* * *
– Равновесие на картине может быть двух видов, – сказал мистер Пауэлл. – Устойчивое и неустойчивое.
– Устойчивое и неустойчивое, – сказал я.
– Допустим, что ты хочешь нарисовать Лил – как она сидит за этим столом и работает над заданием, за которое тебе тоже лучше бы взяться сразу после того, как мы закончим с живописью. Допустим, что мы нарисуем стол, ножки которого стоят на полу, и Лил, ноги которой стоят на полу, и картина у нас, скорее всего, получится в ширину больше, чем в высоту, чтобы на ней поместился весь стол. Это изображение будет устойчивым. Почему?
– Потому что в нем нет ничего, что могло бы куда-нибудь упасть, – сказал я.
– Именно. Устойчивая композиция крепко привязана к земле.
– Значит, при неустойчивой композиции Лил у меня могла бы плыть куда-нибудь в Новую Зеландию.
Лил ухмыльнулась мне.
– Да, – сказал мистер Пауэлл. – А еще что?
– Можно наклонить стол так, чтобы правые ножки висели в воздухе.
– Представляешь, насколько больше напряжения было бы в такой картине? – спросил мистер Пауэлл. – Когда не знаешь, что будет дальше?
Я сказал:
– А Бурый Пеликан устойчивый.
Мистер Пауэлл немного помолчал, а потом ответил:
– Да.
И это была правда. Сначала вы могли бы подумать, что это не так: он ведь стоит в основном на одной ноге, на изогнутой ветке, которая уже порядком подгнила. Но он устойчивый. Даже ураган, и тот не сдвинул бы его с места. Вот почему он выглядит так благородно.
Я снова нарисовал Вилохвостых Качурок – с нуля, потому что так велел мистер Пауэлл. Они не улыбались. Вода под ними металась сразу во все стороны, и штормовой ветер дул так сильно, что их даже собственные крылья почти не слушались.
– Тут уж точно не знаешь, что будет дальше, – сказал мистер Пауэлл.
И он был прав.
Потом я стал работать над самостоятельной по Новой Зеландии – один, потому что у Лил заболел живот и она ушла. Но перед этим она оставила мне все книжки с закладками в нужных местах. Ей ужасно интересно, что у меня выйдет, сказала она с лестницы.
Просто блеск.
* * *
Первого апреля день был серый и наполовину с дождем, как будто погода думала, что еще март. После школы мы с Лил пошли на Бумажную фабрику Балларда, чтобы отнести записку про орхидею – ее написала моя мать – и, если повезет, немножко покидать подковы. Знаете, как приятно идти в такой холод в летчицкой куртке? Знаете, как приятно идти с Лил кидать подковы, даже если капает дождь? И пускай хоть весь тупой Мэрисвилл думает, что мой брат Кристофер…
Я зашел в контору к мистеру Балларду. Он разговаривал с миссис Свенсон, а когда увидел нас, то воскликнул: "Партнер!", и я познакомил его с Лил, и они пожали друг другу руки. Я отдал ему материну записку, и он сказал спасибо, он надеется, что орхидея ей понравилась. Я ответил, что мать каждое утро поворачивает ее на солнце, чтобы она росла ровно со всех сторон, а поливает ее так, как будто ребенка кормит. Он засмеялся и спросил, не хотим ли мы немножко покидать подковы, и Лил ответила, что хотим, и я достал их из-за двери, а когда вернулся, Лил уже выбирала орхидею для себя, и вдруг вышло солнце и залепило в окно изо всей мочи, и весь этот свет падал на Лил, и она улыбалась и откидывала назад волосы, как обычно, и вроде бы немножко смущалась, потому что мистер Баллард дал ей орхидею, почти такую же красивую, как она сама, бледно-фиолетовую и только самую чуточку белую по краям.
Она посмотрела на меня и улыбнулась с орхидеей в руках.
– Как тебе? – спросила она.
– Очень красивая, – сказал я.
Мы оставили орхидею в конторе и пошли через фабрику на улицу. Когда мы выходили из конторы, солнце еще сверкало нам вслед, и люди, которые были снаружи, прямо ахнули. "Не закрывайте дверь", – сказали они, и мы послушались.
Потом мы вышли из фабрики и там, у стены, увидели моего отца и Эрни Эко. Наверное, у них опять был перекур. Они стояли с сигаретами и смеялись, как будто только что услышали что-то очень смешное. Такое, что смешней не бывает.
А на Эрни Эко – на Эрни Эко была…
– Что это вы тут делаете? – спросил отец.
Я на него даже не посмотрел.
На Эрни Эко была моя куртка "Янкиз". Куртка Джо Пепитона.
