Король. Быть или не быть?
Входит усмиритель с глокеншпилем.
Но что со мной? (Плачет.) Ах! Со мной опять был припадок. Прочь этого кролика с глаз моих! (В полном отчаянии роняет голову на стол и безудержно рыдает.)
Один из придворных. Как тяжело страдает его величество.
В партере энергично топают ногами и свистят, кашляют, шикают, на галерке хохочут; король выпрямляется, поправляет мантию и, взяв в руки скипетр, с величественным видом усаживается на троне; все напрасно - шум в зале не умолкает, актеры начинают забывать свои роли, на сцене возникает жуткая пауза. Гинц тем временем вскарабкивается на верх колонны. Поэт в панике выбегает на сцену.
Поэт. Господа… почтеннейшая публика… прошу несколько слов.
Голоса в партере. Тише!
- Тише!
- Дайте этому дураку сказать!
Поэт. Ради бога, не причиняйте мне этого позора; ведь действие уже кончается. Видите - король совсем успокоился; берите пример с этой великой души, у которой, конечно же, больше причин для недовольства, чем у вас.
Фишер. Чем у нас?
Визенер (соседу). А почему вы топаете? Нам же пьеса нравится.
Сосед. В самом деле! Просто задумался - и пошел вместе со всеми. (Начинает энергично хлопать.)
Поэт. Я вижу, кое-кто из вас ко мне все-таки благосклонен. Полюбите мою бедную пьесу хотя бы из сострадания - чем я богат, тем и рад; да она уже и кончится скоро. Я так испуган и смущен, что ничего другого не могу сказать.
Все. Ничего не хотим слышать! Ничего не хотим знать!
Поэт (в исступлении хватая усмирителя за шиворот и выталкивая его вперед). Король усмирен, теперь усмири эту осатаневшую стихию, если можешь. (Вне себя убегает за сцену.)
Усмиритель играет на глокеншпиле, толпа начинает топатъ в такт. Он делает знак рукой, появляются обезьяны и медведи и устраивают вокруг него веселый хоровод. Влетают орлы и другие птицы. Один орел садится Гинцу на макушку, отчего тот приходит в неописуемый ужас. Два слона, два льва. Балет и хор.
Четвероногие. Волшебные звуки…
Пернатые. Чаруют меня…
Объединенный хор.
Таких не слыхал я
До этого дня.
Все присутствующие на сцене танцуют замысловатую кадриль вокруг короля и придворных, среди которых оказываются также Гинц и Гансвурст. Зал разражается бурными аплодисментами. Слышен смех, зрители в партере все встают, чтобы лучше видеть; с галерки падают несколько шляп.
Усмиритель (поет во время балета и всеобщего ликования зрителей)
Если б я по жизни шел
С песнею такою,
Всех врагов бы я отмел
Легкою рукою,
И без них вкушал бы я
Мир и счастье бытия!
Занавес падает, все в экстазе, овация; некоторое время еще слышна балетная музыка.
АНТРАКТ
Фишер (тихо). Самого бы его взять за уши!
Беттихер. А его испуг, когда орел сел ему на голову! Как он от страха замер и пошевельнуться не мог - этого словами просто и не опишешь!
Мюллер. Вы анализируете досконально.
Беттихер. Я льщу себя надеждой, что немного разбираюсь в искусстве. Вы-то все, конечно, другое дело, - потому и приходится для вас кое-что растолковывать.
Фишер. Благодарим за хлопоты.
Беттихер. О, когда любишь искусство так, как я, это приятные хлопоты. Вот мне как раз пришла в голову очень любопытная мысль по поводу сапог; тут еще одно свидетельство актерской гениальности. Видите ли - поначалу он предстает как кот, поэтому ему приходится снять свое обычное платье и надеть соответственно кошачью маску. А потом он должен полностью перевоплотиться в охотника - я заключаю это из того, что все его так называют и никто не удивляется. Неумелый актер так бы и оделся - как настоящий охотник, - но что бы тогда осталось от сценической иллюзии? Мы бы могли совершенно забыть о том, что он, в сущности, кот, - а кроме того, как неудобно было бы актеру в новом платье поверх кошачьей шерсти! Но он всего одной деталью - сапогами - искусно намекает на охотничий костюм. Что такие намеки носят в высшей степени драматический характер, блестяще доказывает опыт древних, которые…
Фишер. Тихо! Третье действие начинается!
Визенер. Дивно! Дивно!
Сосед. Да, вот это, я понимаю, героический балет!
Визенер. И как органично включен в действие!
Лейтнер. А какая прекрасная музыка!
Фишер. Божественная!
Шлоссер. Балет спас всю пьесу.
