Читатель познакомиться с мемуарами папы Муми-тролля - симпатичного Муми-папы. Он считает, что обязан перед самим собой своей эпохой и потомками описать печальную пору своего детства, замечательную юность, полную приключений, и, наконец, исполненную драматизма встречу с Муми-мамой, к радости и получению всех муми-троллей.
Содержание:
-
Пролог 1
-
Вступление 1
-
Глава первая, в которой я рассказываю о моём непонятом детстве, о первом Происшествии в моей жизни, о потрясающей ночи бегства, а также об исторической встрече с Фредриксоном 2
-
Глава вторая, в которой я ввожу в мемуары Зверка-Шнырка и Супротивку и даю вдохновенное описание "Марского аркестра" и его несравненного спуска на воду 5
-
Глава третья, в которой я заношу на бумагу мой первый достославный подвиг спасения и его потрясающие результаты, а также некоторые мысли вкупе с описанием проделки скалотяпов 7
-
Глава четвёртая, в которой моё путешествие по морю достигает своего апогея в великолепном описании шторма и кончается ужасным сюрпризом 11
-
Глава пятая, где я (после краткой пробы моих умственных способностей) даю картину семейства Мимлы и Великого Праздника-сюрприза, на котором из лапы Самодержца получаю замечательный Знак почёта 13
-
Глава шестая, в которой я основываю колонию и переживаю кризис, а также вызываю привидение на острове Кошмаров 15
-
Глава седьмая, где я описываю триумфальное снятие покрывала с преображённого "Марского аркестра" и насыщенное событиями пробное погружение в морскую пучину 19
-
Глава восьмая, в которой я сообщаю об обстоятельствах свадьбы Зверка-Шнырка, бегло касаюсь моей исполненной драматизма встречи с мамой Муми-тролля и, наконец, заношу на бумагу заключительные слова моих мемуаров 20
-
Эпилог 23
-
Примечания 23
Туве Янссон
Мемуары Муми-папы
Пролог
Как-то раз - Муми-тролль был ещё совсем маленьким - Муми-папа умудрился схватить простуду в самую жаркую пору лета. Он не хотел пить тёплое молоко с луком и сахаром, не хотел лежать в постели, а сидел на качелях в саду, без конца сморкался и жаловался, что у сигар отвратительный вкус; вся лужайка вокруг была усеяна его носовыми платками, и Муми-мама уносила их в маленькой корзинке.
Но вот насморк усилился, Муми-папа перебрался на веранду, уселся в кресло-качалку и по самые глаза укутался в шерстяные одеяла, а Муми-мама дала ему настоящего пунша с ромом. Да только опоздала. У пунша был такой же противный вкус, как у молока с луком, и Муми-папа с отчаянья пошёл и плюхнулся на свою кровать в северной комнате в мансарде. Прежде он никогда не болел и теперь ужас как серьёзно переживал из-за болезни.
Когда горло у Муми-папы разболелось дальше некуда, он попросил Муми-маму сходить за Муми-троллем, Снусмумриком и Сниффом. Они явились и обступили его постель. Он призвал их прожить жизнь с настоящими приключениями и попросил Сниффа сходить за трамвайным вагончиком из пенки, который стоял на комоде в гостиной. Но голос у Муми-папы был совсем хриплый, и никто не разобрал, чего он просит.
Его укутали одеялами, утешили, посочувствовали, дали ему карамелек с аспирином и интересных книжек, а потом все снова выбрались на солнышко.
Муми-папа, рассерженный, остался наедине с собой и заснул. Проснулся он только под вечер, боль в горле немножко прошла, но не прошёл накативший на него дурной стих. Он позвонил в колокольчик, стоявший на тумбочке возле кровати, и Муми-мама мигом взбежала вверх по лестнице и спросила, как он себя чувствует.
- Паршиво, - отвечал Муми-папа. - Но это не имеет значения. Для меня сейчас очень важно, чтобы ты проявила интерес к моему пенковому трамвайчику.
- Это тот, что стоит украшением в гостиной? - удивлённо спросила Муми-мама. - А что в нём особенного?
