- А я к тому времени уже сильно и Осьмироговым, и Брюквиным интересовался. Были у меня свои причины. И вот что старичок мне поведал: летом 1917-го, за два года до пожара, между прочим, всё собрание было упаковано в ящики и вывезено куда-то из дома. Сам Иван Игнатьевич при этом не присутствовал, но уверял, что спрятали библиотеку где-то недалеко: подводы вернулись совсем быстро. Я спросил его, конечно, куда же могли отвезти коллекцию? Он говорит: мы все так решили, что в Бабаевы пещеры. Ладно, вернулись мы из Чулимска, у себя в областной библиотеке я нашёл литературу, почитал об этих пещерах. А когда были в Брюквине в шестьдесят шестом году, наведался ещё к одному старичку, здешнему жителю. Георгий Данилович Кожин такой, умер уже, царствие небесное. Он у Осьмироговых в доме служил и всё подтвердил. Действительно, вывезли на нескольких подводах ночью, чтоб лихие люди не заметили. И книги, и картины. Там ещё картины были, я забыл сказать. Ну, в основном французы, ничего особенного. Вывезли, значит, и всё спрятали в пещерах. У Осьмирогова в собрании был специальный брюквинский отдел, там имелся полный план пещер, им и воспользовались, чтобы найти подходящий по размеру тупик. Сложили весь "малый фонд", потом вход замуровали глиной. Там всё - и картины, и книги, и бумаги. До сих пор сохранились, наверняка. Там ведь условия для хранения практически идеальные - света нет, постоянная влажность. Но куда именно спрятали, Георгий Данилович не знал, всем распоряжался хранитель, Иван Чумаков. И план тоже остался у него.
LXV
Все вздохнули. Мурка зачем-то сказала: "Друг!" и потёрлась щекой об оранжевый тапок участкового, а Серёжа спрыгнула с колен Юры Красицкого, перекувыркнувшись в полёте, и сосредоточенно стала точить когти о специально для этого предназначенную якутскую циновку из конского волоса.
- Надо было искать план, он должен был остаться у Чумакова,- продолжил довольный произведённым на слушателей эффектом Гузь свой рассказ. - Но тот, как сказал мне Георгий Данилович, вскоре покинул Россию. Тут же такое творилось, Господи… - маленький человек покосился почему-то на Галлиулина. - Сами понимаете, шансов найти его было немного. Георгий Данилович был уверен, что Чумаков обосновался в Париже. Ну вот, когда мы в шестьдесят девятом были там с цирком, я наугад возьми да и обратись в эту их горсправку. Всех Чумаковых парижских мне нашли - восемь человек. Денег, между прочим, не взяли, а адреса дали и телефоны. Ну, тут я сразу вспомнил, что мне Кожин рассказывал, он вообще болтливый был, любил вспоминать всё в подробностях, а я на ус мотал. Вспомнил, что у Чумакова была новорождённая дочь Настенька. Георгий Данилович рассказывал: Чумаков ночью, когда фонд прятали, просил Кожина забежать к себе на квартиру. Успокоить жену, значит. Ну вот и Настеньку эту Кожин заодно упомянул. Тут я смотрю: третьим номером на листке прямо по-французски написано "Анастасие Чумакофф". Вот я, как из горсправки вышел, такси взял и отправился на эту рю. Улицу, то есть. Даже бояться забыл, - Гузь опять покосился на Галлиулина, но тот слушал, раскрыв рот.
