Теперь она шла вперед медленно и нерешительно. Густой запах мяса, шедший, казалось, со всех сторон, словно сковывал движения М’Бара.
Не выдержав, М’Бар сошел с тропинки, ведущей в М’Бадан, и запетлял по саванне. Он кидался влево, вправо, возвращался обратно - и лишь через три долгих дня достиг М’Бадана.
Конечно, М’Бар был сильно не в духе, когда вошел в хижину Мора, и мина у него была не слишком любезна для посланца, который пришел просить великой милости. Запах мяса, пропитавший, казалось, всю бруссу, кустарник, хижины М’Бадана и жилище Мора, заставил его позабыть все правила вежливости, которые вдолбила ему в голову старая Буки, все приятные слова, каких ожидают от просителя. М’Бар процедил сквозь зубы "салям алейкум" так тихо, что никто его и не слышал. Затем, сбросив со спины тяжелую ношу, он сказал тоном далеко не приветливым:
- Мор, Биран из Н’Диура прислал тебе эту охапку соломы и просит в жены твою дочь.
Мор разрезал лианы и под взглядом М’Бара - сначала удивленным, потом негодующим, потом полным вожделения - извлек из соломы плотный мешок, из мешка вытащил бурдюк, а из бурдюка - куски сушеной говядины.
М’Бар чуть не лопнул от злости при виде такого обилия мяса. Мяса, которое он, ничего не подозревая, таскал на спине три дня, а теперь не смел его и коснуться - ведь люди М’Бадана не то, что люди Н’Диура, в М’Бадане рогатина стоит в каждом углу.
- Иди, - сказал Мор, - и передай Бирану, что я отдаю ему дочь. Скажи ему, что он не только самый отважный и сильный, но еще и самый хитрый из всех парней Н’Диура. Если он мог доверить мясо тебе, гиене, он сможет уберечь свою жену, и никакие козни людские ему не страшны.
Но М’Бар не слышал последних слов Мора, столь лестных для того, кто его послал: он уже выскочил из дому и мигом очутился за околицей, ибо вспомнил, что на своем долгом пути видел множество соломы.
На первом же поле М’Бадана лежали снопы. Он сорвал лианы, которыми они были перевязаны, расшвырял солому, но не нашел никакого мяса или хотя бы костей. Он рыскал по полям, раскидывая солому, и искал в ней мяса так усердно, что ему понадобилось еще три дня, чтобы вернуться в Н’Диур.
- Ну, как? - спросил Биран, увидев потного и запыхавшегося М’Бара, - ты, видно, не выполнил моего поручения? Что ты делал шесть дней, когда и двух довольно, чтоб сходить в М’Бадан и вернуться?
- Что я делал по дороге, тебя не касается, - сухо ответил М’Бар. - Хватит с тебя и того, что Мор согласен отдать тебе дочь. Можешь радоваться!
И, не дожидаясь слов благодарности, которые, наверное, собирался расточать Биран, М’Бар побежал обшаривать другие снопы.
С тех пор гиены не выполняют никаких поручений ни для кого на свете.
Плата за добрые дела
Диасиг-кайман дремал весь долгий день на жарком солнце. Волоча свой дряблый живот по песку, он возвращался к реке, как вдруг услышал голоса. Это женщины на берегу набирали воду, мыли калебасы, стирали белье и, конечно, работали больше языком, чем руками, тараторя без умолку. Они сокрушались об участи царевны, которая упала в воду и утонула. Говорилось и о том, что царь Бур приказал осушить заводь реки, чтоб найти тело любимой дочери, так утверждала одна из его рабынь. Услышав это, Диасиг (его нора была на береговом откосе, совсем рядом с деревней) под покровом ночного мрака ушел подальше от беды.
На другое утро и в самом деле осушили заводь, перебили всех кайманов и в норе старейшего из них отыскали тело царской дочери.
А в полдень мальчик Гоне пошел за хворостом и в зарослях наткнулся на Диасига-каймана.
- Что ты тут делаешь? - удивился мальчик.
- Я заблудился, Гоне, - ответил кайман, - не снесешь ли ты меня домой?
- Нет больше твоей заводи, - сказал ребенок.