Муми-папа так и привскочил в постели.
- Неужели ты не знаешь, какую важную роль этот трамвайчик сыграл в моей молодости? - спросил он.
- Да-да, помнится, он достался тебе в какой-то лотерее или что-то в этом роде, - ответила Муми-мама.
Муми-папа укоризненно покачал головой, высморкался и вздохнул.
- Я так и знал, - сказал он. - Подумай только, что было бы, если б я умер сегодня утром от простуды. Тогда никто из вас не узнал бы ровно ничего о том, как дорог мне этот трамвайчик. Надо полагать, так же обстоит дело и с массой других важных вещей. Я рассказывал вам о своей молодости, но вы, разумеется, всё позабыли.
- Ни разве что какую-нибудь детальку тут и там, - согласилась Муми-мама. - Память помаленьку начинает нам изменять… Хочешь обедать. Я приготовила летний суп и кисель.
- Ну их, - мрачно ответил Муми-папа, отвернулся к стене и зашёлся глухим кашлем.
Муми-мама присела и некоторое время глядела на него затем сказала:
- Знаешь что, я недавно прибиралась на чердаке и нашла большую тетрадь в коленкоровой обложке. Тебе не кажется, что ты должен написать книги о своей молодости?
Муми-папа ничего не ответил, но кашлять перестал.
- Это было бы куда как кстати теперь, когда ты простудился и не можешь выходить на свежий воздух, - продолжала Муми-мама. - Кажется, это называется писать мемауры или что-то вроде этого - когда кто-нибудь пишет о своей жизни.
- Не мемауры, а мемуары, - сказал Муми-папа.
- А потом ты мог бы читать нам вслух написанное. Ну, скажем, после завтрака или после обеда.
- Так скоро это не делается! - воскликнул Муми-папа и восстал из шерстяных одеял. - Не думай, что книги пишутся так легко. Я не прочту ни слова, пока не будет готова целая глава, и сперва буду читать только тебе, а уж потом остальным.
- Ты прав, как никогда, - сказала Муми-мама, поднялась на чердак и достала тетрадь.
- Как он себя чувствует? - спросил Муми-тролль.
- Ему лучше, - ответила Муми-мама. И теперь держите себя тише воды, ниже травы: твои папа начинает писать мемуары.
Вступление
Я, папа Муми-тролля, сижу вечером у окна и смотрю, как светлячки расшивают таинственными узорами бархатную темноту сада. Бренные завитушки короткой, но счастливой жизни!
Отец семейства и домохозяин, я с грустью оглядываюсь назад, на свою бурную молодость, которую собираюсь описать, и перо от нерешительности дрожит в моей лапе.
Но я укрепляю себя замечательно мудрыми словами, на которые наткнулся в мемуарах другой великой личности, вот они:
"Каждый, к какому бы сословию он ни принадлежал, если он совершил доброе деяние или что воистину может почитаться таковым, должен, если он привержен истине и добру, собственнолично описать свою жизнь, но не приступать к этому прекрасному начинанию, пока не достигнет сорокалетнего возраста".
Мне думается, что я сделал много добра и ещё больше того, что мне кажется добром. И я ужасно симпатичный и люблю правду, если она не слишком скучна (сколько мне лет, я позабыл).
Да, я уступаю настояниям домашних и соблазну рассказать о самом себе, ибо охотно допускаю, как льстит самолюбию, если тебя прочтут во всём Муми-доле!
Да послужат мои непритязательные заметки к радости и поучению всех муми-троллей, и в особенности моего сына. Моя некогда превосходная память, безусловно, чуточку померкла. Но за исключением нескольких небольших преувеличений и ошибок, которые, несомненно, только усилят местный колорит и живость изложения, жизнеописание моё будет полностью соответствовать действительности.
Щадя чувства и поныне здравствующих персон, я в некоторых случаях подменял, например, филифьонок хемулями, гафсов ежихами и так далее, но смышлёный читатель, несомненно, и так поймёт, о ком в действительности идёт речь.
