* * *
У Кумбы больше не было горба. Теперь искусно заплетенные косы ниспадали на ее шею, длинную и тонкую, как шея газели. Момар увидел ее, выходя утром из хижины старшей жены. Он решил, что ему это мерещится, и долго тер глаза. Но Кумба рассказала о том, что с нею случилось.
Когда Кари увидела Кумбу, достававшую воду из колодца, слюна обратилась в желчь во рту злой горбуньи. Глаза Кари налились кровью, она открыла рот, пересохший, как глина, которая ожидает первых дождей, и полный горечи, как корень синдиана, но не издала ни звука и упала без чувств. Момар и Кумба подняли ее и отнесли в хижину. Кумба принялась за ней ходить - отпаивала, растирала, говорила нежные слова.
Когда Кари очнулась, снедаемая завистью, которая поднялась ей к горлу и чуть не задушила ее, - Кумба по доброте сердечной поведала ей обо всем и научила, как избавиться от горба.
* * *
Кари дождаться не могла первой пятницы в полнолуние. Солнце, проводившее день в полях, казалось, вовсе не спешило уйти на покой, и ночь поздно выходила из своего убежища пасти звездное стадо.
Всему на свете свой черед. Наступила и эта пятница.
В тот вечер Кари ничего не ела. Она заставила Кумбу повторить советы и наставления старухи с тамариндового дерева. Она слушала, как затихают вечерние и рождаются ночные звуки. И лишь только остыла земля, она побежала к глинистому холму, где танцевали девушки-духи.
Плясуньи состязались в ловкости и неутомимости. Подружки подбадривали их криками, хлопали в ладоши и напевали. Им не терпелось самим войти в круг и показать свое искусство под неистовую дробь там-тама.
Кари подошла и стала хлопать в ладоши, как ее научила Кумба. Одна, три, десять девушек-духов проплясали в кругу подруг и вышли, усталые. Тогда Кари сказала соседке:
- Ну-ка, подержи моего малютку, сейчас мой черед.
- Ну уж нет! - ответила девушка. - Очередь моя. Вот возьми-ка этого малыша: его мне дали подержать целый месяц назад и до сих пор за ним не пришли.
С этими словами она прилепила на спину Кари горб Кумбы. В ту же минуту пропел первый петух, духи исчезли, и Кари осталась одна на глинистом холме - одна с двумя горбами.
Первый, совсем маленький, причинял ей страдания всю жизнь, а теперь у нее был еще и второй горб, огромный, чудовищный. Этого она уже не могла перенести.
Подобрав полы одежды, Кари бросилась бежать куда глаза глядят. Она бежала днем и ночью; она бежала так долго и так быстро, что добежала до моря и бросилась в него.
Но она не вся скрылась под водой. Море не хотело ее поглотить.
Два горба Кари-куге высятся на краю полуострова Зеленый Мыс, и солнце, покидая земли Африки, шлет им по вечерам свои последние лучи.
И эти-то два горба Кари зовутся теперь "Груди".
Н’Гор-Ньебе
Н’Гор Сен был чистокровный серер черный как уголь. Довелось ему раз в жизни взглянуть на Сангомарскую отмель у берегов великого моря, а вот на севере и востоке Н’Гор Сен так и не побывал. Поэтому он ничего не знал о беде Мавдо, старого фульбе из дальней земли Масины, который много лет назад однажды вечером за беседой до того забылся, что при всем народе издал неприличный звук. Все, от мала до велика, переглянулись; потом каждый пристально посмотрел на Мавдо, а он поднялся и, нырнув во мрак, зашагал к югу. Он шел ночью и днем, много лун подряд; он пересек страну народа марка, земли народа бамбара, деревни людей миньянка и бугристые поля народа сенуфо, похожие после засухи на бескрайние кладбища. Семью семь лет прожил Мавдо в лесу, в стране голых людей. А потом-медленно, усталым старческим шагом побрел обратно в родную Масину, потому что тоска по широким просторам иссушила его бедное сердце. И снова шел он много лун подряд, - пока не добрался наконец до берегов Нигера. В тот день огромные стада были переправлены через эту бурную, полноводную реку. И вечером умаявшиеся пастухи неторопливо беседовали у высоких костров. Мавдо подошел к огню, чтобы согреть разбитое, окоченевшее тело, и услышал:
- А я тебе говорю, что это было не так давно!