- Тогда отнеси меня, пожалуйста, к большой реке…
Гоне принес циновку и лианы, закатал Диасига в циновку, обвязал ее лианами и взвалил себе на голову. Он шел до самого вечера, пока не пришел к большой реке. На берегу он сложил свою ношу, разрезал лианы и развернул циновку. Тогда Диасиг сказал:
- Гоне, у меня затекло все тело. Спеси ты меня в воду, очень тебя прошу.
Гоне вошел по колени в воду и хотел отпустить Диасига. Но тот опять попросил:
- Иди, пока вода не дойдет до пояса: здесь я еще не могу плавать свободно.
Гоне прошел еще дальше, туда, где вода была ему по пояс.
- Иди еще, пока вода не будет тебе по грудь, - взмолился кайман. Мальчик прошел еще немножко; вода доходила ему уже до груди.
- Иди, иди, пока вода не будет тебе до плеч.
Когда вода дошла Гоне до плеч, Диасиг сказал:
- Теперь отпусти меня.
Гоне послушался, опустил каймана в воду и только что хотел вернуться на берег, как вдруг кайман хвать его за руку!
- Вуй яйо (Ой, мамочка)! - закричал мальчик. - Что ты? Пусти меня!
- Ну нет, не отпущу. Я два дня ничего не ел и очень голоден.
- Ах, Диасиг, разве за доброе дело платят злом?
- Да, за доброе дело всегда платят злом.
- Неправда! Конечно, я в твоей власти. Но ты один на всем свете платишь злом за добро.
- Ты так думаешь?
- Спроси кого хочешь, услышишь, что тебе скажут.
- Идет, - согласился Диасиг, - спросим троих, и если они думают так же, как я, - быть тебе у меня в желудке!
Не успел он договорить, как на водопой приплелась старая-престарая корова. Когда она напилась, кайман подозвал ее и спросил:
- Нагг, ты, что так стара и мудра, скажи нам: добром или злом надо платить за доброе дело?
- За добро всегда платят злом, - промычала корова. - Я это испытала на себе. Когда я была молода и сильна, я приходила с пастбища и меня кормили еще и отрубями с солью и просом, меня и мыли и чистили. И если Пуло-пастушонок иной раз замахивался на меня палкой, хозяин отвешивал ему оплеуху. Тогда я давала много молока, и все быки и коровы в нашем стаде родились от меня. Теперь я стара, не даю молока и не приношу телят. И за мною больше не смотрят, не водят на пастбище. На заре меня палкой выгоняют из хлева, и я бреду одна искать себе пропитания. Потому-то я говорю, что за добро платят злом.
- Ты слышишь, Гоне? - спросил Диасиг-кайман.
- Слышу, - сказал мальчик.
Вихляя тощим задом, острым, как лезвие сабли, и помахивая облезлым хвостом, искусанным клещами, Нагг-корова ушла щипать скудную траву бруссы.
Затем пришла Фасс-лошадь, тоже старая и дряхлая. Прежде чем пить, она своими дрожащими губами стала сгонять пену с воды. Кайман обратился к ней:
- Фасс, ты, что так стара и мудра, скажи нам - мне и этому ребенку, - чем платят за доброе дело, добром или злом?
- Конечно, злом, - отвечала старая лошадь. - Кому-кому, а мне это известно. Слушайте меня оба. Когда я была молода, горяча и сильна, для меня одной держали трех конюхов. Утром, днем и вечером моя кормушка была полна просом и медовой болтушкой. Меня мыли и чистили каждое утро, а уздечку и седло украшали для меня лучшие мавританские мастера. Я бывала в сражениях. Пятьсот пленников взял мой хозяин, и всех их я перевезла на своей спине. Девять лет я носила хозяина и его добычу. А теперь, когда я состарилась, меня чуть свет, стреножив, палкой выгоняют в бруссу искать себе корма.
Сказав это, Фасс-лошадь согнала с воды пену, напилась и ушла. Она брела медленно, спотыкаясь, - путы на ногах сковывали ее движения.
- Ты слышал, Гоне? - спросил Диасиг. - Ну, я сейчас тебя съем - голод дает себя знать.
- Нет, дядя Диасиг, - сказал мальчик, - ты ведь сам сказал, что спросишь троих. Если третий скажет то же, тогда ешь меня.
