* * *
Толстый пнул по железной решётке. Она задребезжала, сверху осыпалось немного ржавчины. А Толстый зашипел. От боли. Он был весь в синяках. Гномы-копьеносцы хватали его здоровенными ручищами, а потом тащили сюда, вниз, не заботясь: бьётся у него голова о ступеньки или не бьётся. Скорее наоборот, заботились, чтобы билась.
– Выпустите меня отсюда! – для порядка крикнул он. – Или хотя бы брюкву отдайте. Я без неё, может быть, скучаю. Особенно живот скучает, уже булькает от скуки.
Проходящий мимо подземный гном ударил по решётке древком копья.
– Спокойно, что ты психуешь!
Стукнуть тюремщика Толстый не мог, зато мог дразнить и издеваться.
– Отдай брюкву, гад!
Гном размахнулся, Толстый отскочил от решётки.
– Беее!
Он показал язык его уходящей спине.
– Имей в виду, брюква отравлена!
Гном ничего не ответил.
– Придурок! – поставил победную точку Толстый.
Оказавшись за решёткой, Толстый особо не расстраивался. Он в принципе находил это занятие, расстраиваться, бессмысленным и неинтересным. Напуганным он не был тоже. После того, как медведь и великан подрались за право его съесть, пугаться каких-то гномов, пусть мрачных, несерьёзно.
– Что шумишь?
Толстый обернулся. В темноте камеры что-то зашевелилось. На деревянной лавке лежал гном, в такой истрёпанной одежде, что Толстый с первого взгляда принял его за кучу старых тряпок. Куча оказалась с начинкой. Гном с кряхтеньем сел.
– Чего расшумелся? За что тебя сюда?
– Ни за что, – с абсолютной уверенностью сказал Толстый. – Они психи какие-то, хватают всех подряд. Привет, я Толстый, – он протянул руку.
– Ну а я Прохор. Ты недавно, что ли? Так-то мы тут все ни за что.
Руку ему Прохор не пожал, но встал и прошёлся вокруг Толстого, оглядывая его одежду. Местами порванная в драке, по сравнению с тряпками Прохора она выглядела только что сшитой.
– Да минут пятнадцать. Я, в общем, так, мимо проходил, решил заглянуть, а они вон как. А ты, я смотрю, здесь давно.
Толстый принюхался.
– Фу! Да, была бы здесь Белка, все бы уже строем в баню шагали.
– Что за белка? Дикая?
– Ужас до чего дикая. Познакомитесь ещё, что-то мне подсказывает. А ты никого из нашей деревни не видел?
– Из какой вашей деревни?
– Ну, из нашей, из какой же ещё.
– Называется она как?
Прохор начал улыбаться.
– Есть Старая, есть Новая. А недавно просто деревня называлась.
Прохор засмеялся, смех перешёл в кашель.
– Да ты сам деревня! Тут знаешь, сколько гномов. И что, все должны знать вашу деревню без названия? Я вот из Деревни Под Холмом.
– А я тогда из деревни в лесу.
– Да тут все почти в лесу живут. Жили. А ты что натворил, что тебя в камеру засунули?
– Да ничего я не натворил. Я же говорю, зашли мы просто сюда.
Прохор, наконец, понял, что Толстый не шутит и от удивления сел обратно на лавку.
– Зашли?
– Ну.
– В шахту?
– В шахту, если это так называется.
– Сами?
– А что ж не сами, ноги-то ещё ходят.
Толстый показал ногу.
– Зачем?
– А, ты в этом смысле. Понимаешь, мы, ну это, гуляли. Долго так гуляли. А вернулись – никого нет.
И Толстый рассказал историю их путешествия в подземелье. Прохор мрачно слушал, периодически почёсываясь. Дыры в одежде позволяли ему качественно чесаться в любом месте.
– Вот и у нас так же, – начал он ответный рассказ. – Ночью проснулись, шум, треск, в дома врываются, с топорами, с копьями и всех повели. Они, понимаешь, снизу к нам подкопались. Да ко всем так же.
– И давно вы здесь?
– По-разному. Я – может год, может меньше. А может и больше. Тут же ни ночи, ни дня. Кормят молодой картошкой – значит, наверху лето. А так ничего не поймёшь.
Перед решёткой прошёл гном с копьём на плече.
– Молчать! Не говорить!
– Тсс, тихо.
Прохор подтянул Толстого поближе. Он был старше Толстого лет на двадцать, на голову выше, но худой как грабли. Толстый поморщился: от Прохора воняло.
