* * *
Как мед в воде, доброе или дурное слово растворяется в слюне, и она сохраняет часть его могущества.
Серинь покинул кров ученика, усердно помолившись за него и его семью и поплевав на протянутые к нему руки и стриженые макушки малышей. Он пустился в обратный путь.
А там, где он проходил, паслась лань. Она щипала траву, на которую поплевал Серинь, - и вдруг обрела всю мудрость марабута. А вот Буки-гиена двадцать лет ходила в мусульманскую школу, да умнее не стала. У нее только ослабела спина и отвис зад под тяжестью вязанок хвороста для костра, которые ее заставляли таскать в школу каждый вечер.
Однако М’Биль-лань не стала ни марабутом, ни волшебницей леса и саванны - она стала Той-кому-все-ведомо: ведь ей теперь были ведомы вещи, скрытые от всех других животных и даже от всех людей, кроме марабутов и колдунов.
Первым, кто испытал это на себе, был Коли-охотник. М’Биль встретилась ему у ручья. Что она там делала в этот ранний час? Совершала омовения или просто пила, как любой другой обитатель бруссы? Коли не успел ничего рассказать, а М’Биль об этом умолчала, так что никто никогда не узнает правды. Коли прицелился в лань, но она его попросила:
- Не убивай меня, я укажу тебе, где отыскать слонов и кабанов.
- На что они мне? - отвечал Коли. - Сейчас мне нужна ты! - и выстрелил.
- Нет, я еще не твоя, - сказала М’Биль. Пуля даже не коснулась ее.
Рассердившись, Коли заложил в ружье колдовской заряд - термита-матку, изжаренную на огне, а потом истолченную в тамариндовом порошке, и убил лань. Но когда он подошел к ней, М’Биль сказала:
- Сотегуль! (Это еще не конец!)
Коли ее прирезал, но его нож, скользнув по костям, проскрипел: "Сотегуль!" Охотник взвалил М’Биль на плечи и вернулся в деревню. Войдя в свой дом, он узнал, что его сын только что упал в колодец. "Сотегуль!" - произнесла зарезанная лань, которую он сбросил на землю. Коли стал ее свежевать, и нож, врезаясь в мясо, скрипел: "Это еще не конец!" Охотник разрезал мясо на куски, положил их в котелок - и вода в котелке, закипая, шипела: "Это еще не конец… Это не конец!.." Мясо не варилось. Семь дней Коли ходил за хворостом, а его жене, когда она раздувала огонь, в левый глаз влетела искра, и она окривела. "Это не конец!" - твердили огонь, котелок и мясо. Вода в котелке все кипела, но мясо не варилось. Наконец Коли захотел отведать его, но кусок застрял у него в горле, охотник подавился и умер.
- Сотина! (Вот теперь конец!) - сказала лань, выпрыгнув из котелка, и убежала в бруссу.
* * *
Вскоре вся брусса узнала о печальной судьбе охотника от Тиуая-попугая, а ему это рассказала Голо-обезьяна, которая чаще других посещала деревни и поля людей. Так прославилась М’Биль-лань, и вот однажды все звери пришли к ней с жалобой на охотника Н’Дьюмана - они хотели избавиться и от него тоже.
- Ты одна можешь возвратить нам мирные счастливые дни, - сказал Ниэй-слон, царь с длинным носом и маленькими глазками.
- Ты одна можешь вернуть нам покой, избавить нас от Н’Дьюмана, - сказала проворная и лживая Сег-пантера, чья шкура так же запятнана и нечиста, как ее сердце.
- Ты одна можешь вернуть мирную тишину бруссе и лесам и освободить всех от страха, который подстерегает нас у подножия каждого дерева, за каждым кустиком, - сказала коварная Буки-гиена с отвислым задом и всегда согнутой спиной.
И все говорили то же самое: и красноглазый Гаинделев, позаимствовавший у песка окраску своей шкуры, - прежде это ему было нужно, чтобы незаметно подкрадываться к добыче, а ныне - чтобы прятаться от охотника Н’Дьюмана; и Лёк-заяц, привязавший свои шлепанцы к шее - ведь так быстрее удирать; и Тиль-шакал, который на бегу мечется вправо и влево, чтоб уклониться от пули. Все они пришли к М’Биль-лани с просьбой избавить их от Н’Дьюмана и собак Н’Дьюмана. М’Биль обещала погубить охотника.