Кроме того, в Супротивке он откроет таинственного папу Снусмумрика и, не задумываясь, согласится с тем, что Снифф происходит от Зверка-Шнырка.
Ты же, моё несмышленое дитя, видящее в своем отце достойную и серьёзную особу, прочти эту историю о пережитом тремя папами и засим поразмысли хорошенько над тем, что один папа не так уж сильно отличается от другого (по крайней мере, в пору своей молодости).
Я обязан перед самим собой, своей эпохой и потомками описать нашу замечательную юность, не чуждую приключенчества. И, я уверен, многие по прочтении этой книги задумчиво поднимут нос и воскликнут:
- Вот это муми-тролль!
Или:
- Вот это жизнь! (Страх какой важной особой я себя ощущаю.)
Наконец, я хочу выразить свою горячую благодарность всем тем, кто в своё время споспешествовал формированию моей жизни, так что она стала подлинным произведением искусства, и не в последнюю очередь Фредриксону, хатифнаттам и моей супруге, единственной в своем роде маме Муми-тролля.
Муми-дол, август
Автор
Глава первая, в которой я рассказываю о моём непонятом детстве, о первом Происшествии в моей жизни, о потрясающей ночи бегства, а также об исторической встрече с Фредриксоном
Давным-давно одним печальным ветреным августовским вечером на крыльце приюта для подкидышей муми-троллей нашли обыкновенную хозяйственную сумку. В сумке лежал не кто иной, как я сам, довольно небрежно завёрнутый в газету. Насколько романтичнее было бы положить меня, скажем, в выстланную мхом красивую маленькую корзинку!
Меж тем Хемульша, основавшая приют, занималась астрологией (для души) и, естественно, обратила внимание на расположение звёзд, сопутствовавшее моему появлению на свет. Оно говорило о рождении из ряда вон выдающегося и одарённого муми-тролля и весьма обеспокоило Хемульшу: она поняла, что хлопот со мной не оберёшься, ведь от гениев вообще только и жди неприятностей (хотя самому мне моя гениальность никогда не была помехой).
Расположение звёзд - вещь нешуточная! Родись я на два часа раньше, я стал бы заядлым игроком в покер, а всех, кто родились на двадцать минут позже, вынудили бы добровольно вступить в духовой оркестр хемулей (папы и мамы, как правило, слишком опрометчиво обзаводятся детьми, и я рекомендую всем делать предварительно точные расчёты).
Словом, когда меня извлекли из сумки, я самым категорическим образом трижды чихнул. Уже одно это кое-что да значит!
Хемульша поставила на моём хвосте пломбу с магической цифрой тринадцать: двенадцать подкидышей у неё уже было. Все они были серьёзные, послушные и опрятные, ибо Хемульша, к сожалению, мыла их чаще, чем ласкала (она была цельной натурой, начисто лишённой нюансов). Дорогие читатели, представьте себе дом, где все комнаты расположены правильными рядами, квадратные и выкрашены в цвет пльзенского пива. Не верите? Дом, где живут муми-тролли, скажете вы, должен изобиловать самыми удивительными углами и тайниками, лестницами, балконами и башнями. Да, но только этот муми-дом был не таков! И что ещё хуже: никому не разрешалось вставать среди ночи, чтобы есть, болтать или прогуливаться! (И даже не всегда дозволялось сходить по малой нужде!)
Я не мог приносить к себе домой интересных зверюшек и держать их под кроватью! Я вынужден был есть и умываться в установленные часы! Я вынужден был держать хвост под углом в сорок пять градусов, когда кланялся! О, можно ли говорить обо всём этом без слёз на глазах?!
Я взял в обычай стоять перед зеркалом в прихожей и глубоко заглядывать в свои грустные голубые глаза, пытаясь проникнуть в тайну моей жизни. Прикрыв мордочку лапами, я произносил вздыхая: "Одиночество! О, как бездушен этот мир! И заброшенность - мой удел!" - а также всяческие другие горестные слова, пока мне чуточку не легчало.