- Ладно, - согласился кайман. - Но не надейся, ты не услышишь ничего нового.
Вдруг, откуда ни возьмись, прискакал галопом Лёк-заяц. И Диасиг подозвал его.
- Дядюшка Лёк, ты старше всех, скажи же нам, кто из нас прав. Я говорю, что за добро платят злом, а этот мальчишка твердит, что за добро надо платить добром.
Лёк поскреб подбородок, почесал за ухом и, в свою очередь, спросил:
- Диасиг, друг мой, станешь ты спрашивать у слепого, бел ли хлопок и черен ли ворон?
- Нет, конечно, - ответил кайман.
- Можешь ты сказать, каков будет путь ребенка, если ты не знаешь его родителей?
- Конечно, нет.
- Тогда ты сперва объясни мне, что здесь происходит, и, быть может, я после этого смогу дать тебе правильный ответ.
- Видишь ли, дядюшка Лёк, этот мальчик нашел меня в бруссе, завернул в циновку и принес схода. Но у меня разыгрался аппетит, и я хочу его съесть. Не умирать же мне с голоду, когда мальчишка под рукой! Глупо было бы отпустить его да искать другой добычи.
- Ты, бесспорно, прав, - признал Лёк. - Но слышал ли ты поговорку: нездоровые речи надо слушать здоровым ухом. Бог дал мне хорошие уши, и не все слова, что ты произнес, показались мне вполне здравыми.
- Как так? - спросил кайман.
- Вот ты утверждаешь, что этот малыш принес тебя сюда в циновке. А мне что-то не верится.
- Да, да, это правда, - подтвердил мальчик.
- Ты лжец, как и все мальчишки, - сказал заяц.
- Он правду говорит, - возразил Диасиг.
- Не поверю, пока не увижу собственными глазами. Выходите-ка оба на берег.
Гоне и Диасиг вылезли из воды.
- И ты нес этого жирного каймана в циновке? Как же ты это сделал?
- Я его завернул и обвязал лианой.
- Хорошо, покажи, как это было.
Диасиг вполз на циновку, и Гоне снова завернул его.
- И ты его связал?
- Да.
- Завяжи-ка, я посмотрю…
Мальчик накрепко обвязал циновку.
- И тащил его на голове?
- Ну да!
- Покажи, как…
Когда мальчик поднял циновку с кайманом и взвалил эту ношу на голову, Лёк-заяц спросил:
- Гоне, твои родичи - кузнецы?
- О нет!
- Стало быть, Диасиг не твой предок? И ваш род не считает его священным?
- Вовсе нет!
- Тащи тогда эту ношу домой. Твой отец и мать, все друзья и родные скажут тебе спасибо за хороший обед. Так следует наказывать тех, кто не помнит добра.
Проделки зайца
Хорек, Виверра, Пальмовая куница, Крыса и еще кое-кто из землероющих порядком удивились, когда заяц Лёк навестил их всех по очереди в то раннее утро. Длинноухий коротышка каждому что-то шептал, а потом торопливо скакал дальше, к соседнему жилью.
Солнце пекло безжалостно, и Лёк укрылся наконец в прохладной тени своего куста, дожидаясь конца дня.
С наступлением ночи весь длинномордый народец окружил сомкнутыми рядами деревню, где жили люди и где не один предок этих животных оставил свою бренную шкурку всего лишь за крылышко цыпленка, несколько зернышек проса или другие, уж совсем пустяковые кражи. А все потому, что дети в деревне были проворнее Голо-обезьяны и быстроноги, как М’Биль-лань, и ловко орудовали тяжелыми дубинками.
Итак, Виверра, Хорек, Крыса, Пальмовая куница и прочие, оставив позади поля арахиса и проса, подошли к деревне И’Диум. В тот вечер воспоминание о печальном конце их отцов и дедов заслонила надежда на богатую добычу, которую посулил им Лёк-заяц: груды проса, цыплята, арахис, маниока и даже мед… Все эти припасы, как объяснил заяц, Бур-царь сложил в хижине без окон и дверей, построенной посреди деревни.
