Когда тебе 12 лет, мир становится с ног на голову, всё кругом трещит и рушится. А тут ты ещё попадаешь в новую школу. К тому же на дворе девяностые годы со всеми их непростыми событиями. Три школьные четверти - путь от себя, маленькой, домашней, к себе школьной, озлобленной, не понимающей, как быть не такой, как все.
Содержание:
-
Первая четверть 1
-
Осенние каникулы 8
-
Вторая четверть 9
-
Зимние каникулы 13
-
Третья четверть 14
Анна Красильщик
Три четверти
Моим бабушкам, по которым я очень скучаю
Касе - вообще за все и за всегдашнюю лучшую на свете поддержку в частности, маме к папе, которым все поправилось. Асе, Ирке, Нюху, Илюше, Кате - моим друзьям, которые безотказно читали главу за главой, делали мне замечания и хвалили, - если бы не они, ничего бы не получилось, Лиле за все на свете, Мите - за объяснение, что, если не попробовать, ничего точно не получится, Елене Исааковне Вигдоровой - за невероятный для меня отзыв, Варе - за фактчекинг, Соне и Пете - просто так.
Все события и персонален вымышлены, а совпадения случайны.
Первая четверть
Мне двенадцать лет, и я перехожу в седьмой класс. У меня есть мама, папа, бабушка, два дедушки и сестра по прозвищу Малютка. Одного дедушку я называю Первый дедушка, а другого - Второй, Бабушка, которая была женой Первого дедушки, недавно умерла, но я не хочу об этом говорить. Не так давно мы переехали и теперь живем на пятом этаже. Когда я спускаюсь по лестнице, часто загадываю: если ступенек четное число, бабушка на самом деле жива. Четное число выпадает гораздо чаще, чем нечетное, но ничего не срабатывает. То же самое с бордюром и плитками в метро: наступай не наступай на границы - бесполезно. Ничего изменить не выходит.
Первые бабушка и дедушка жили вдвоем в высоком кирпичном доме, а мы - в шестиэтажном серо-коричневом. Между нашими домами был парк с утками, прудами и горками, с которых зимой катались на санках и лыжах. Если не отвлекаться на горки и уток, парк можно пройти за двадцать две минуты. Двадцать две минуты и тридцать четыре секунды, если точнее. Еще пятнадцать минут от нас до парка и одиннадцать - от парка до бабушки с дедушкой. Теперь мы ходим в парк очень редко: когда умерла бабушка, мы поменяли две квартиры на одну большую и переехали в другой район. Первый дедушка стал жить с нами, а мне пришлось искать другую школу.
Старая школа, в которую я ходила раньше, была совсем рядом с домом. Я засекла время: дорога занимает двенадцать минут сорок пять секунд (а если точнее, сорок четыре), или тысячу сто семь шагов.
- А Новая школа тоже близко? - спросила я маму.
- Туда пешком не доберешься. Надо ехать на троллейбусе или на метро.
Об этом я как-то не подумала. Можно, конечно, посчитать шаги от дома до остановки и от остановки до школы, а потом сложить. Но вот как считать шаги в троллейбусе, непонятно.
- Пешком совсем не нужно идти?
- Почему не нужно? От остановки минут пятнадцать через парк.
- Клево.
Мама кивнула, как будто все поняла, хотя на самом деле, конечно, не поняла ни капельки.
Кажется, первый раз мы поехали в Новую школу в конце весны. А может, в начале осени. Не помню уже. Мама сказала, там будет собеседование. Мы доехали до парка на троллейбусе, а потом пошли пешком. Мы тут гуляли однажды, но с тех пор здесь явно что-то произошло, причем типа бомбежки. Повсюду были памятники. Они напоминали незнакомых между собой людей, притащившихся погулять в парке, но не знающих, куда себя деть. Один, в очках и с бородкой, сидел, сложив руки на коленях, и смотрел куда-то вдаль поверх деревьев. Другой, в плаще и почему-то измазанный краской, стоял к нему спиной, уставившись в серый длинный дом. Некоторые валялись на траве, как мертвые или пьяные.
- Что это вообще значит?