Мы с Лил снова вернулись на фабрику. Я оставил подковы перед дверью в приемную мистера Балларда. Лил взяла меня за руку.
– Иди возьми свою орхидею, – сказал я.
– Я не…
– Давай, иди, – сказал я.
Она немножко помолчала, потом наклонилась, взяла подковы и зашла внутрь.
Я не стал ее ждать.
Мне не хотелось, чтобы она меня видела.
Я побежал. Быстро. Так быстро, что у меня скоро заболело в груди и мне стало наплевать, что мир такой неустойчивый. Мне даже стало наплевать, что я, скорее всего, ошибался: если и правда начнется ураган, он легко зашвырнет Бурого Пеликана куда ему вздумается.
* * *
В тот вечер Эрни Эко не пришел к нам ужинать.
Мать спросила, отдал ли я мистеру Балларду ее записку. Я сказал, что да. Орхидея стояла посередине стола, и время от времени мать брала ее и поворачивала, чтобы посмотреть с другой стороны, как будто изучала ее равновесие.
Пока мы ели, я почти ничего не говорил. Как и отец.
За десертом Лукас сказал, что ему, наверное, пора поискать работу. Кристофер сказал, что он помог бы ему кататься по городу, если бы ему разрешили ради этого не ходить в школу, и мать на него цыкнула, а Кристофер сказал, что он только предложил, а Лукас ответил, что он как-нибудь сам справится, а Кристоферу нельзя пропускать ни дня, ни единого дня, а Кристофер спросил: "Почему это?", и тогда Лукас посмотрел на него и сказал тихо-тихо, почти прошептал: "Потому что ты не поедешь во Вьетнам, ты поедешь в колледж", а отец сказал, что мы никогда в жизни не заставим его за это платить, и Лукас ответил, что именно поэтому он и собирается искать работу, а отец сказал, что не найдет он никакой работы – кто его возьмет-то?
Примерно на этом разговор и кончился. А вместе с ним и ужин.
Наступила сердитая тишина, какая иногда бывает в домах. Может, в некоторых домах ее и не бывает – например, у Догерти. У них, наверное, всегда дым коромыслом. Но в нашей Дыре сердитая тишина давно стала обычным гостем, и теперь она пришла снова. Никто не говорил до тех пор, пока всем не захотелось завопить.
* * *
На следующее утро Лукас отправился искать работу. Знаете, сколько в нашем тупом Мэрисвилле людей, которые готовы нанять человека без ног?
Ни одного.
Всю первую неделю апреля он выезжал в своей тупой коляске каждый день. Буквально каждый. Он проехал в ней по всем улицам Мэрисвилла и заглянул во все места, где можно было бы найти работу. Знаете, как трудно съезжать в коляске с тротуара? Знаете, как трудно успеть залезть на него с другой стороны раньше, чем на светофоре снова загорится красный? А знаете, какие двери бывают в наших тупых магазинах и сколько из них может спокойно открыть человек, который сидит в коляске?
Вот что услышал Лукас:
Вряд ли вы сможете делать эту работу, сидя в коляске.
Простите, но эта штуковина будет дребезжать здесь с утра до вечера, а мы не можем на это пойти.
Тебе будет слишком тяжело, сынок.
У нас слишком узкие проходы для вашей коляски. Вы не справитесь.
Честно говоря, мы не хотим, чтобы наши покупатели испытывали жалость, когда входят в магазин. Если человек знает, что ему опять будет кого-то жалко, он просто к нам не вернется.
И так далее.
Но Лукас продолжал ездить. Каждый день.
Мне казалось, что в коляске трудно быть таким устойчивым.
* * *
Представьте, что вы входите в дом, где все идет просто отлично, когда у вас самого Лукас каждый день ездит по улицам без всякого результата и Эрни Эко носит вашу куртку. Знаете, что при этом чувствуешь?
Примерно так я себя и почувствовал в среду вечером, когда меня опять срочно вызвали к Догерти и миссис Догерти сказала: "Спасибо, что пришел, Дуг" и объяснила, где я могу взять шоколадный кекс после того, как уложу детей. Она предупредила, что дети уже получили свои порции и лишние калории в виде сахара им ни к чему – хотя это я и сам бы сообразил, потому что Фронси и Дейви вцепились мне в ноги, а Джоэл попробовал меня повалить, а Полли с Беном ждали, когда я упаду, чтобы на меня наброситься.