Говоря так, Лёк отлично знал, что лжет больше чем наполовину. Вернее, он просто "позабыл" упомянуть об одной мелочи. Он побоялся сказать, что еще находится в той хижине. А ведь Тиуай-попугай рассказал ему об этом. Тиуай подслушал беседу Бура с его советниками перед тем, как была построена хижина без окон и дверей. Добраться до нее можно было только, если прорыть ход под землей от околицы до самой середины деревни. И на семью семь сотен локтей в окружности были снесены все дома для того, чтобы никто не мог подойти незамеченным к хижине без окон и дверей, за семью крепкими оградами.
Своевольный Бур-царь, прихотям которого потакали с самого детства, приказал заточить в эту хижину без окон и дверей за семью оградами свою младшую дочь Анту, чтобы узнать, как он говорил, может ли родиться ребенок у женщины, не познавшей мужчины.
А Тиуай-попугай, подслушав царский приказ, сообщил о нем Лёку-зайцу без всякой задней мысли - он просто любил поболтать, и Лёк был первым, кого он повстречал, слетев с дерева, под которым шла беседа царя и его советников. И Лёк, не почитавший никого, даже родного отца, решил перехитрить Бура-царя. А для начала обманул длинномордое племя, чтобы при его помощи проделать задуманное.
И вот Крыса, Пальмовая куница, Виверра, Хорек и другие рыли землю всю ночь. А когда они подземным ходом добрались до хижины без окон и дверей, то увидели, что все обещанные Лёком сокровища стережет молодая девушка, и пустились наутек. К ним сразу вернулась память о злоключениях их предков. Они вовремя вспомнили, что в деревне Н’Диум даже девчонки проворны, как мальчишки, и так же хорошо орудуют палками и рогатинами. Зверюшки вернулись в бруссу, поклявшись отомстить Лёку. А Лёк, спрятавшись поблизости, следил, как они улепетывают. Как только все скрылись, он прошел по подземному ходу и появился перед Антой. Он сказал девушке:
- Твой отец Бур думает, что он хитрее всех на земле, но я могу поучить его многому такому, о чем он и не слыхивал. Он думал, что сможет помешать тебе найти мужа. Хочешь быть моей женой?
- А кто ты? Как тебя зовут? - спросила Анта.
- Меня зовут Мана (Это я). Хочешь меня в мужья?
- Да! - сказала девушка.
С тех пор Лёк каждый день приходил той же дорогой к царской дочери. Вскоре она забеременела и через девять лун родила мальчика.
Прошло три года. Лёк по-прежнему - правда, уже не так усердно - навещал свое семейство и играл с ребенком.
В одно прекрасное утро Нарр, мавр царя Бура, прогуливался неподалеку от хижины за семью оградами, читая строфы корана. Вдруг ему послышался плач ребенка. Теряя свои бабуши, он помчался к царю.
- Бур, Билаи! Валаи! (Вот не вру! Ей-богу!) Я слышал плач в хижине без окон и дверей.
Послали раба, который перелез через семь оград и прислушался, а потом вернулся и сказал:
- Там кричит ребенок.
- Казнить эту собаку! - в гневе распорядился Бур. - Казнить и бросить его труп стервятникам.
И раба казнили.
Отправили на разведку другого. Тот прислушался и объявил, что в хижине действительно плачет ребенок.
- Убить этого наглеца! - приказал Бур.
И второй раб был убит. Так же поступил царь и с тремя следующими посланцами, которые утверждали, что слышали в хижине детский голос.
- Не может быть! - сказал царь. - Кто сумел бы проникнуть в эту темницу?
В семи оградах проделали проход, и царь послал к хижине древнего старца. Вернувшись, старец сказал:
- Да, там и впрямь слышны крики, но я что-то не разобрал, кто кричит - Анта или ребенок.
- Разрушить хижину, - распорядился Бур, - тогда увидим.
Сказано - сделано. И вот все увидели Анту и ее сына.
- Кто отец? - спросил царь.
- Мана (Это я), - отвечала Анта.
- Как ты? Эй, малыш, кто твой отец?
- Мана, - сказал малыш.
Царь остолбенел: его дочь, не познав мужчины, родила ребенка! А ребенок заявляет, что он и есть собственный отец!
- Созвать все, что живет и движется в нашем краю! - приказал Бур по совету самых старых и почтенных своих советников.