Однако мудрость свою, как ни была она велика, лань обрела слишком недавно. М’Биль знала, что земля очень стара, что деревья растут на ней давным-давно, а трава - с тех пор, как создан мир, но она не подозревала, что союз, который заключили между собой земля и деревья, трава и предки Н’Дьюмана, так же древен, как род людской.
Лани было хорошо известно, что Катч-собаке тоже ведомо многое, ибо она получила свою мудрость от Луны. Но М’Биль не знала, что союз, связывающий Катч с родом Н’Дьюмана, заключен еще в те времена, когда собака впервые проникла в жилище человека, чтобы изгнать из него злых духов.
Н’Дьюман, отец Н’Дьюмана, отец его отца и все предки, начиная с родоначальника, никогда не забывали напоить землю, корни деревьев и траву горячей кровью первого животного, убитого ими в полнолуние. Поэтому Земля, Деревья и Трава не прятали зверя от их выстрелов. Первый охотник и все его потомки, дед Н’Дьюмана, его отец и сам Н’Дьюман отдавали своим собакам первое животное, убитое в новолуние, а собаки за это выслеживали и загоняли для них добычу. Увидев зверя, Н’Дьюман прицеливался, и дуло его ружья, вытянутое, как указательный палец, направляло пулю точно в цель; пуля настигала животное, как верный гонец, который не мешкает в дороге, не забывает о своем деле и всегда прибывает в назначенное место.
Обитатели леса и саванны не помнили, чтобы хоть один из их собратьев, выслеженных собаками Н’Дьюмана, ушел от предназначенной ему пули.
Собаки Н’Дьюмана, рожденные в его доме, получили от отца охотника клички Ворма (Верность), Вор-ма (Измена), Дигг (Обещание) и Диг (Ограда). Отец Н’Дьюмана полагал, что в этих словах заключена вся мудрость, необходимая человеку для того, чтобы он не знал в жизни разочарований. Потому что, говорил он, Ворма и Вор-ма - одно и то же, ведь Верность и Измена всегда идут рядом. Если бы Верность продолжалась вечно, рыба никогда не сварилась бы в воде, которая знает ее с рождения и сама ее растила. Отец Н’Дьюмана говорил также, что обещанием удобно прикрываться, но от холода оно не спасает. И еще он говорил, что, сколько ни огораживай поле, оно не станет ни больше, ни меньше, и два серпа одинаковой длины не всегда могут наполнить просом два одинаковых амбара, Он наверняка подразумевал под этим, что охотник охотнику рознь, а этого, возможно, как раз и не знала М’Биль-лань, несмотря на всю свою ученость.
Отец Н’Дьюмана говорил и много других мудрых вещей, да его сын, видно, позабыл отцовские слова в тот день, когда на пороге его дома, распевая и танцуя под звуки там-тама, появилась веселая толпа молодых женщин, одна красивее другой.
* * *
М’Биль думала целый месяц и наконец придумала верное (как ей казалось) средство погубить Н’Дьюмана и его собак. Она послала Голо-обезьяну и Тиуая-попугая собрать все население бруссы.
- Мы обратимся в женщин, - сказала она зверям, - и отправимся в гости к Н’Дьюману-охотнику.
Так и сделали…
Салям-алейкум, Н’Дьюман!
Мир тебе и твоей семье!
Гостей дорогих прими,
Как следует их угости…
Танцуя, играя на там-таме, распевая, шумная толпа женщин вошла вслед за Н’Дьюманом в его дом. На всех были невиданно красивые бубу и повязки, дорогие украшения,
Салям-алейкум, Н’Дьюман!
Мир тебе и твоей семье!
Одна за другой они преклонили колена перед охотником, а там-тамы гудели, и руки отбивали такт:
Гостей дорогих прими,
Как следует их угости…
Н’Дьюман не мог решить, какая из женщин всех красивее, на какой остановить взгляд.
