дядька расписался, заведующий расписался. "Ничего, можете брать".
Конвоиры поднять не могут эти кули. Заведующий заскочил помогать и дядька тоже – не могут поднять. Саня сам заскочил, на них долго любовался. Кой уж как их двенадцать человек было, один куль на тележку зворотили, а два-то куля, думали, отсыпать надо, и отсыпать некуда.
Саня посмотрел-посмотрел, взял одной рукой, приподнял и со всего маху на тележку бросил.
Приезжают с капиталом, дядька сразу же и предъявил Марфиде-царевне что ты идешь не за худого человека, ты идешь за богатыря: "Мы, двенадцать человек, не могли поднять, а он одной рукой поднял да положил".
Давай капитал считать они – весь пересчитали: на три года хватит, чтоб народу без налога жить, да еще в остатке останется.
Давай везде объявления посылать: по газетам было, по церквам молебны пели, все Марфиду-царевну прославлять стали. Сделался торжественный праздник.
Она, баушка, все-таки эту записку послала. Марфида-царевна эту записку прочитала: "Да! Вот как! У него капитал весь в роте, весь в брюхе сидит!"
Пишет Марфида-царевна опять письмецо, отправляет конвоира, чтоб явился с женихом, только разговор будет о свадьбе. Послала пару лошадей за ними, жених с баушкой явились. Собрала она всех гостей, Марфида-царевна. Ковды они заявляются, она встретила жениха будто с радостью. Наладила разные там закуски, и прикуски, и напитки, и наедки. Прямо перед Санею наладили одну тарелку рвотного, чтоб его рвало, а другую – сонного порошка.
И вот когда явился Саня, приняли его, посадили хорошо за стол, и наливат Марфида-царевна рюмочку себе и рюмочку ему, и предлагат, что вот выпьем, Саня, по рюмочке и поздравим всех. Выпили. Все гости, все войска закричали: "Ура!" И вот пошла: "Гости, закусите!"
Он выпил рюмочку, что-то ему так лихо сделалось! Как кусочек закуски закусил – и пошло его рвать, полоскать! И до того рвало, что вырвало этот куричий потрох. Марфида-царевна сгребла его и съела.
Саня был без памяти. В то же время она предложила ему: "Что с тобой, Саня, сделалось? Давай ишо выпей!" И наливат из другой бутылки сонного порошка. Дали сонного порошка, и он упал и уснул, крепким сном спал. Товды Марфида-царевна своим слугам говорит: "Что хотите, то и делайте с ним – вот и жених мой! Я сейчас сама богата буду: харкну – золото будет, плюну – серебро!"
И давай объявление народу писать, что теперь вечно народ не будет налогу платить, пока Марфида-царевна жива, а его [Саню] взять, разорвать и бросить!
Дядька присудил, пожалел его: "Чем мы такого молодого человека разрывать будем, лучше его на помойку выбросим там он все равно задохнется и предадут его тело". Помойна-то яма только что была вычищена на четыре сажени.
Он, ковды бросили его, донизу не долетел и пробудился, да ногами как-то за перекладину и поймался. <...> Взглянул он кверху – будто две звезды сияют – это дырочки в помойной яме. Вот он давай-ка выбираться. Все-все перекладины были целы, и выбрался он понемногу.
Он прислушался: у Марфиды-царевны гулянка идет, пенье, музыка, радуются, что извели одного жениха.
Он вылез в этот сад, как раз садовник его поймал. Он его стал, садовника, просить: "Ты, дедушка, направь меня, выпусти по какому-нибудь другому ходу, я тебе заплачу". [Садовник]говорит: "Раз ты мне заплатишь, я тебе укажу дорогу и ворота отворю".
[Саня] вытащил двенадцать червонцев золотых, показал, и он, старик, согласился, выпустил его: "Иди, только не блуди!"
Вот он шел-шел, вошел в другой город. В другом городу походил, походил, плюнет – нету серебра, харкнет – нету золота! Марфида-царевна это похитила! Как же теперь добыть?
Пошел он из городу – степушка небольшая и чащица. Что-то три человека суетятся. Это три мужичка пошли из городу и нашли находку. Одна находка – бочоночек, друга находка – ковер, третья – бич. И никак не могут разделить эти находки. Были у них трубки. Дак трубками друг друга исколотили. Эти мужички были люди неграмотны, темные. На этом бочонке была надпись надписана, надрезана: "Тулок разоткни и туда пореви. Сколько тебе войсков надо, столько войсков и появится". На ковре написано: "Ковер-самолет. Садись на него и тряхни, и, куды скажешь, туды он и полетит". На биче написано: "Ежли три раза наотмашь ударить кобылицу с наговором: "Была кобылица, [сделайся девица] – сделается девица". А ежли девицу жгнуть три раза с приговором: "Была девица – будь кобылица", – то так и будет".