Беттихер. А я не устаю восхищаться игрой кота. Даже по самым незначительным мелочам сразу распознаешь большого актера. Вот, к примеру, всякий раз, как он вытаскивал кролика из ранца, он держал его за уши, - а ведь это в тексте не обозначено! Король же - вы обратили внимание? - сразу схватил его за брюхо. Но этих зверьков надо брать за уши, они это легче переносят. Вот что значит большой артист!
Мюллер. Да, вы это здорово показали.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Комната в крестьянской избе.
Поэт и машинист.
Машинист. Вы действительно считаете, что это поможет?
Поэт. Я вас прошу - нет, я вас просто умоляю - не откажите мне в моей просьбе! Это моя единственная надежда!
Лейтнер. Что это еще опять такое? Как эти люди попали к Готлибу в комнату?
Шлоссер. Я уже ничему не удивляюсь.
Машинист. Но, право, дружище, вы требуете слишком многого. Чтобы сделать все это в спешке, без подготовки…
Поэт. О, вы, по-моему, сговорились с ними со всеми, вы тоже рады моему провалу.
Машинист. Да вовсе нет!
Поэт (падает перед ним ниц). Так докажите это и исполните мою просьбу! Когда публика снова начнет так громко выражать свое возмущение, подайте знак, чтобы запустили сразу все машины! Второе действие и так уже закончилось совсем иначе, чем у меня в рукописи…
Машинист. А это еще что такое? Кто сообразил поднять раньше времени занавес?
Поэт. О, все несчастья на мою голову! Я погиб! (Пристыженный, убегает за кулисы.)
Машинист. Такого кавардака еще не бывало. (Уходит.)
Пауза.
Визенер. Это что, тоже из пьесы?
Шлоссер. Разумеется. Это для мотивировки дальнейших перемен места действия.
Фишер. Да, нынешний вечер надо поистине увековечить в "Театральном календаре".
Голос короля (за стеной). Нет, я первым не пойду, ни за что! Не хочу, чтобы меня высмеяли!
Голос поэта (за сценой). Но, дражайший мой друг, выход ваш! Этого ведь изменить невозможно!
Голос Гансвурста(за сценой). А, попытаю-ка я счастья!
Гансвурст выходит на сцену и с ужимками и гримасами раскланивается перед публикой.
Мюллер. А как Гансвурст попал в Готлибову избу?
Шлоссер. Наверняка выдаст сейчас какой-нибудь пошлый монолог.
Гансвурст. Прошу прощения, если я дерзну произнести несколько слов, не относящихся, собственно, к пьесе.
Фишер. Ну, вы бы лучше помолчали! Вы нам и в пьесе-то осточертели, а теперь еще…
Шлоссер. Гансвурст имеет наглость обращаться к нам?
Гансвурст. А почему бы и нет? Ведь если меня высмеют, я буду только рад. Больше того - я горячо желаю, чтобы надо мной посмеялись. Так что не стесняйтесь.
Лейтнер. А это даже забавно!
Гансвурст. О, что не пристало королю, вполне пристало мне. Вот он и не захотел выйти первым, а поручил мне важную функцию предуведомления.
Мюллер. Не хотим ничего слушать!
Гансвурст. Дражайшие немецкие соотечественники!..
Шлоссер. Как? Я полагал, что действие происходит в Азии?
Гансвурст. Да, но сейчас я обращаюсь к вам просто как актер к зрителям.
Шлоссер. Ну все, люди, я отключился. Я уж точно сошел с ума.
Гансвурст. Соблаговолите же услышать, что предыдущая сцена - та, которую вы только что видели, - совсем не относится к пьесе.
Шлоссер. Не относится к пьесе? А как же тогда она в ней очутилась?
Гансвурст, Слишком рано подняли занавес. Эта была частная беседа. Ничего подобного, конечно, не случилось бы в нашем театре, не будь за кулисами такая жуткая теснота. Если же вы успели поддаться сценической иллюзии, то это уж совсем плохо; будьте тогда так любезны и стряхните ее с себя - эта иллюзия не в счет, а вот с того момента, как я уйду - понимаете? - действие только и начнется. Между нами говоря, все, что было до сих пор, к делу вообще не относится. Но в накладе вы не останетесь - скоро будет много чего такого, что очень даже относится к делу; я говорил с самим автором, и он мне в этом поклялся.
Фишер. Да, уж вашего автора только слушай.
Гансвурст. Вот именно! Пустое место, правда? Ну, я очень рад, что кое-кто разделяет мои вкусы.
Голоса из партера. Мы все, мы все!