- Открывает дама, по возрасту подходит. Седая такая, в очках. Я с порога к ней и разлетелся по-русски: "Анастасия Ивановна?" Она, оказалось. Родину, конечно, нашу совсем не помнит, говорит с акцентом, но на стене портреты - Пушкин, Толстой, Чехов. Вежливая женщина. Кофе сварила, о родителях рассказывала. Потом выслушала меня, и говорит: "С удовольствием, Николай, вам помогу - подождите тут немного". Ушла куда-то, потом вернулась: "Вот дневник отца, а вот тот план, что вы, верно, ищете. Желаю удачи". Я простился, вышел и сразу карту развернул. Смотрю: план-то план, пещеры все как на ладони. Да вот загвоздка - ровно одна восьмушка оторвана и никаких пометок на карте. Вот, - театральным жестом развернул маленький человек уже известную нам огромную карту, почти закрывшую его от взглядов слушателей, - это, разумеется, копия, оригинал у меня в столе. Здесь оторванный угол я оставил белым. Есть, как вы понимаете, две возможности: может быть, то место вообще не было нанесено на карту, но скорее всего, оно было на оторванной части. Тогда возникает вопрос: где эта утраченная часть? Возможно, что-нибудь рассказать могла бы младшая сестра Осьмирогова - Мария Миллер. Она как будто ещё в начале двадцатых проживала в Брюквине, но потом её следы теряются. И, конечно, её уже давно нет в живых. Так что, дорогие друзья, - заключил свой рассказ Гузь, - вы понимаете, что щуп - наша последняя надежда. Где-то в стене должно быть тонкое место. И за этой стеной - сокровище. Наше с вами общее сокровище! И я найду его. Даже если мне придётся три раза обойти эти чёртовы Бабаевы пещеры.
Закончив на этой патетической ноте свою историю, Николай Матвеевич, снова смутился и сел на оставшуюся свободной табуретку. Галлиулин откашлялся и промолвил:
- Ну вот и разобрались. Спасибо, товарищ Гузь, за увлекательный рассказ.
А Юра Красицкий, которого уже давно интересовал один вопрос, волнуясь, спросил:
- Извините, вот вы про ящики сказали. Там рядом с местом, где этот клад… ну то есть эта библиотека спрятана, - там не могли остаться эти ящики?
- Да, - удивлённо ответил Гузь, - даже наверняка остались, на них свечи крепили, у Чумакова в дневнике это упомянуто.
- Так мы же, - всплеснула слегка руками Наташа, - мы же были там, Юрка, да? Там, где летучие мыши ещё. Мы тут недавно за вами шли по пещерам, - обратилась она к Николаю Матвеевичу, ловко обходя в своём рассказе подробности, - по своему делу, а потом, когда вы песню допели, мы там немножко потерялись в темноте и стали направо сворачивать. Но несколько раз свернули налево, наверное, тоже. И там была комнатка, а в ней какие-то ящики…
Но Гузь совершенно не расстроился и даже не стал расспрашивать о деле, по которому были в пещерах Наташа и Юра. Он только улыбнулся и сказал: "Лучше бы это я тогда в темноте потерялся. Но, значит, я уже близко".
Все встали с мест, прощаясь и пожимая руку маленькому человеку. Вежливая Мурка, выгнув спину, произнесла: "Пока!"
Но Юру мучил ещё один вопрос. Он не удержался и всё-таки спросил:
- А почему вы просили не смеяться? Ничего же нет смешного.
Николай Матвеевич поглядел на остановившихся в дверях посетителей, потом вдруг решился - и сказал отчаянным голосом:
- Ладно. По-честному - так по-честному. Никому никогда не рассказывал, а вам признаюсь. У меня есть особая причина, чтобы искать осьмироговскую коллекцию. Только правда - не смейтесь, пожалуйста.
LXVI
Он дошёл до письменного стола и извлёк оттуда очень старую тетрадь в чёрном кожаном переплёте.
- Это, - сказал он, снова краснея, - уникальная вещь. Единственная сохранившаяся копия. Полное описание "малого осьмироговского фонда". Это я ещё в Градове на чердаке нашёл, маленький совсем был. В смысле - ребёнок, - добавил он и ещё больше покраснел. - Собственно, с этого и началось. И я думаю… я думаю, не мог же я совсем случайно тогда в Чулимске этого Ивана Игнатьевича встретить.
Гузь открыл тетрадь на странице, заложенной выцветшей от времени с наружного краю жёлтой лентой, и указал аккуратным пальцем на запись, сделанную старинным лиловым с завитушками почерком:
98. росс. рукоп. XVIII
Рукопись, уникальный экземпляр, в каталогах императорских библиотек отсутствует.
Оригинал не выявлен.
Самодельная тетрадь в ½ листа. 125 листов. Бумага с водяными знаками "FAO 1796".