Наконец там-тамы смолкли. Гостьи уселись и принялись рассказывать о своем путешествии и о цели своего визита, а в это время во дворе резали быков и баранов и песты толкли просо в чревах больших ступ.
- Мы идем издалека, - сказала высокая полная женщина с очень темной кожей.
- Но даже до наших дальних краев дошла твоя слала, о Н’Дьюман, царь среди охотников, - промолвила другая, маленького роста, со светлой кожей и тонкой шейкой.
Их голоса нежили и ласкали, и Н’Дьюман был до того восхищен, что не слышал, как его в третий раз окликает малыш, посланный старой матерью охотника.
- Н’Дьюман, - сказала ему мать, когда он пришел на ее зов, - меня все это пугает. Посмотри на ту толстую женщину с такой темной кожей и таким большим носом, - разве она не напоминает тебе Ниэя-слона?
- Откуда у тебя такие мысли, мать? - засмеялся Н’Дьюман.
- Или посмотри вон на ту, маленькую, посветлее, с длинной тонкой шеей - ведь она вылитая М’Биль-лань!
- Ну подумай, мать, что ты говоришь?
- Н’Дьюман, сынок, остерегайся их! - промолвила старая мать, и охотник вернулся к веселой, шумной компании гостей.
Когда внесли калебасы, полные кус-куса, в котором плавали самые отборные куски сочного мяса, молодые женщины надули губы.
- Право, нам совсем не хочется есть, - сказала одна.
Другая объяснила:
- Мы уже сыты по горло говядиной, бараниной и козлятиной. Признаться, мы ожидали чего-нибудь нового от величайшего из охотников.
Задетый за живое, Н’Дьюман спросил:
- Но чего же вам хотелось бы? Только скажите, и я тотчас все достану. Хотите отведать мяса лари? Или антилопы? Хотите кабана? Гиппопотама?
- Нет! Нет! - воскликнули женщины хором, а некоторые из них задрожали.
- Нам очень, очень хотелось бы попробовать мяса собаки, - сказала светлокожая гостья.
Не слушая уговоров матери, Н’Дьюман приказал убить своих собак. Собак зарезали.
- Ну, тогда ты хотя бы собери все косточки до одной и принеси их мне, как только твои гостьи поедят, - сказала мать.
Юным красавицам подали кус-кус с собачьим мясом, и они в восторге стали превозносить гостеприимство великого охотника и снова расточать ему похвалы. А рабы и дети, которые прислуживали им за едой, подобрали все косточки и принесли их матери Н’Дьюмана. Та положила кости в четыре больших сосуда, куда раньше слила кровь убитых собак.
- Ну, уже поздно, пора нам в путь, - сказала маленькая женщина со светлой кожей, которая, как решил наконец Н’Дьюман, была милее всех. К тому же, несмотря на ее маленький рост, все остальные ей повиновались и слушали ее с таким почтением, как будто она была их царицей.
- Да, да, Н’Дьюман, мы уходим, - повторили за ней другие женщины.
- Как, вы нас уже покидаете? - спросил огорченный охотник, не спуская глаз с маленькой светлокожей женщины.
- Ну что ж, проводи нас, побудешь с нами еще немного, - ответила та.
Охотник пошел сказать матери, что он проводит женщин, которые уже уходят домой.
- Захвати ружье, - посоветовала старуха.
Но гостьи ужасно возмутились, завидев Н’Дьюмана с ружьем.
- Зачем тебе ружье, раз ты идешь с женщинами?
II Н’Дьюман оставил ружье, рожок с порохом и мешочек с пулями.
- Возьми хотя бы лук, - сказала мать.
Но женщины еще больше рассердились, когда Н’Дьюман вышел с луком на плече.
- Видно, ты в нашем обществе ждешь больших неприятностей, если снаряжаешься словно на войну!
И он вернулся в дом, чтобы оставить там лук и стрелы.
Тогда мать сказала, протянув ему три кокосовых ореха:
- Возьми их. Когда будешь в опасности, брось орехи на землю и призови меня.
И шумная ватага, окружив Н’Дьюмана, тронулась в путь.