- Да нет же, давным-давно. Постой-ка, мой отец говорил, что как раз в тот год Мавдо…
Услышав это, старый Мавдо повернулся и ушел в темноту. Он побрел далеко-далеко на юг - доживать там свои дни…
Н’Гор Сен никогда и не слыхивал о беде горемычного старика Мавдо. Но с детства, с тех лет, когда он едва мог отличить правую руку от левой, Н’Гор Сен ни за что не соглашался поесть фасоли.
Как бы ее ни приготовляли, под каким бы соусом ни подавали, будь то приправа из поперченного арахиса или кислого щавеля; с чем бы эту фасоль ни ели - с котлетами из козлятины или с бараньей шеей, с вырезкой говядины или антилопы, - Н’Гор к ней не прикасался, ни единой фасолинки в рот не брал.
Всякий знал, что Н’Гор Сен - это Тот-кто-не-ест-фасоли. Но странное дело, и в его деревне, и во всей округе его звали Н’Гор-Ньебе, и никто больше не вспоминал его настоящего имени.
А приятелей его только раззадоривало то, что Н’Гор всегда отказывается присесть возле калебаса, если в нем виднеется черное пятнышко хотя бы одной фасолинки. И однажды они поклялись, что заставят Н’Гора отведать фасоли.
Н’Дене была юная красавица с тугой грудью, с округлыми бедрами, с гибким, как лиана, телом, и Н’Дене была подругой Н’Гор Сена. К ней и пришли приятели ее милого.
- Н’Дене, - сказали они, - мы дадим тебе все, что захочешь: бубу, повязки, бусы, серебро, только заставь Н’Гор Сена попробовать ньебе. Мы уж не знаем, что и думать про его причуды, и он не хочет нам, его братьям, объяснить, почему не ест фасоли. В роду-то его не было ведь никакого запрета есть фасоль.
Пообещать молодой, хорошенькой и кокетливой женщине наряды и драгоценности! Чего она не сделает, чтобы их заслужить, на что только не пойдет! Уговорить отведать кушанье, которое вовсе не запрещено обычаем? И кого же? Того, кто уверяет, что любит тебя, и доказывает это каждый вечер? Да нет ничего проще! И Н’Дене тут же согласилась.
Целых три ночи Н’Дене больше чем всегда льнула к своему другу, и стоило только уйти гриотам, музыкантам и певцам, которые развлекали юных любовников, как она принималась ласкать Н’Гор Сена. Она не спала ни минутки, все обмахивала, гладила его, пела ему нежные песенки и вела сладкие речи. Наутро после третьей ночи Н’Гор спросил:
- Н’Дене, сестра моя и возлюбленная, чего тебе от меня надо?
- О мой любимый, - сказала молодая женщина, - все уверяют, что ты не ешь фасоль, даже если ее приготовит твоя мать. А мне хочется, чтобы ты съел хоть горстку, которую сварю я сама. Если ты и впрямь меня любишь так, как говоришь, ты сделаешь это для меня, и я одна буду это знать.
- Так вот каково самое горячее твое желание? Ну, ладно, любимая, если уж тебе это нужно, чтобы поверить в мою великую любовь, свари назавтра ньебе, и я поем вечером, когда остынет земля.
Вечером Н’Дене сварила фасоль, приправила ее арахисовым соусом, добавила перца, гвоздики и еще столько всяких пряностей, что нельзя было распознать ни запаха, ни вкуса фасоли.
А ночью она осторожно разбудила крепко спавшего Н’Гора, нежно погладив его по голове, и поставила перед ним вкусно пахнущий калебас.
Н’Гор поднялся, вымыл правую руку, сел на циновку подле калебаса и сказал своей милой:
- Н’Дене, есть у тебя подруга, которой ты отдашь нос, если она потеряет свой? Подруга, с которой у тебя одно сердце, единственная, кому ты поверяешь все без утайки?
- Есть! - сказала Н’Дене.
- Кто же она?
- Это Тиоро.
- Ступай приведи ее.
Н’Дене пошла за своей лучшей подругой. Когда пришла Тиоро, Н’Гор спросил у нее:
- Тиоро, есть у тебя близкая подруга, от которой у тебя нет тайн?
- Есть! - отвечала Тиоро, - это Н’Гоне.
- Сходи позови ее.