– Нельзя разговаривать, – зашептал он, – услышат, накажут.
– Как? – прошептал Толстый.
– Тут одно наказание. Есть не дадут.
– Вот, кстати, а как тут у вас вообще кормят? – задал Толстый очень важный вопрос.
– Как, как. Почти никак. Они сюда столько гномов нагнали, что еду не успевают добывать.
– Слушай, Прохор, а что здесь вообще происходит? Мы как-то не успели разобраться.
– Золото они добывают. Мы, то есть, добываем для них. Руду дробим и к печи свозим. Там выплавляем. Вот эту печь-то…
Прохор тяжело вздохнул:
– Вот её-то я и сломал.
– Как?
– Да знать как, я бы раньше сломал, дуру эту. Само как-то получилось. Дым на всю шахту, работа на день встала, не меньше.
– Прохор! Да ты! Да ты! Да ты не представляешь, какой ты молодец!
Толстый полез обниматься, но, нюхнув Прохора, ограничился похлопыванием по плечу.
– Это же благодаря тебе мы сбежали!
Он так радовался побегу друзей, что считал и себя немного сбежавшим.
– Да мы тебе…
Толстый быстро прикинул, что ему не жалко.
– Да мы тебе целый мешок брюквы подарим. Ну, потом, конечно.
– Потом?
Прохор хрипло засмеялся.
– Какое потом? Нет здесь ни у кого потом. Никогда нас отсюда не выпустят.
– Из клетки?
– Из клетки тебя выпустят, не волнуйся, им твои руки нужны. А вот из шахты – нет. По той же причине.
– Эй, – Толстый спрятал руки за спиной, – что значит, руки нужны?
– Работать, зачем же? И, знаешь, хватит болтать, спать давай, завтра рано подымут. Или уже сегодня.
Лавка в камере стояла одна, Толстому пришлось лечь на каменный пол, положив голову на руку вместо подушки. Он долго ворочался, бормоча что-то вроде:
– Руки им нужны. Ага, щас. Я им поработаю. Я им так наработаю. Они меня – оуэ, – Толстый зевнул, – сами просить будут в сторонке постоять.
Думая о том, как он им наработает, Толстый заснул.
* * *
Утро началось с грохота. Гномы в кожаных штанах открывали решётки и бросали на пол жёлтые миски.
– Эй, где ваше с добрым утром? – крикнул им Толстый. – А это что за гадость? – он поднял миску и понюхал.
– Баланда.
Прохор потянулся и зевнул.
– И что это?
– Еда такая.
– А что это в ней плавает? Это точно ещё никто не ел? Или они одну миску по всем камерам разносят: пожуй и передай другому?
Толстый поболтал в миске пальцем.
– А всё в ней плавает. Они мешки с едой, какие поближе лежат, схватят, и в котёл бросают. У меня приятель на кухне работает, рассказывал.
– А вот это, вот это что?
Толстый вытащил из миски несколько длинных серых ниток грубой скрутки.
– Я же тебе говорю: хватают мешки – и в котёл, – терпеливо объяснял Прохор.
– То есть как, – Толстый уставился на него, – что, прямо в мешках? Не открывая?
– Прямо в мешках, чтобы ни крошки еды не пропало. Потом уже в котле копьём мешок пырнут, он распорется.
– Так. Я только что понял: завтракать вредно для фигуры.
Толстый ногой отодвинул от себя миску.
– Это зря.
Прохор пальцами вытаскивал из миски блеклые волокнистые кусочки, запивая жижей через край. Ложек здесь почему-то не давали.
– Другого не будет. Или это ешь, или у тебя от фигуры один скелет останется.
– Э-э-э… Ну ладно, убедил.
Толстый подтянул миску, понюхал, брезгливо сморщился, и съел всё за две минуты.
– Прохор!
Толстый облизывал миску.
– А чего это она жёлтая? Что за металл? Тяжёлая, как из золота.
Прохор усмехнулся.
– Не понял ещё? Это золото и есть.
– Ты что? Оно же дорогое! Миски из глины делают. Ну, или из железа. Нержавеющего.
– Ха! Здесь всё наоборот. Здесь железо дорогое. А золота – навалом. Из железа они инструменты делают. Чтобы золото добывать.
– Точно! Они же у нас из деревни все инструменты забрали до последней кривой отвёртки! Прохор, а кто они вообще такие, эти чучела в кожаных штанах? С виду как гномы.
– Гномы и есть. И говорят по-нашему. Только с трудом.