Долго-долго шли они, распевая и танцуя под гудящие там-тамы. Потом утихли гомон и пение, там-тамы смолкли. Гнетущее безмолвие нависло над саванной. А Н’Дьюман все смотрел на маленькую светлокожую женщину. Вдруг по ее знаку все остановились. Она сказала охотнику:
- Н’Дьюман, подожди нас здесь, нам надо отойти.
И они удалились, оставив его одного. Отойдя далеко, они спросили:
- Н’Дьюман, ты видишь нас?
- Я вижу ваши синие бубу и полосатые повязки, - крикнул Н’Дьюман в ответ.
Они отошли еще дальше и снова спросили:
- Ты нас видишь?
- Вижу только черные пятна в желтой траве.
Они отошли совсем далеко:
- Что ты видишь теперь, Н’Дьюман?
- Только облако пыли, - закричал Н’Дьюман.
Они ушли далеко-далеко вперед и спросили:
- А теперь?
- Вижу только небо да землю, - крикнул Н’Дьюман изо всех сил.
Тогда они остановились, сбросили одежды и драгоценности и легли на землю, а когда поднялись, это были уже звери бруссы. Все они окружали М’Биль-лань.
И вот длинноносый Ниэй-слон, красноглазый Гаинде-лев, пятнистая Сег-пантера, Коба - гигантская антилопа с изогнутыми рогами, Тиль-шакал, который расталкивал всех направо и налево, М’Бам-Аль-кабан, Лёк-заяц, скакавший под брюхом у других, Ба-н’диоли-страус, прикрывавший своим коротким крылом вислозадую Буки-гиену, - все они бросились к охотнику.
Н’Дьюман заметил сначала только поднятый ими столб пыли, потом разглядел черную тушу Ниэя-слона, рыжеватые шкуры Гаинде-льва и М’Биль-лани, пятнистые Сег-пантеры и Буки-гиены. Он бросил кокосовый орех и закричал: "Н’дей йо!" ("Мать моя!")
Тотчас рядом с ним выросла пальма, вершина которой почти касалась неба. Н’Дьюман взобрался на нее в тот самый миг, когда подбежали звери.
В ярости кружили они вокруг пальмы, задрав в воздух носы. Но М’Биль поскребла копытом землю у подножия дерева, откопала топор и дала его Ниэю-слону. Великан-дровосек подступил к исполинскому дереву и застучал топором по стволу под песенку, которую запела М’Биль и подхватили все звери:
Все идет на лад!
Все идет на лад!
Ты умрешь, Н’Дьюман!
Тут пальма содрогнулась, вся до самых волос, которые расчесывал и заплетал ветер. Потом задрожала частой дрожью, а Ниэй все рубил.
Послышался треск, пальма трижды покачнулась и наклонилась. Она уже падала, когда Н’Дьюман бросил второй орех и крикнул: "Н’дей йо!" И вмиг рядом выросла до неба другая пальма, в три раза выше той, что теперь лежала на земле. Н’Дьюман едва успел перескочить на эту новую пальму. А Ниэй тоже устремился к ней - и снова застучал топор, делая свое разрушительное дело.
Ты умрешь, Н’Дьюман!
Руками, ногами, всем телом прильнул Н’Дьюман к к пальме. Она уже дрожала под ударами, когда Н’Дьюман подумал об убитых собаках и вспомнил о союзе, заключенном между его предками и собачьим родом, - союзе, которому он первый изменил. Н’Дьюман вспомнил, что собаки знают и видят вещи, о которых и не подозревают люди, и громко взмолился:
О Ворма, Вор-ма!
Верные друзья,
Не предавайте меня,
Как я предал вас!
На помощь, Диг и Дигг!
Ваш Н’Дьюман в беде,
Спасите же меня!
Подобно М’Биль-лани, выскочившей из котелка охотника, все четыре собаки выпрыгнули из сосудов с кровью и костями. Ворма схватила ружье хозяина, Вор-ма - рожок с порохом, Диг - мешочек с пулями, а Дигг залаял, и все они устремились по следам Н’Дьюмана.