Тиоро пошла за Н’Гоне, которая была ей дороже сестры. Когда Н’Гоне появилась, Н’Гор спросил:
- Н’Гоне, есть у тебя закадычная подруга, от которой ничего не скрывает твой язык, перед которой твое сердце яснее дня?
- Да, это Джеган, - сказала Н’Гоне.
Джеган пришла и на вопрос Н’Гора ответила, что своими секретами делится только с Сирой. Н’Гор велел ей привести Сиру, ее лучшую подругу. Пришла Сира и тут же побежала за Кари, единственной поверенной ее тайн. А Кари привела ту, от кого ничего не скрывала. И вот не меньше дюжины женщин окружило Н’Гора, присевшего в хижине у калебаса с фасолью.
- Н’Дене, сестра моя, - сказал он тогда, - я ни за что не притронусь к фасоли. Случись мне отведать ту, что ты приготовила нынче вечером, и завтра же все стало бы известно этим женщинам, а там - подружка от подружки, муж от жены, родня от мужа, соседи от родни, приятели от соседей - вся деревня и вся округа мигом узнали бы, что произошло.
И Н’Гор Сен вернулся среди ночи в свою хижину, размышляя над тем, как справедливо изречение: "Дари женщину своей любовью, но не доверием".
Дурные знакомства
I
Жить одному, насмехаясь над ближними, над их заботами и успехами, - бесспорно, мудро и предусмотрительно. Но если не обращать никакого внимания на слухи, на общее мнение, это может привести к большим неприятностям.
Если бы мудрый Какатар-хамелеон, чья осторожность сказывалась даже в походке, почаще встречался со зверями бруссы или хотя бы с жителями деревень, он знал бы, что́ все они думают о Голо-обезьяне. Он знал бы, каково мнение людей и отношение животных к этому необузданному, зловредному, сварливому, хитрому, озорному, лживому и развратному существу, которое только и смотрит, как бы кому-нибудь напакостить. Он знал бы, что ладони Голо черны, так как обезьяна все хватает руками, а зад красен и плешив - от многих трепок за проказы. Лек-заяц мог бы без труда объяснить Какатару, почему Голо - нежелательный попутчик. Тиль-шакал, Буки-гиена и даже Баконь-ворон, конечно, рассказали бы, почему никто не хочет с ним знаться. А М’Ботт-жаба поведала бы Какатару, что ее сородичи, например, никогда не якшались с Багг-ящерицей (ведь есть же знакомства - и знакомства!) и точно так же, без всякого сомнения, Голо-обезьяна и для него, хамелеона, неподходящая компания.
Но Какатар с ними не знался, и когда он брел, шатаясь и спотыкаясь, и случайно замечал кого-нибудь из них на своем пути, то менял окраску и сливался то с корой старого баобаба, то с сухим листком, который служил ему постелью, то с нежной зеленой травкой.
И все-таки однажды Голо, скакавший по краю тропинки, застиг врасплох хамелеона, прилепившегося на откосе термитного гнезда.
- Салям алейкум, дядюшка Какатар, мир тебе! - елейно приветствовал его Голо.
И отшельнику-хамелеону, чье настроение менялось гораздо медленнее, чем цвет кожи, пришлось ответить как подобает. Ибо "салям алейкум" вовсе не дороже стоит, чем "алейкум салям", и долг вежливости надо платить, - ведь, платя такой долг, не разоришься. И к тому же "здравствуй" никому еще не оцарапало рта.
- Мир и тебе, алейкум салям! - ответил поэтому Какатар, правда, не очень дружелюбно, но он плохо знал Голо, если думал так дешево от него отделаться.
- Куда направляются мудрые стопы ваши, дядюшка? - полюбопытствовал Голо.
- Иду в Н’Джум-Сак, не очень далеко, - пояснил Какатар. Обезьяна подошла к нему так близко, что он начал уже окрашиваться под масть собеседника. Заметив это да еще, наверное, сходство их хвостов, которые обоим служат иногда пятой лапой, Голо позволил себе еще большую фамильярность.
- Ну, дядюшка, я тебя провожу. К твоей походке приноровиться нетрудно.
И они пошли в Н’Джум-Сак. Голо напрасно пытался идти в ногу с Какатаром, который шатался и спотыкался на ходу, нюхал воздух при каждом шаге и все, казалось, высматривал, нет ли колючек на его пути. Не выдержав, Голо стал шнырять вправо и влево, вперед и назад, возвращаясь время от времени, чтобы бросить словечко своему спутнику.