"Не мучайте его", – сказала миссис Догерти, а мистер Догерти сказал, что я уже большой и как-нибудь справлюсь, и засмеялся – я думаю, это стало сигналом для Бена и Полли, потому что не успели мистер и миссис Догерти выйти из дверей, как я уже очутился на полу, и они щекотали меня, пока я не согласился поиграть в Страшного и Беспощадного Убийцу, и тогда они все с визгом побежали прятаться. Когда я нашел Дейви, то осалил его, и он тоже превратился в Страшного и Беспощадного Убийцу, а потом мы пришли на кухню и нашли Полли, и она тоже превратилась в Страшного и Беспощадного Убийцу, а потом мы пошли… в общем, вы уже поняли, какие правила в этой игре. А после этого мы все выпили холодного молока, и я разрешил им съесть по самому-самому крошечному кусочку шоколадного кекса, а потом мы взялись за чтение, которое, как вы помните, занимает в этой семье порядочно времени.
У Фронси была новая книжка, и мне все равно, кто бы там что ни говорил: слоны одежды не носят.
Дейви заставил меня читать про какого-то чудака, которого звали Тики-Так-Брыки-Бряк или что-то вроде того. Я никак не мог прочитать его имя правильно – вы тоже не смогли бы, между прочим, – и Джоэл чуть не помер со смеху.
У самого Джоэла была книжка про Бена, и он очень радовался, потому что у него есть брат Бен, а этот Бен знал, как запрыгнуть на верхушку замка, и пускай я угадаю, как это у него получалось? "Нельзя запрыгнуть на верхушку замка", – сказал я, и Джоэл страшно развеселился и закричал: "Нет можно, нет можно – сейчас прочитаешь и увидишь!"
У Полли была книжка про домик в лесу, где живет Лора с мамой, папой и сестрами. Вы удивились бы, какая это неплохая история, особенно если учесть, что в ней ничего не происходит.
А у Бена была книжка про поросенка, который поехал во Флориду. Она оказалась интересней, чем вы думаете, и это было хорошо, потому что про этого поросенка написана целая куча книжек – странно, правда? – и Бен хотел прочитать их все до последней.
Просто блеск.
В общем, когда поросенок наконец отправился в путь, а все дети – в постель, было позже, чем хотелось бы старшим Догерти, но так оно всегда и бывало, и я сидел в холле на втором этаже и слушал, как в доме постепенно наступает чудесная тишина, полная ровного и спокойного дыхания. Миссис Верн задала нам кучу квадратных уравнений по Алгебре Повышенной Сложности да еще четыре задачи про двух человек, которые едут в разные стороны на разной скорости в течение разного времени – и кого волнует, насколько они разъедутся к тому моменту, когда у одного из них кончится бензин? Но потом дыхание вдруг перестало быть ровным и спокойным.
Я услышал сипение. Из комнаты Джоэла. Такое, как будто тому, кто дышал, не хватало воздуха. Я отложил тетрадку. Сипение стало громче, и в нем было что-то… отчаянное. Я вошел в комнату. Включил свет. Джоэл смотрел на меня, и его глаза…
О боже! Я сразу вспомнил Морскую Чайку.
Я подбегаю к его кровати. Он старается дышать, но внутрь почти ничего не попадает. Его глаза расширяются. Он хочет набрать еще воздуху. Почти ничего.
Я выскакиваю в холл. Звоню домой. Отвечает Кристофер. Говорю ему, чтобы срочно бежал сюда, и вешаю трубку. Бегу обратно к Джоэлу. Почти ничего. Бегу в комнату Бена и говорю ему, что мне надо отвести Джоэла к доктору Боттому, а он пускай не спит и смотрит за остальными, пока не придет Кристофер. "У него астма, – говорит он. – Это она?" Я отвечаю, что не знаю. Бегу к Джоэлу. Он стоит у кровати, выгнув спину, пытается вдохнуть, трет себе грудь и уже начинает плакать. Мокрый от пота. Вбегает Бен. "Где твой ингалятор? Где ингалятор, Джоэл?" Джоэл смотрит на меня так, как будто я должен что-то сделать. Бен роется в простынях, потом бежит к тумбочке, вынимает из нее ящик и вытряхивает на кровать. "Не могу найти, – кричит он. – Где ингалятор, Джоэл?" Приходит Полли и останавливается на пороге. Она смотрит на Джоэла. "Он умрет?" – спрашивает она.
Я заворачиваю его в одеяло. Несу вниз и дальше, из дома. Джоэл обнимает меня за шею – крепко-крепко, как будто борется со Страшным и Беспощадным Убийцей. Пускаюсь бегом.