Все идет на лад!
Все на лад идет!
Ниэй мощными ударами топора подсекал пальму. И вот она затрещала, покачнулась, наклонилась и рухнула. Но Н’Дьюман, не переставая, звал:
О Ворма, Вор-ма!
Помогите, Диг и Дигг!
Он успел бросить последний орех и взобрался на третью пальму, в семь раз выше той, что упала. Верхушка этой последней пальмы проткнула небеса.
Ниэй продолжал свою работу, звери пели, и топор врубался в ствол.
Все на лад идет.
Ты умрешь, Н’Дьюман!
А Н’Дьюман взывал:
Верные друзья!
Ваш Н’Дьюман в беде,
Спасите его!
Последняя пальма закачалась, наклонилась и совсем было собралась упасть, как вдруг, заглушая стук топора, песню зверей и вопли охотника, раздался голос Дигга: "Гав! Гав! Гав!" Пальма рухнула, и Н’Дьюман оказался среди своих собак.
Неосторожный охотник схватил свое ружье, порох и пули, которые принесли его собаки, более верные, чем он сам. Но звери следом за ланью уже скрылись в бруссе.
* * *
Со времен Н’Дьюмана, - заключил Амаду-Кумба, - каждый охотник всегда берет с собой ружье, даже если он отправляется за хворостом по соседству.
Калебасы Кусса
Правда глаза колет.
Когда разговор заходил о красавицах и дурнушках, никто и не думал намекать на жену Буки-гиены или Лёка-зайца, но обе дамы чувствовали себя уязвленными и очень огорчались. Наконец они не выдержали и стали просить мужей достать им ожерелья, браслеты и пояса, которые бы их украсили. Буки и Лёк как хорошие мужья отправились на поиски драгоценностей.
У первого же ручья Буки остановился, налепил из сырой глины кругляшей, больших и малых, проделал в них отверстия и положил сушиться на солнышке. А вечером он нанизал кругляши на шнурки и вернулся к жене.
- Вот тебе ожерелье. А вот браслеты. Наденешь их на запястья и лодыжки.
Тем временем Лёк-заяц избегал всю бруссу, обследовал всю саванну. Устав скакать с утра до вечера целых семь дней подряд, он лег отдохнуть в густой тени баобаба, куда не проникали палящие лучи солнца.
- До чего прохладно и хорошо в тени этого дерева, - сказал Лёк, потягиваясь после крепкого сна.
- Отведай моих листьев, и ты увидишь, что они еще лучше, - отозвался баобаб.
Лёк сорвал три листика, сжевал их и одобрил:
- Да, они просто объедение!
- А плоды еще вкуснее, - сказал баобаб.
Лек взобрался на дерево и сорвал длинный плод на хрупком черенке. Баобаб укрывает в жесткой скорлупе свои сладкие мучнистые плоды, прозванные "обезьяньим хлебом", потому что до сих пор лакомиться ими удавалось лишь Голо-обезьяне, а Голо - отъявленный эгоист - и не думал ни с кем ими делиться. Лёк расколол крепкую скорлупу и отведал вкусной сердцевины.
- Эх, если б я раздобыл много этих плодов, я отнес бы их на рынок и сразу разбогател бы!
- Так ты хотел бы разбогатеть? - спросил баобаб. - В таком случае загляни в мое дупло.
Лёк сунул мордочку в дупло и увидел золото, драгоценности, роскошные бубу и повязки - все это сверкало, как солнце и звезды. Он рванулся было к сокровищам, о которых никогда и мечтать не смел…
- Погоди, - остановил его баобаб, - сокровища эти не мои, я не могу их тебе отдать. Иди на просяное поле, там ты встретишь того, кто поможет тебе их добыть.
Лёк помчался на просяное поле и увидел там Кусса. Леший был совсем молод, у него даже еще не было бороды, хотя волосы отросли ниже пояса. К тому же только очень молодой Кусс мог среди бела дня появиться на просяном поле.
- Слушай, Кусс, - сказал Лёк, поздоровавшись с молодым лешим, который, увидев его, немного испугался, - слушай, меня послал к тебе Гуи-баобаб…