- Слава богу, наконец снесли этот позор.
- В смысле, позор?
- Памятники убийцам и преступникам.
- А ставили тогда зачем?
- Потому что долгие годы страной управляли они и их единомышленники, а людям никто не говорил правду.
- А теперь?
- А теперь все поменялось: мы живем в другой, новой стране, у нас демократия. Ты же знаешь, что это такоё?
Я что-то промычала в ответ, хотя, если честно, забыла, что это значит.
- Демократия - это когда власть принадлежит народу, - напомнила мама. - Вот и нам с тобой тоже.
Однажды были выборы депутатов и победили те, которых выбрали мы. Не я, конечно, а родители, бабушка и дедушка. Бабушка тогда еще была жива. Она так обрадовалась, что прыгала на одной ноге и обнимала дедушку. Депутат, за которого тогда голосовала наша семья, был совсем седой, а лицо при этом молодое. В Старой школе отменили занятия, и еще раньше в коридорах поставили будки с красными занавесками. Туда нужно было залезать, чтобы оставить свой голос. Не в смысле прокричать что-то в дырку в будке, а опустить туда бумажку с именем того, кто тебе больше понравился. После этого седой стал президентом, но какой-то новой страны, потому что был еще старый президент старой страны. Старый президент говорил, произнося "г" как "х", и у меня смешно получалось его передразнивать. Он был лысый - ну, почти лысый, - а по лбу у него расплывалось огромное родимое пятно, точно такой же формы и цвета, как старая страна на карте у меня над кроватью. Или как пятно от варенья. Как так получилось, не очень понятно, но прикольно, когда у президента на лбу нарисована его страна. Потом старый президент куда-то исчез и остался только новый, и страна тоже новая. Поэтому старые памятники и отвезли в парк, а улицы и станции в метро стали переназывать по-новому. Получилась какая-то путаница, и запомнить, как что называется, стало совсем сложно.
Страна поменялась летом, когда мы были на даче. Началось все с того, что у нас сломался телевизор. То есть как сломался: по всем трем программам показывали одно и то же, балет "Лебединое озеро". Взрослые почему-то нервничали, а мне было скучно. По черно-белому экрану махали ногами балерины - беззвучно, потому что звук отключили и вместо этого слушали радио.
Целый день с утра до вечера. Меня это дико бесило.
- Ма-ам?
- Ну что?
- Мне скучно.
- Почитай.
- Я уже читала.
- Тогда поиграй.
- Не хочу.
- Нарисуй что-нибудь.
- Мне все равно скучно.
- Умному человеку скучно не бывает.
И так весь день. По радио монотонно вещал какой-то дядька, и его скрипучий голос не предвещал ничего хорошего. Казалось, этот кошмар будет длиться вечно. Взрослые нервничали и обсуждали, ехать ли в город. Если бы меня кто-то спросил, я была бы не против. Но меня, конечно, никто не спрашивал. Потом балет наконец закончился, и мы с папой решили поехать в город, а мама с Малюткой остались на даче.
Пока мы смотрели балет, явно что-то произошло. Прямо на улицах валялись бетонные глыбы, на которых красной краской были написаны непонятные надписи.
- Пап, что значит: "Долой хунту"?
- Что путчистов нужно прогнать.
- Кто такие путчисты?
- Это люди, незаконно захватившие власть и пытавшиеся вернуть все обратно.
- Обратно куда?
- Назад, в прошлое.
- Когда в магазинах только пластмассовые лягушки и морская капуста и все любят Ленина?
- Вроде того.
- Это как-то не зыко.
- Я тоже так думаю.
Мы шли по улице, а на асфальте валялись обрывки обгоревшей бумаги и гильзы.
- Когда-нибудь это будет реликвией, - сказал папа.
- Что такое реликвия?
- Это такая вещь, которая ценна связанным с ней воспоминанием, и ее потом долго хранят. Может быть, даже всю жизнь.
Я подобрала несколько бумажек и засунула в карманы куртки. На площади стоял огромный воздушный шар. В корзину забирались люди. Вокруг ходили телевизионщики с камерами. Какой-то дядька совал всем микрофон и задавал вопросы. Я прошла несколько раз мимо камеры и многозначительно туда посмотрела. Вдруг мама с сестрой меня потом увидят по телевизору.