Гансвурст. Покорнейше благодарю. Большая для меня честь. Да, видит бог, поэт он - тьфу. Ну вот хотя бы такой пример: какую жалкую роль он отвел мне! Где я у него предстаю остроумным, потешным? Я появляюсь вообще где-то на задворках, и есть у меня подозрение, что если бы я по счастливой случайности сейчас к вам не вышел, я бы вообще больше в пьесе не появился.
Поэт (вырываясь на сцену из-за кулис). Наглый самозванец!
Гансвурст. Вот видите - даже той маленькой роли, которую я сейчас играю, он завидует!
Поэт (отвешивает на другом конце сцены поклон публике). Почтеннейшие! Я никогда бы не отважился дать этому человеку большую роль, ибо я знаю ваш вкус…
Гансвурст (на другом конце сцены). Ваш вкус? Вот видите, какой завистник! Ведь вы все только что заявили, что мой вкус - это ваш вкус.
Поэт. Я хотел сегодняшней пьесой лишь подготовить вас к еще более вольным порождениям моей фантазии.
Весь партер. Как? Что?!
Гансвурст. Уж конечно, к пьесам, в которых у меня не будет вообще никакой роли.
Поэт. Подобное воспитание должно идти исподволь, шаг за шагом.
Гансвурст. Не верьте ему - все врет.
Поэт. Я откланиваюсь, дабы не прерывать больше хода пьесы. (Уходит.)
Гансвурст. Адье, до скорого! (Уходит и тут же возвращается.) A propos! - еще одно: эта наша размолвка к пьесе тоже не относится. (Уходит.)
Партер смеется.
(Снова возвращается.) Пускай уж сегодня эту тягомотину доиграют до конца. Прикиньтесь, что вы вообще не замечаете, какое она дерьмо. Как только я вернусь домой, я засяду за стол и напишу для вас такую пьесу, что вы пальчики оближете. (Уходит.)
Часть зрителей аплодирует.
Входят Готлиб и Гинц.
Готлиб. Милый Гинц, я понимаю, что ты много для меня делаешь, но не могу все-таки уразуметь, какой от этого прок.
Гинц. Поверь моему слову - я тебя осчастливлю.
Готлиб. Да пора бы уж, давно пора. Иначе поздно будет: полвосьмого уже, а в восемь комедия оканчивается.
Гинц. Это еще что такое, черт побери?
Готлиб. Ах, я просто задумался… Конечно же, я хотел сказать: смотри, милый Гинц, какой прекрасный рассвет! Но этот проклятый суфлер бубнит себе под нос, так что ничего не разберешь, а когда начинаешь импровизировать, всегда попадаешь впросак.
Гинц (тихо, Готлибу). Да возьмите же себя в руки, иначе пьеса вообще разлетится к черту!
Шлоссер. Объясните мне, ради бога, в чем дело! У меня совсем голова кругом пошла.
Фишер. Теперь и у меня ум за разум заходит.
Готлиб. Итак, сегодня судьба моя решится?
Гинц. Да, милый Готлиб, еще до захода солнца. Я, видишь ли, так люблю тебя, что готов за тебя в огонь и в воду, - а ты еще сомневаешься в моей верности.
Визенер. Слыхали, слыхали? Он готов в огонь! Вот здорово! Значит, будет декорация из "Волшебной флейты", с огнем и водой.
Сосед. Но кошки в воду не заходят!
Визенер. Значит, тем сильнее любовь кота к своему хозяину. Понимаете? Это поэт и хочет нам внушить.
Гинц. А кем бы ты, собственно, хотел стать в этом мире?
Готлиб. Да я и сам не знаю.
Гинц. Хочешь стать принцем или королем?
Готлиб. Да уж пожалуй, если на то пошло.
Гинц. Но чувствуешь ли ты в себе достаточно силы, чтобы дать своему народу счастливую жизнь?
Готлиб. А почему бы и нет? Был бы только сам счастлив.
Гинц. Ну, тогда будь спокоен. Клянусь тебе, что ты взойдешь на трон. (Уходит.)
Беттихер. Обратите внимание, с каким неподражаемым изяществом кот держит свою палку!
Фишер. Знаете что, вы изрядно нам надоели. Вы еще зануднее, чем эта пьеса.
Шлоссер. Вы только еще больше затуманиваете нам мозги.
Мюллер. Болтаете сами не знаете что.
Многие зрители в партере. Гоните его в шею! - Он нам надоел!
Свалка.
Беттихер вынужден покинуть зрительный зал.
Фишер. Вот пусть и убирается со всем своим изяществом!
Шлоссер. Корчит из себя знатока - просто зло берет.
Открытая местность.