Он подходит, Саня-то, все прочитал и дело-то все смекнул. "Ребята, – говорит, – бросьте вы, – говорит, – драться, бросьте эту находку, я вам разделю. Вырубайте-ка прутья да гните лучки из прутьев, а я буду делать стрелки". Сделал три стрелки. "Вот так я теперь натяну да стрелю. Котора стрелка дальше улетит, тот получит бочонок, ближе котора улетит, тот получит ковер, а еще ближе котора улетит, тот получит бич".
Ну, у его как силенка была, он их и пустил, они, может, на версту улетели, эти стрелки. Он в это время бочонок подбират, бич за пояс затыкат, сел на ковер-самолет: "Ну-ка, ковер-самолет, лети к Марфиде-царевне в ограду!"
И улетел.
Те искали, искали, когда пришли – на этом месте никого не нашли.
Он туды! Возле Марфиды-царевны дворца сел, бочоночек отворил: "Ну-ка, из бочоночка выскакивайте, пятьсот человек войску!"
Эх, полезли из бочонка солдаты – только дым пошел! Вылезают и все во фрунт становятся. Ковды выскочили и спрашивают: "Что прикажете?" Распорядился: "Снять Марфиды-царевны часовых и своих поставить!"
И себе оставил вестового, написал записку и посылат к Марфиде-царевне.
Та сном-духом не знат, что часовые ее сняты, сменены. Явился солдатик. Она думает, что ее. Он ее требует к Сане в палатку, а тот раскинул палатку – на расправу.
Она сразу руку-то узнала: "Ох! Это Санька! Как же он жив остался? Я ведь велела разорвать его да бросить, а они его целиком бросили!"
Ну, ответ дожидатся солдат. Она пишет, что сейчас явится. Берет дядьку и на паре <...> подкатыват. Он поздоровался с ней – она кланяется: "Здравствуйте, Александр Иванович!" – "Здравствуйте, Марфида-царевна!" – "Где же вы, – говорит, – Александр Иванович, так долго были?" – "Да долго ли, коротко я был, но только очень хорошо вы со мной доспели. – Очень благодарит их. – Теперь, – говорит, – надо с вами письменно делаться. Вот, – говорит, – распишитесь: такого-то числа мне с вами законный брак принять".
Она говорит, Марфида-царевна, посылат дядьку: "Идите за меня распишитесь". Он на то ей отвечат: "Тут должен не дядька расписываться, а сама ты! Дядька уж расписывался. Вот она, роспись-то, у меня в кармане, а вот теперь ты распишись".
Она как подошла расписываться, он схватил ее за горлец да об пол, ей тошно стало, ее и вырвало, этот потрох куричий-то и вырвало! Он сгреб его и скорей сглотнул. Она встала, уж силы этой не стало: плюнет – слюнка бежит, харкнет – харчок не золото.
Но в силу необходимости надо выходить взамуж. Взял он ее и так зажал, и дядьков всех прихватил и заведующих. Вывел ее, бич взял: "Ну-ка, – говорит, – была девица, сделайся кобылица!" Да три раза ожгнул ее, и сделалась красная кобылица – просто загляденье!
Взял обуздал ее, обседлал, ковер в торока с бочонком, сел и принялся подергивать да поджаривать. Она не знает, куды ей ногой ступить.
Ну и поехал из этого городу брата своего Петю разыскивать.
И вот ехал-ехал, – где покормит ее, а где и не покормит ее, – и вот въехал в столичный город, где брат его Петя царствовал. И там народ стречь попадат. Он спрашиват: "Кто тут у вас царствовал?" – "Да у нас какой-то прихожий молодой человек". – "А как звать его?" – "Петра".
Петя-государь вышел на балкон и сейчас лакея: "Лакей!" – "Что такое!" – "А вот смотрю: едет на хорошей лошади, не продаст ли он ее нам?" Ну, тот сейчас – государя боялись ране – пальто в зубы, шляпу сгреб и пошел узнать. Запыхался-бежит: "Здравствуй, барин!" – "Здравствуй!" – "Не продажна ли у вас лошадка?" – "А что это, кому?" – "Да вот нашему государю". – "Эко какой у вас государь завидущий! А можно к нему заехать?" – "Пожалуйста! Вот он сам вашу лошадку посмотрит".
Приезжат, кобылицу за золото кольцо подвязал, повод крепко затянул, а Петя спустился кобылицу смотреть. И вот они поздоровались, обрадовались и друг дружку ничо не могут сказать. Петя-то не знат, что это брат, а тот-то, Санька, он знат. Ну и потом Саня все-таки сказал: "Да неужель ты, мой брат, меня не признаешь?"
Тут брат обрадовался, повел его в свой кабинет – не надо и кобылу смотреть. А кобыла – Марфида-царевна – стоит, повод весь на луке подтянутой.
И вот они разговорились тут про всю свою жизнь, похождения. Петя спрашиват: "Ну что же ты – видел Марфиду-царевну, взял ее взамуж?" – "Видел, – говорит, – и возьму!"
Ну и вот, тут они побеседовали, погуляли, говорит Саня: "Поедем, навестим родителей. Жив ли наш отец еще? А матери нашей, может, жизнь окончим, как она хотела нам жизнь окончить!"