Удовлетворительной сохранности. S.l., s.a. <Тамбов (?), Конец XVIII - начало XIX в.>
Книга, именуемая Халдейский Ключ ко Вратам Премудрости, или Верный Друг Франк-Масона, Сочинение кавалера S. Z., трактующее пути, открытые Избранным, ко пременам Натуральных сущностей, заключающее тайны Каббалы и секреты преображения Металлов, а также содержащее в себе верные способы обогащения в Игре, как и изменения посредством Магнетизма человеческого облика: как из Стариков творить Юношей, а из Карлов людей преизрядного росту, из особ Мужеского полу Женский и наоборот, а также привлекать сердца Прекрасных и подобное. Переведено с Французского дворянином Д. Я. К-ным, в Тамбове.
Несколько слов в этом описании, не вполне в целом понятном незваным гостям Николая Матвеевича Гузя, ещё в далёком Градове обвела красным карандашиком детская рука будущего заслуженного дрессировщика кошек и эквилибриста. Их гости поняли.
И вы, конечно, догадались, что это были за слова.
LXVII
- Суеверия это какие-то, по-моему, - сказал уже в лифте, поднимающемся на девятый этаж, пенсионер Португальский. - Он что, правда, что ли, думает, что в этой книге есть лекарство от его… от его болезни?
- Не скажи, Максимыч, - возразил Марат Маратович, - в старые времена много такого знали… Вот у нас в Арбатове одна старушка была - травами лечила…
- Да не верит он в чудеса, - неожиданно вмешался в беседу друзей-детдомовцев Галлиулин, - он детскую надежду свою вспоминает. И очень эту библиотеку хочет найти. А если найдёт, то он уже никакой не лилипут, например, будет.
Поражённые мудростью участкового, пенсионеры молчали до самой остановки лифта.
Тем временем оповцы, поднимающиеся пешком, тоже обсуждали неожиданную развязку своего приключения:
- Я бы, - сказал Юра, - не стал в девчонку превращаться. Из мужеского в женский то есть. А вот про магниты интересно.
- Я тоже бы не стала, - поддержала Красицкого Таня, - в смысле - "и наоборот".
"А я бы, - подумала про себя Наташа Семёнова, - на время бы превратилась, вот чтобы попробовать только. А потом обратно".
Рыжий Стасик Левченко тем временем, как ни странно, вздыхая, думал о своём соседе, пенсионере Петре Макаровиче Приставалове.
LXVIII
В ответ на троекратный официальный звонок участкового Галлиулина в дверь квартиры № 107 изнутри сквозь отчётливо разносившийся в тишине коридора стук пишущей машинки послышалось:
- Проходите, проходите - там не заперто.
"Сразу что ли уйти?" - устало подумал Галлиулин, но юркий Максим Максимович Португальский уже открывал дверь, следом устремился грузный отставной бухгалтер Голландский, а сзади участкового робко теснили дети, и он, в который раз уже вспоминая о кизиловом варенье, вошёл в квартиру.
В коридоре на стенах висели какие-то иностранные плакаты с портретами певцов. Из туалета слышалось гортанное пение сломанного унитаза. По всей квартире горел свет, бородатый жилец явно не задумывался об экономии энергии. В комнате за неплотно прикрытой дверью по-прежнему, теперь уже совсем близко, стучала пишущая машинка. Покуда пришедшие, остановившись в коридоре, раздумывали над планом дальнейших действий, стук неожиданно прервался, послышались быстрые шаги, дверь, ведущая в комнату распахнулась, и оповцы увидели вчерашнего подозреваемого.
Он был одет не по-домашнему нарядно, а чёрные очки снял и теперь предстал перед оповцами в обыкновенных, с толстыми линзами. Тёмные живые глаза Бороды немедленно остановились на Галлиулине. Он тут же подскочил к участковому и протянул ему руку:
- Очень приятно! - воскликнул молодой человек. - Здравствуйте! Я - Слава Копылов. Нашли? Ой, - обратил он наконец внимание на оповцев, - а вас я знаю. Вы, дети, вчера за мной ходили, да? Весь день. Шпионов ловите, что ли? Мы у себя в Юрятине когда-то тоже ловили. И тоже не повезло. Добрый вечер! - шпион, неожиданно оказавшийся Славой Копыловым, потряс руки Португальскому и Голландскому и снова обратился к Галлиулину, - Так нашли вы её?