Гинц (с ранцем и мешком). Привык я к охоте - каждый день ловлю куропаток, кроликов и всякую такую живность, а многие зверушки уже так наловчились, что сами лезут в мешок. (Расстилает мешок.)А соловьиная пора прошла - ни одного не слыхать.
Входят влюбленные.
Он. Пошла прочь, ты мне надоела.
Она. А ты мне просто опротивел.
Он. Хороша любовь!
Она. Негодный лжец, ты меня обманул!
Он. А куда испарилась твоя неизбывная нежность?
Она. А твоя верность?
Он. А твое блаженство?
Она. А твои восторги?
Оба. Все к чертям собачьим! Вот что значат узы брака!
Гинц. Нет, так моей охоте еще никогда не мешали! Не соблаговолите ли вы заметить, что эта открытая местность слишком тесна для вашей скорби, и не полезете ли на какую-нибудь гору?
Он. Злодей! (Закатывает Гинцу оплеуху.)
Она. Негодяй! (Закатывает ему другую оплеуху.) Я считаю, нам надо развестись.
Он. К твоим услугам.
Влюбленные уходят.
Гинц. Занятный народец - эти так называемые люди!.. Гляди-ка, две куропатки! Снесу-ка их поскорее во дворец! Ну, счастье, поторапливайся, а то уж и у меня терпение кончается. Даже куропаток есть неохота. Истинно говорят: благодаря привычке можно воспитать в себе какую угодно добродетель. (Уходит.)
Зала во дворце.
Король с принцессой на троне, Леандр на кафедре, напротив него Гансвурст на другой кафедре, посередине залы на высоком шесте повешена дорогая шляпа, расшитая золотом и с драгоценными камнями. В сборе весь двор.
Король. Ни один человек еще не отличился столькими заслугами перед отечеством, как этот милейший маркиз де Карабас. Наш историограф исписал о том уже почти целый фолиант - столь исправно маркиз посылает нам через своего охотника вкусные презенты; иной раз аж дважды на дню. Моя признательность ему не знает границ, и ничего я так горячо не желаю, как получить возможность хоть в малой степени отплатить ему добром за все его великое добро.
Принцесса. Дражайший отец, не соблаговолите ли вы отдать распоряжение начать ученый диспут? Мое сердце истомилось по духовной пище.
Король. Да, с богом, пускай начинают. Придворный ученый, придворный шут! Вы оба знаете, что тому из вас, кто одержит победу в этом диспуте, предназначается вон та драгоценная шляпа. Для того я ее тут водрузил, чтобы она постоянно была у вас перед глазами и ваше остроумие не иссякало.
Леандр и Гансвурст кланяются.
Леандр. Утверждение, которое я выдвигаю, заключается в том, что недавно опубликованная пьеса под названием "Кот в сапогах" - хорошая пьеса.
Гансвурст. Именно это утверждение я и оспариваю.
Леандр, Докажи, что она плоха. Гансвурст. Докажи, что она хороша.
Лейтнер. Да что же это опять такое? Это ведь та самая пьеса, которую мы сейчас смотрим, - или я ошибаюсь
Мюллер. Именно она.
Шлоссер. Ради бога, скажите мне - я бодрствую или грежу наяву?
Леандр. Если эта пьеса и не совсем превосходна, то во многих отношениях достойна похвалы.
Гансвурст. Ни в каком отношении.
Леандр. Я утверждаю, что она остроумна.
Гансвурст. Я утверждаю, что нисколько.
Леандр. Ты же дурак, как ты можешь судить об остроумии?
Гансвурст. А ты ученый - что ты понимаешь в остроумии?
Леандр. В пьесе много живых характеров.
Гансвурст. Ни одного.
Леандр. Например, даже не считая всего остального, в ней хорошо изображена публика.
Гансвурст. Но у публики никогда не бывает характера.
Леандр. Мне остается только изумляться этой наглости.
Гансвурст (обращаясь в партер). Ну не странный ли человек? Мы друг с другом на ты, и наши взгляды в вопросах вкуса во многом совпадают; однако же он, вопреки моему мнению, пытается утверждать, что в "Коте в сапогах" по меньшей мере публика изображена удачно.
Фишер. Публика? Да в пьесе нет никакой публики!
Гансвурст. Еще чище! Значит, в пьесе вообще нет публики?
Мюллер. Да боже упаси! Разве что он имеет в виду тех дураков, которые там выведены.
Гансвурст. Ну, видишь, ученый? То, что говорят господа в зале, уж наверное справедливо.
Леандр. Я в некотором смущении… Но победу я еще тебе не уступаю!
Входит Гинц.
Гансвурст. Господин охотник, на одно словечко!
Гинц подходит к нему. Гансвурст шепчет ему что-то на ухо.