Знаете, что это такое – бежать ночью, когда у тебя на руках мальчишка, который плачет, но не может плакать, потому что не может дышать, а ты бежишь и бежишь и не знаешь, твой это пот или его, а он смотрит на тебя испуганный и верит в тебя, но ты не веришь в себя, потому что, если Боттомов нет дома, что ты тогда будешь делать? Знаете, что при этом чувствуешь?
Но ты бежишь, и бежишь, и бежишь.
Бежишь.
У них горит свет. Я бью ногой в дверь – изо всех сил. Еще раз. И еще. И еще. Джоэл снова старается вдохнуть, уже слабее. Еще.
Дверь открывается. Надеюсь, это доктор. Один взгляд на нас, и он протягивает руки и берет Джоэла. "Отис, включай скорее душ! И погорячее! Давай!" Несет Джоэла в гостиную и смотрит на меня и показывает на другую комнату – хочет, чтобы я оттуда что-то принес, но потом видит, что я не знаю, чего он хочет, и велит мне подержать Джоэла, а сам бежит туда, и возвращается с какой-то штучкой, и кричит: "На!", и дает ее Джоэлу, и он хватает и подносит ее ко рту и давит ей на донышко.
Раз.
И другой.
И третий.
И я слышу, как воздух пробивается внутрь, но уже не с таким сипом. И Джоэл – лицо которого постепенно делалось такого цвета, какого не должно быть ни у одного человека, но я не хотел говорить вам об этом раньше, чем вы узнаете, что все обошлось, – Джоэл смотрит на меня и улыбается. И давит.
Вдох.
Еще.
И еще.
Ровное, спокойное дыхание.
Чудесное.
Доктор Боттом несет его к лестнице. Потом оборачивается ко мне.
– Надо его немножко пропарить, – говорит он. – Отнесу наверх. – Он опускает глаза на Джоэла, который дышит и смотрит на меня. – Знаешь, что он тебе говорит?
Я качаю головой.
Доктор Боттом улыбается.
– А по-моему, знаешь.
И он прав.
* * *
То же самое сказали мне мистер и миссис Догерти, когда они пришли к доктору Боттому и увидели, что Джоэл спит на диване, укрытый сразу двумя пледами, а мы с доктором и Отисом на него смотрим.
Между прочим, Отис в ту ночь сварил нам кофе – и, просто чтобы вы знали, он получился у него гораздо крепче, чем у миссис Уиндермир. Наверное, он давно научился варить такой кофе, который помогает людям не заснуть.
Может быть, он тоже неплохой парень.
Миссис Догерти осталась на ночь у доктора Боттома, чтобы быть рядом с Джоэлом, когда он проснется. Мистер Догерти отвез меня домой, а потом вернулся за Кристофером и отвез его тоже. Когда Кристофер вошел в нашу комнату, я еще не спал и сидел у него на кровати.
– Ну как все прошло? – спросил я.
И он ответил:
– Полный порядок.
– Правда?
– Правда.
– А они не…
– Слушай, я тебе не какая-нибудь тупая нянька. Я велел им всем живо ложиться спать, и они легли. Вот и все. Брысь с моей постели и давай спи.
– А ну-ка заткнитесь, не то сейчас встану и надаю обоим пинков.
Угадайте, кто это сказал?
На следующее утро я пошел к Догерти. Джоэл чувствовал себя отлично. А вот что рассказала мне миссис Догерти: когда они вернулись, то увидели, что Бен с Полли держат Кристофера на полу, а Дейви и Фронси лупят его по голове одной рукой, а в другой держат по куску шоколадного кекса, и Кристофер просит пощады, а когда он увидел старших Догерти, то взял в охапку Дейви и Фронси – которые так его и лупили, хотя кекс не выпустили, – и сказал мистеру и миссис Догерти, где Джоэл, и они сразу же сели в машину и даже не подумали о том, чтобы отправить детей в постель.
В общем, полный порядок.
После уроков мистер Догерти ждал около школы в своей патрульной машине. Когда он увидел меня, то помахал, чтобы я подошел. Он открыл мне дверцу, и я сел, а он сказал, что сейчас отвезет меня домой, чтобы поблагодарить, и включил сирену, и мы поехали.
И вот что сказал мне мистер Догерти: прошлой ночью, когда он вернулся к себе, чтобы отвезти домой Кристофера после того, как отвез меня, мой брат лежал под целой кучей младших Догерти – все они спали на нем сверху, и он тоже спал, а в руках у него была книжка про слонов, которые носят одежду.
Думаете, я вру? Так сказал мне мистер Догерти.
Только не говорите брату, что я знаю. Он ведь не какая-нибудь тупая нянька.
Помните, что я говорил про Бурого Пеликана? Может быть, и про моего брата можно сказать то же самое.
Только не говорите ему, что я так думаю.