- Документики у него спросите, - подсказал взявший дело в свои закалённые Жалобой руки Португальский растерявшемуся от быстроты непонятного Славы, уставшему и голодному Галлиулину, - и куда Макаркин М. подевался?
- Минька? - не дожидаясь официальных вопросов, ответил Слава Копылов Максиму Максимовичу. - Минька-то, как обычно, в экспедиции у нас на Урале. Камешки свои собирает в "закрома Родины". А документ - сейчас. Без документа мы никуда. Он тут где-то, в ящике.
Бородатый Слава залез в стоящий тут же в коридоре комод и завозился в верхнем отделении, приговаривая:
- Где он спрятался, родной? А, вот он, молоткастый. Читайте, товарищ, но не очень-то завидуйте. Зависть - яд для сердца, и всё такое, - и Слава протянул свой довольно потрёпанный тёмно-зелёный паспорт Португальскому, тут же передавшему документ участковому, который, повертев его немного в руках, вернул паспорт владельцу. - Да вы в комнату-то проходите, там у Миньки целый эскадрон стульев. И табун табуреток. Не разувайтесь, - замахал он руками на гостей, - у меня уборка по графику только завтра.
Прошли в большую комнату небольшой двухкомнатной квартиры. Маленькая пишущая машинка "Эрика" (орудие так, кажется, и не состоявшегося преступления) стояла на низеньком столике, вокруг были раскиданы какие-то бумаги, дымился стакан с чаем. Галлиулин поклялся себе больше не думать никогда в жизни о кизиловом варенье и вздохнул.
- Ну, рассказывайте, - воскликнул Борода, опять обращаясь к Галлиулину, когда все расселись на разнокалиберных стульях, - нашли её, да?
- Погодите, товарищ Копылов, - остановил Славу участковый, - вы объясните, кого?
- Ну Елену же, Лену же мою! - воскликнул нетерпеливый молодой человек. - Я же ещё когда, как из Юрятина приехал, так сразу заявление написал. Самому Бодрищеву в руки отдал. С боем прорвался. Он обещал - все силы бросим, известим.
- Ах, Бодрищев обещал, - обескураженно, но всё же несколько иронически заметил участковый. - Ну если Бодрищев, то конечно. Но только я не в курсе, извините. Наверное, у товарища генерала всё же пока руки не дошли, например. Так что вы сами объясните, пожалуйста, какая Елена-Лена и при чём тут печатная машинка. А то вот, - Галлиулин не удержался и всё-таки улыбнулся, - подрастающее поколение интересуется. И старшие товарищи тоже.
- Печатная машинка, - отвечал Слава Копылов милиционеру, - при том, что у меня почерк докторский. Я сам математик, а родители оба - медики. Генетика, продажная, гадит. Меня в школе чуть в четвёртом классе на второй год не оставили. Не могу же я таким почерком писать - тем более, возможно, незнакомым людям. Вот и приходится на машинке. Но я, конечно, не под копирку шпарю, каждое письмо отдельно. Ну в общих-то чертах они повторяются, в смысле канвы. Но написаны по-разному… Да что я рассказываю, давайте я вам лучше последнее прочитаю. Только что закончил… Или вот, - смутившись, неожиданно предложил Слава, - пусть лучше эта девочка из соседней квартиры прочтёт.
Все обратились в слух, как обыкновенно пишут в таких случаях в старых книгах, а бывший бородатый шпион, оказавшийся математиком Славой из Юрятина, взял лежащий на столе лист бумаги и передал его Тане Петрушкиной, которая, волнуясь по мере чтения всё больше, прочитала вслух следующее.
LXIX
Уважаемые жители квартиры № 56 дома № 16 по улице, носящей имя выдающегося русского поэта-романтика Василия Жуковского!
Пожалуйста, дочитайте это письмо до конца. Даже если оно адресовано не вам, вы, возможно, узнаете ту девушку, к которой я обращаюсь, и сможете мне помочь. А если не сможете, то хотя бы посочувствуете.