В пятницу, когда все звери и люди собрались, Бур дал сыну Анты три ореха колы и сказал:
- Пойди отдай эти орехи своему отцу.
Мальчик стал обходить ряды, присматриваясь к людям и животным, иногда в нерешительности останавливался, потом шел дальше. Когда он почти дошел до Лёка-зайца, тот начал яростно чесаться, подскакивать, жаловаться: "Ой-ой-ой, сколько тут муравьев!" - и переменил место. Ребенок продолжал искать.
- О-о, сколько термитов! - опять сказал Лёк, видя, что мальчик приближается. Одним прыжком он убрался еще дальше и спрятался за спиной какого-то зверя покрупнее его.
Но один из окружавших царя старцев заметил его маневр.
- Чего это там заяц все жалуется на муравьев и термитов и мечется во все стороны? - прошамкал он, указав на Лёка.
- Заставьте его стоять на месте! - приказал царь.
Положили одну на другую три циновки, семь повязок и покрыли все сверху бараньей шкурой.
- Садись сюда, братец Лёк, - сказал один из гриотов, - тут муравьи тебя не достанут.
Пришлось длинноухому остаться на этом мягком ложе - теперь уж нельзя было убежать и скрыться от ребенка, который все приближался и протянул ему наконец три ореха колы.
- Ах, так это ты! - воскликнул разгневанный Бур. - Это ты назвался Мана (Это я)? Как ты смог добраться до моей дочери?
- Виноваты Хорек, Куница, Виверра, Крыса и их родня, они прорыли мне подземный ход.
- Все равно я тебя убью! А вы все ступайте прочь, - обратился Бур к людям и зверям, которые тряслись от страха. - Да, Лёк, тебя ждет смерть.
- О Бур, - взмолился Лёк, - неужели ты казнишь отца своего внука!
- А какой выкуп ты мне дашь за свою голову?
- Любой, Бур, какой пожелаешь.
- Ладно! Прежде чем минет шесть лун, ты принесешь мне шкуру пантеры, два слоновых бивня, шкуру льва и волосы бородатого Кусса-лешего…
"Да как же ему сделать это?" - думали старцы из царской свиты.
Лёк ускакал, хлопая длинными ушами, как женщина фульбе - своими сандалиями.
Он отыскал на берегу реки Сег-пантеру и сказал:
- Ах, тетушка, почему ты носишь такую грязную шкуру, всю в пятнах? Почему бы тебе не помыть ее в реке?
- Видишь ли, я не знаю, умею ли плавать…
- Ну, тетушка, так ты ее скинь, а я ее почищу. Посиди пока вон в той норе, а то простудишься.
Пантера послушалась, и, пока она голая пряталась в норе, Лёк смочил ее шкуру и натер изнутри перцем.
- Тетушка, тетушка, скорей одевайся, сейчас будет дождь!
Погода и впрямь портилась. Сег-пантера взялась за шкуру, сунула было в нее левую заднюю лапу, но живо выдернула ее обратно. Лапу ожгло как огнем.
- Ой-ой-ой! Лёк! Жжется! Моя шкура жжется!
- Наверное, это от речной воды, - сказал Лёк. - Выше по течению, вблизи деревень, весь берег засажен табаком. Ну, ничего. Оставим твою шкуру под открытым небом, пусть дождик ее прополощет.
Пантера вернулась в нору, а Лёк проворно запрятал шкуру в густой кустарник и поспешил назад.
- Тетушка Сег, ты что, уже забрала шкуру?
- Нет, как видишь, - ответила пантера.
- Значит, она пропала. Должно быть, ливень смыл ее в реку, - закричал заяц и пустился наутек.
Ранним утром Лёк расположился у водопоя на заболоченной речке, куда медленно, тяжело ступая, подходило стадо заспанных слонов.
- Увы! - печально сказал им Лёк. - Милосердный наш бог запретил пить сегодня из этого ручья.
- Что же делать? - спросил старый слон с длинным хоботом и маленькими глазками. - Посоветуй, Лёк, ты здесь самый старший.
- Надо подняться к нему на небо и попросить хорошенько, - может, он и смилостивится.
- Но как до него добраться?