В тот день ярко светило солнце, а все люди на площади улыбались.
Потом я все-таки попросила папу объяснить, что произошло.
- Несколько людей решили, что они теперь будут править страной вместо президента. Они вступили в заговор и захватили Белый дом.
- Что такое Белый дом?
- Это место, где собираются депутаты и принимают важные решения.
- А почему показывали балет?
- Чтобы люди ничего не узнали и не вмешивались.
- А как они узнали?
- Ты же знаешь, что все тайное становится явным.
- И что было потом?
- Потом люди пришли к Белому дому и стали его защищать. Они не хотели, чтобы все вернулось обратно. И они отстояли Белый дом и своего президента.
- А балет плохой?
- Балет хороший, но лучше бы его не показывали.
Я так и не поняла, при чем тут балет. По-моему, страшное занудство.
- Пришли, - сказала мама, показывая на красное здание на холме.
Странная какая-то школа. В Старой школе было четыре этажа, в Новой только два, и не первый и второй, как можно подумать, а первый и четвертый. Учительница, которую знает мама, сказала, что на втором и третьем этажах работают стенографистки. Я спросила, что такое стенографистки, но мама на меня шикнула: учительница повела нас с первого этажа на четвертый. Я не успела сосчитать, сколько ступенек на лестнице, потому что она постоянно отвлекала меня разными скучными вопросами:
- Как ты училась в старой школе?
- Нормально.
- Скучаешь по друзьям?
- Не очень-то.
- А какой у тебя любимый урок?
Пока я мычала что-то нечленораздельное - вообще-то у меня нет любимого урока, - мы пришли на четвертый этаж. Я села на подоконник с независимым видом и стала разглядывать детей, которые с воплями носились по коридору.
Потом учительница показала наш будущий класс, в нем были белые стены и коричневая доска, мел на такой обычно плохо пишет или не пишет совсем. Она сказала, что в классе будет примерно десять человек и несколько из них новенькие. Тоже мне класс.
- Попрощайся вежливо, - дернула меня мама. Я криво улыбнулась, и мы ушли. По дороге домой мама рассуждала, как будет устроен следующий год. Поэтому я даже не пыталась считать шаги, а разглядывала витрины ларьков на улице. Там продавали жвачку "Малабар" - в Старой школе один вкладыш ценился как десять "Дональдов". Интересно, играют ли в Новой школе во вкладыши.
У метро мы зашли в телефонную будку. Мама долго рылась в карманах, наконец нашла две копейки и позвонила папе:
- Нас приняли. Можешь поставить греть суп?
* * *
Я придумала: раз шаги считать не выходит, буду повторять про себя алфавит - от остановки, на которой мне выходить, до дверей школы. С буквы, на которой все прервется, будет начинаться имя мальчика, с которым я загуляю, или хотя бы девочки, с которой подружусь. Но когда мы поехали в школу первый раз, ничего не получилось. Мама постоянно пыталась меня отвлечь, как будто бы я волнуюсь и нервничаю - на самом деле она нервничала куда больше, чем я, - а Малютка без остановки задавала дурацкие вопросы.
Когда мы подошли к дверям, мама обняла меня и поцеловала, а Малютка противно обслюнявила щеку. Поднимаясь на четвертый этаж, я наконец посчитала ступеньки: их было девяносто четыре.
Я села за вторую парту у окна. Впереди на бледной шее торчала бритая голова с большими ушами. Не поймешь, девочка или мальчик. Голова повернулась к окну. Я увидела огромный нос и маленькие глаза с короткими ресницами. На серой пушистой кофте из ангоры хлопья перхоти. Хорошенькое соседство, ничего не скажешь.
В соседнем ряду на первой парте крошечная девочка, похожая на лилипута, выкладывала из ранца еду. Не на саму парту, конечно, а на полку внизу. Мамочки, тут целый холодильник: стеклянная банка с какой-то желтоватой жижей, булка и кусок колбасы. Девочка впилась зубами в колбасу и с невозмутимым видом посмотрела по сторонам.