Спасибо большое за то время, что вы потратите на чтение моего письма, которое начинается прямо здесь и вот так.
Прекрасная и любимая Елена!
Я - полный идиот. То есть это, конечно, и раньше было известно всему прогрессивному человечеству, но теперь совершенно очевидно. Конечно, ты уже догадалась, что пишет тебе Слава Копылов, тот самый бородатый и близорукий математик и любитель современной поэзии, который этой зимой познакомился с тобой в Москве на Цветном бульваре, потом провожал тебя на метро, потом звонил по тридцать три раза на дню к тем барбосам-родственникам, у которых ты остановилась (они, может быть, на самом деле очень милые люди, но за что им такая благодать: видеть тебя каждый день?), потом встречался с тобой ещё трижды (один раз - на выставке в Пушкинском музее, один раз - в кафе на улице Горького, и ещё один, самый важный раз - когда полдня провожал тебя на брюквинский поезд). Ты, возможно, помнишь и то, что я говорил тебе на прощание, когда этот подлый поезд уже разводил пары и топал своими круглыми ногами, готовясь унести тебя, Елена, прочь. Если ты это помнишь (а ведь ты, конечно, помнишь, правда?), то за это время, наверное, ты не раз уже подумала, что Слава Копылов - трепло, мерзавец и пошлый провинциальный донжуан с дурацкой бородкой. Если так, то ты ошибалась (перечитай первое предложение этого абзаца).
Да, Слава - идиот, но не пошляк. Слава Копылов, если хочешь знать, простившись с тобой на вокзале, побежал прямёхонько в дом Заблоцких. Там, в тёплой дружественной обстановке, он надеялся найти хотя бы на время забвение своей временной, как он полагал (и продолжает полагать), утраты. И немножко выпил, конечно. Вообще-то обычно этот Слава, да будет тебе известно, почти не пьёт спиртного - тем сильнее был эффект, произведённый демократическим кубинским ромом "Гавана Клуб" на его непривычный к градусу организм.
И вот по дороге назад я (перейду опять к прямому рассказу) утратил свой портфель в метро. Кто-нибудь скажет: подумаешь, сумка! Что в ней было такого? Паспорт? Нет, паспорт лежал у меня во внутреннем кармане пиджака. Кошелёк с обратным билетом? Обратный билет я оставил в гостинице, а в кошельке было, конечно, пять рублей и какое-то количество копеек, но не в них (и даже не в книге, которая также находилась в портфеле, - ты сама помнишь, что за книга это была, мы с тобой о ней говорили) было дело.
Записная книжка с твоим брюквинским адресом! Как только я, очнувшись на станции "Аэропорт" от короткого освежающего сна, не обнаружил рядом с собой верного серого портфеля, жизнь моя превратилась в ад. Елена, посуди сама: у меня не было теперь ни твоего адреса, ни телефона, ни даже твоей фамилии, которую ты на перроне вписала в эту несчастную записную книжку и которую я, идиот (смотри первую фразу предпредыдущего абзаца), даже не прочитал! Ни фамилии, ни номера, ни адреса, ничего! Даже телефона твоих прекрасных московских родственников (беру барбосов обратно!) не осталось. Я не мог теперь, как обещал, написать тебе, сговориться о новой встрече, приехать в Брюквин и ещё раз сказать то, что уже сказал на вокзале! Я был подобен, как говорил мой учитель Марк Борисович Ф., слепой безногой блохе на внутренней поверхности тора.
Единственное что у меня было, - воспоминание о твоём адресе. Хорошо, что ты продиктовала его мне отдельно, уже записав телефон в мою книжку. Хорошо ещё и то, что я математик, и профессиональная память подсказала мне: ты живёшь на улице имени какого-то писателя, в доме, номер которого представляет собой степень двойки, в квартире с двузначным номером и разностью между цифрами, равной единице. Дело было за малым. Как ты знаешь, в Брюквине постоянно проживает мой университетский приятель Минька Макаркин, но Миньке (человеку легкомысленному, как все геологи) я этого дела поручить не мог. Оставалось дождаться отпуска, сговориться с Минькой о крове, самому отправиться в Брюквин и обойти все квартиры по списку.