– Да, я заметил, не болтливые ребята.
– Никто не знает, откуда они. Налетают из-под земли, уводят под землю. Одеты одинаково.
– А я одного в фартуке видел.
– О, это значит начальник. А если увидишь кого в такой курточке, серенькой, с большим вырезом, тремя пуговицами, и здесь кармашком, – Прохор описывал пиджак, – это, значит, самый главный начальник, не поклонишься ему, дубинкой огреют.
Решётка снова загрохотала. В проходе перед камерой стоял гном, кожаные штаны которого еле держались под толстым брюхом.
– Оба! Выходить! Работать.
– Работать? Ну-ну. Идём, Прохор, они увидят, как я могу работать. Они про это внукам сказки будут рассказывать. А те писаться от страха.
У Толстого начинался первый рабочий день.
* * *
В дверь постучали. Рюкзак выпал из рук Профессора, зазвенели недоразбитые осколки тарелок.
– Не успели!
– А, а, а, – Белочка заикалась, – А давай скажем, что никого нет дома!
Профессор косо на неё глянул. Она укусила себя за большой палец. Стук не повторился. Профессор на цыпочках подошёл к двери и глянул в шёлку.
– Никого!
– Может, они ошиблись дверью?
– Ага. И улицей ошиблись. И деревней. И лесом. Случайно мимо проходили. Прятаться надо. Нет, нет, не туда.
Профессор вытащил Белочку из-под стола.
– Давай в погреб.
Передвигаясь почему-то на карачках, гномы подползли к крышке погреба. Профессор взялся за ручку. В крышку постучали. Снизу.
– А-а-а!
Белочка подскочила вверх и вбок, как перепуганная кошка, Профессор упал на крышку сверху.
– Беги через дверь! Я их тут задержу!
Но задержать их, кто бы они ни были, не получилось. Люк вместе с лежащим на нем Профессором со скрипом приподнялся.
– Прошу вас простить мою настойчивость, – раздался голос из образовавшейся щели, – не могли бы вы разрешить мне войти?
– Бум, бум, бум!
Профессор попрыгал на крышке, пытаясь её закрыть, но щель не уменьшалась ни на миллиметр. Белочка стояла, держась за ручку двери, готовясь выскочить на улицу.
– Прошу прощения за мою неделикатность, если я вам помешал, – продолжал голос, – если я не вовремя, я могу зайти попозже. Скажем, через тысячелетие.
– Чего?
Профессор перестал прыгать и нагнулся, пытаясь заглянуть в подпол.
– О, я, кажется, неверно сформулировал. Через тысячячасие? Тысечеминутие? Тысячасекундие? Да, верно, тысячасекундие.
– Э-э-э, через пятнадцать минут, – перевёл на гномий язык Профессор. От испуга он считал, как калькулятор.
– Мне кажется, это не подземный гном, – осторожно сказала Белочка, стоявшая у двери.
– Мне тоже так кажется. Подземные гномы вдесятером такое слово не выговорят.
Профессор встал на колени на крышку погреба, упёрся руками в пол, опустил между ними голову и заглянул в щель между полом и крышкой. Из темноты на него смотрели черные глаза. Совершенно черные. Полностью. Ни склеры, ни радужки. Они блестели в луче света на чёрном лице. Глаза мигнули. Профессор мигнул в ответ. Медленно. Закрывшись, его глаза не захотели открываться.
– Ты… кто? – наконец выдавил он из себя.
– О, это сложный вопрос. Я с удовольствием на него отвечу, но, быть может, вам будет удобнее слушать сидя на стуле, а не у меня на голове? Не сочтите меня невежливым, я не настаиваю, но мне такое предложение кажется разумным. Я беспокоюсь только о вашем комфорте.
– Белка, – прохрипел Профессор, так и стоявший вниз головой, – что он сказал?
– Он сказал: "Слезь с моей головы, маленький мерзавец".
– А! Я так и подумал.
Профессор, пятясь, сполз с крышки, которая стала медленно подниматься.
По лестнице из подпола поднимался…
– Мамочка, – ахнула Белочка, – бревно с глазами!
Существо, шагнувшее на пол, представляло из себя чёрный матово блестящий цилиндр, в полтора раза выше Профессора, с короной на голове. Корона медленно вращалась. Доски деревянного пола под существом прогибались и отчаянно скрипели.
– Добрый день, – сверкнул цилиндр бликами в чёрных глазах.
В его верхней части небольшой щелью открывался рот. Носа не было.