Тропинка, ведущая в Н’Джум-Сак, была не длинна. Но не отличался быстротой и шаг путешественников, из которых один метался, как на пылающих угольях, а другой будто пробирался среди стада ежей. Солнце безжалостно палило, а путники не прошли еще и половины от половины дороги. Наконец Голо и Какатар остановились в неровной тени пальмы. У ее верхушки был подвешен калебас.
- Смотри-ка, - сказал Голо, который знал все на свете, - смотри-ка, Н’Гор надеется собрать к вечеру немало пальмового вина. Но мы промочим глотки прежде, чем он, - стоит такая жара!
- Так ведь вино не наше, - возразил оторопевший хамелеон.
- Ну и что же?
- Да ведь чужое добро всегда называлось: "Не тронь".
Голо даже не ответил: он был уже на верху пальмы, отцепил калебас и стал пить большими глотками. Выпив прохладную, пенистую влагу до капли, он швырнул калебас вниз и чуть не расплющил своего товарища, а потом спустился и объявил:
- Вино просто отменное! Ну, дядюшка, можно двигаться дальше.
И они пошли дальше. Но не успели они отойти от пальмы, как сзади послышались шаги, более уверенные и тяжелые, чем их собственные. То был Н’Гор, который нашел свой калебас вдребезги разбитым у подножия дерева. Обернувшись, Голо заметил Н’Гора. Первой его мыслью было удрать и предоставить Какатару объясняться с этим человеком. Но он был бы недостоин своей породы, если бы поступил так просто. А если Какатар убедит Н’Гора, что виноват он, Голо? Подумать только! Ведь далеко не убежишь, и не сегодня-завтра можно попасться Н’Гору в руки. Рассудив так, Голо остановился и велел Какатару подождать, а хамелеону только того и надо было. Н’Гор подошел к ним - как легко догадаться, он был в сильном гневе.
- Украли мое пальмовое вино и разбили калебас. Не знаете, чье это дело? А может, это один из вас?
Хамелеон молчал, не желая выдавать попутчика.
- Я знаю, кто украл, - сказал Голо. Какатар одним глазом посмотрел на него.
- Вот кто! - сказал Голо, указывая пальцем на хамелеона.
- Я?! - задыхаясь, крикнул Какатар. - Да ведь это ты выпил вино!
- Послушай, Н’Гор, - сказал Голо, - мы с этим лжецом сейчас пройдемся перед тобой, а ты смотри: кто из нас шатается и спотыкается, тот и выпил твое вино.
Сказав это, Голо прошелся, держась очень прямо, и остановился:
- Ну что, разве я пьян?
Затем он скомандовал:
- А теперь иди ты, Какатар. Докажи, что ты не пьян.
Хамелеон двинулся вперед, покачиваясь, как ходят все хамелеоны на свете.
- Смотри, Н’Гор, - сказал Голо, - пьяницу сразу видно!
Н’Гор схватил Какатара-хамелеона, крепко поколотил и сказал, бросая его на землю:
- Благодари бога и своего товарища за то, что я тебя на этот раз не убил.
Н’Гор вернулся к пальме, а путники отправились дальше. К вечеру они дошли до полей Н’Джум-Сака.
- Мне холодно, - сказал Какатар, - давай подожжем поле, и я согреюсь.
- Нет, нет, нельзя, - ответил Голо.
- А я говорю, подожжем! - твердил хамелеон. Он пошел за головешкой и поджег поле, но выгорел только один участок, и огонь быстро погас. Однако люди в Н’Джум-Саке заметили пламя. Они прибежали и спросили:
- Кто здесь развел костер?
- Не знаю. Я увидел огонь и подошел, - объявил Какатар.
- Как? - удивился Голо. - Не станешь же ты врать, будто это я поджег поле?
- Ну, если он не хочет признаться сам, посмотрите на наши руки. - Сказав это, хамелеон протянул людям свои белые и чистые ладошки.
- Покажи-ка теперь свои, раз ты говоришь, что не поджигал, - приказал он обезьяне.
Голо показал руки. Ладошки их были черны, как у всех обезьян на свете.
- Смотрите! - торжествовал хамелеон. - Сразу видно поджигателя!
Тогда схватили Голо - и он, наверное, и теперь еще помнит полученную трепку. С тех пор он не связывается больше с Какатаром-хамелеоном.