За ней очень красивый мальчик с длинными волосами. Рядом с ним - кудрявый с лицом овцы. Подальше - тощий тихоня, видно, тоже новенький, а рядом с ним усатый с голубыми глазами. Я не успела рассмотреть остальных, потому что начался урок.
- Здравствуйте, дети, - В класс вошел бородатый человек с зеленоватым лицом и большими руками. - Можно не вставать. Меня зовут Иван Алексеевич Плотва, я директор школы. С кем-то мы уже знакомы, а с кем-то пока нет. Я буду вести музыку. - Он сел на стул, достал из чехла гитару и красиво провел по струнам.
- Кто знает песню "Как ныне сбирается вещий Олег"? Все промолчали.
- А стихи?
Я, тихоня и "овца" подняли руки, но как-то не слишком уверенно.
- Прекрасно, тогда начнем.
Директор накрыл гигантской рукой гриф и ужасно громко запел про бегущего врага, хазаров, веру, родину и царя.
На перемене красивый мальчик собрал всех в классе, и сразу стало понятно, что самый главный тут он. Он был чем-то похож на Джона Коннора - и не только прической, но и характером. Действительно крутой и какой-то бесстрашный.
- Привет, новенькие. Короче, у нас тут никаких имен и фамилий - только кликухи. Я Кит. Ты кто? - спросил он Хлопья Перхоти.
- Воробьева Таня.
- Это ты дома Воробьева Таня, а в школе… - Кит внимательно оглядел лысую. - А в школе будешь Воробей.
Это Сыроежка, - он ткнул пальцем на доедающую колбасу лилипутку. - Овца, - насчет соседа я правильно угадала. - Фигура, - усатый. - Головастик, - худой малявка, которого я даже не заметила. - Ты будешь Клерасил, - почему-то велел он тощему, - а ты…
Все посмотрели на меня. Я вспомнила, что вчера на ужин мама приготовила гречку, а к ней открыли банку кильки в томате.
- Я Килька.
Тут начался второй урок, история. Ее вел папа Кита - Андрей Федорович Мачикин. Кит сказал, чтоб мы называли его Мочой, и я почему-то представила себе толстого лысого урода, но в класс вошел худой высокий человек с кудрявыми волосами и темно-карими глазами. Одет он был как мой папа: вельветовые штаны и свитер с заплатками на локтях. Не из-за дырок, а потому что так модно. Этим он мне скорее понравился.
- Пойдемте-ка в парк гулять. Погода хорошая, нечего в классе сидеть, - сказал Моча. И мы пошли к тусовке памятников. Головастик залез прямо на колени к тому, который в очках и с бородкой. Моча рассказывал о хитром римском императоре Сулле и юноше по имени Гай Марий, которого тот убил. В Новой школе можно было записывать не в тетрадку, а в блокнот. У меня был красивый, в коричневой кожаной обложке. Но в тот день я не записывала. Просто слушала, что рассказывал Моча, и заодно смотрела на Кита. Он не просто красивый, а очень красивый - в кожаной куртке, джинсах, со светлыми волосами до плеч.
- Чего зыришь?
Я отвернулась и сделала вид, что смотрю совсем не на него, а на Сыроежку, пожирающую булку.
После урока мы вернулись в школу - на молебен. Священник в золотом блестящем платье махал какой-то штукой на цепочке, а все нагибались в разные стороны и часто крестились. Я решила посчитать, сколько раз священник скажет "Господи помилуй", но почти сразу сбилась. Все вдруг брякнулись на колени, пытаясь дотянуться лбом до пола, и еще минуту лежали неподвижно. После молебна уроки закончились. Аллилуйя.
- Ну рассказывай. Как прошел день? - Мама налила мне тарелку бульона с клецками.
- Ничего интересного.
- Совсем?
- Ну… был молебен.
- То есть?
- Пришел священник и махал штукой с дымом, а все крестились и падали.
- А ты?
- Я нет.
Мама хмыкнула, и было видно, что она не очень довольна. Почему - непонятно.