– Здрррасьте, – поздоровались гномы.
Профессор с Белочкой, сами того не заметив, подошли друг к другу и взялись за руки.
– Благодарю вас за то, что вы позволили мне войти, это так любезно с вашей стороны.
– Присссаживайтесь пожалллуйста, – предложила Белочка дрожащим голосом, заразившись вежливостью бревна.
– О, спасибо, благодарю вас, милая дама, но это невозможно.
Белочка хмыкнула.
Цилиндр расправил маленькие плоские ручки, похожие на ласты, до того сложенные на том месте, которое мы бы назвали животом. В сложенном состоянии ручки прятались в углубления и совершенно не выделялись на поверхности.
– Моё строение отлично от вашего, я не сгибаюсь посередине и могу только стоять. Укажите место, любезная хозяйка, где моё стояние менее всего было бы для вас обременительно.
– Чего-то я его с пятого на десятое понимаю, – прошептал Профессор Белочке в ухо.
– Будь добры встать возле печки, – сказала Белочка цилиндру, и, отцепившись от Профессора, зачем-то сделала книксен.
– Вот как надо с девочками разговаривать, а не так как вы, пеньки берёзовые, – прошептала она в ответ.
– Тогда спроси, кто он такой, – злобно буркнул Профессор, – раз у вас взаимопонимание образовалось.
– О, прошу прощения, я невольно подслушал ваш разговор, я не удосужился предупредить, что мой слух гораздо тоньше вашего, это моя вина.
Цилиндр, стоя вертикально, переместился к печке. В нижней его части мелькали маленькие черные ножки. Размером и формой – как палец гнома. Только черные. Тысячи маленьких черных ножек.
– Я с превеликим удовольствием расскажу вам о себе, если, конечно, рассказ о моей скромной персоне не покажется вам утомительным или неинтересным.
– Э, давай, излагай, мы с этим, превеликим, послушаем.
Профессор никак не мог поймать подходящую интонацию.
– Задача сия трудна для меня, но я приложу все усилия, чтобы представляемая вам картина была ясна и доступна пониманию…
– Слушай, – не выдержал Профессор, – а ты не мог бы как-то попроще усилия прилагать? Я в твоих словах тону, как муха в киселе.
– Хам, – ткнула Белочка его локтем под ребра.
– А разве не так принято говорить в ваших счастливых краях?
– Нет. Не так.
Про счастливые края Профессор решил ничего не говорить.
– О! Но ведь совсем недавно, каких-то лет триста…, – цилиндр замялся, корона на его верхушке закрутилась быстрее. – Ах, да, я совсем не учёл скорости протекания… Да. Я постараюсь говорить проще. Хотя не могу не заметить, что я сожалею о том упрощении, которому подверглось высокое искусство непринуждённой беседы.
– Белка, может, его стукнуть чем-нибудь тяжёлым, для упрощения? – тихонько предложил Профессор.
– Отстань, ты мне весь вечер испортил.
– Каким образом? – удивился Профессор, но его вопрос остался без ответа.
– Если говорить просто и коротко, – продолжил цилиндр, – то я живу под землёй, хотя к живым существам по вашим меркам не отношусь.
– Нормально, – округлил глаза Профессор, – у нас в гостях мёртвое говорящее бревно.
– Нет-нет, бревно это дерево, материал органический. А это, – цилиндр постучал себя ручкой по зазвеневшему животу, – вольфрамо-молибденовый сплав. С примесью титана, конечно. Внутри кремний. Я представитель неорганической цивилизации с кремниевым сознанием.
– Чего он говорит? – теперь не поняла уже Белочка.
– Он говорит, что он не деревянный чурбан, а железный. Металлический, вернее.
– Да, я из металла, именно это позволяет мне жить в глубине земного шара.
– А… вот… он тоже? С сознанием?
Белочка осторожно отодвинулась от железного ухвата, стоящего у печки. Не хватало ещё, чтобы он ей подмигнул.
– Нет-нет, мой случай особый. Вы не можете отнести меня к живым существам, поскольку я состою не из плоти и крови, но я мыслю и действую.
Корона на его голове завертелась, тихо жужжа.
– Я называю себя суперкрот. В толще скальных пород я передвигаюсь быстрее, чем летают ваши птицы. Моё имя в переложении для гномов звучит как Хкр. И я знаю о ваших проблемах под землёй.
– Морда у него… какая-то наглая, – прошептал Профессор Белочке.
– Чтоб ты в мордах понимал! Он такой вежливый, – вздохнула она.