Я был очень одиноким муми-ребёнком, как часто бывает с одарёнными детьми. Никто меня не понимал, и меньше всех понимал себя я сам. Разумеется, от меня не ускользало различие между мною и моими сверстниками. Состояло оно главным образом в их плачевной неспособности любопытствовать и удивляться.
Я, например, мог спросить Хемульшу, почему всё устроено так, а не этак.
- Весёленькая бы тогда получилась картина! - отвечала Хемульша. - Разве всё не хорошо так, как есть?
Она никогда не давала мне вразумительных объяснений, и у меня всё отчётливее складывалось впечатление, что она попросту норовит отвертеться от ответа. "Что?" и "Как?" нисколько не интересуют представителей рода хемулей.
Я мог спросить у неё, почему я - это я, а не кто-нибудь другой.
- Что ты - это ты - несчастье для нас обоих! Ты умывался? - таков был ответ Хемульши на столь важный вопрос.
- Но почему вы, тётенька, Хемульша, а не муми-тролль? - допытывался я.
- Мои папа и мама были хемули, и слава Богу, - отвечала она.
- А их папа и мама? - любопытствовал я.
- Хемули! - восклицала Хемульша. - И их папы и мамы тоже, и так далее и так далее, а ну марш под рукомойник, не то я разнервничаюсь!
- Жуть какая-то. И им не будет конца? - спрашивал я. - Ведь были же когда-то самые первые папа и мама!
- Это было давно-давно, не стоит ломать над этим голову, - отвечала Хемульша. - Да, собственно, почему бы нашему роду должен быть конец?
(У меня было смутное, но неотвязчивое предчувствие, что папы и мамы, составлявшие мою родословную, являли собою нечто исключительное. Я бы не удивился, если бы на моей пелёнке была вышита королевская корона. Увы! О чём мог говорить газетный лист, в который я был завёрнут?!)
Как-то ночью мне приснилось, будто я приветствую Хемульшу, держа хвост не под тем углом, а именно под углом в семьдесят градусов. Я рассказал об этом приятном сне Хемульше и спросил, рассердилась ли она.
- Сны - это ерунда, - ответила Хемульша.
- Как знать, - возразил я. - Быть может, муми-тролль, что приснился мне, настоящий, а муми-тролль, что стоит здесь перед вами, только снится вам?
- К сожалению, нет! Ты существуешь! - устало отвечала Хемульша. - Я не поспеваю за твоей мыслью! Ты совсем загонял меня! И что только из тебя выйдет в этом нехемульском мире!
- Из меня выйдет знаменитость, - на полном серьёзе заявил я. - И между прочим, я построю приют для подкидышей-хемулей. И всем им будет дозволено есть бутерброды с патокой в кровати, а под кроватью держать скунсов и ужей.
- Им это никак не подойдёт, - сказала Хемульша. К сожалению, она, пожалуй, права.
Так в постоянном и тихом удивлении протекало моё раннее детство. Я только и делал, что удивлялся и беспрестанно задавал всё новые "Что?" да "Как?". Хемульша и её тихони-найдёныши чурались меня; слово "Почему?" явно приводило их в дурное настроение. Так и выходило, что я одиноко бродил по пустынному, без единого деревца приморью возле дома Хемульши, размышляя то о паутине, то о звёздах, то о малявках с загнутыми хвостиками, шнырявших в лужах, то о ветре - он дул с разных сторон и всегда пах по-разному. (Только потом мне довелось узнать, что всякий одаренный муми-тролль удивляется тому, что другому кажется само собой разумеющимся, и не находит ничего удивительного в том, что обычному муми-троллю представляется примечательным.) Это была печальная пора.
Но мало-помалу со мной происходила перемена; я начал размышлять о форме своего носа. Я дал отставку неинтересному окружению, начал всё больше задумываться о себе, и это оказалось чарующим занятием. Я перестал задавать вопросы и вместо этого возымел сильнейшее желание рассказывать о своих чувствах и мыслях. Но, увы, кроме меня самого, не нашлось никого, кому бы я хоть сколько-нибудь был интересен.
Но вот настала весна, столь важная для моего развития. Поначалу мне было невдомёк, что она предназначена мне. Я слышал привычный писк, жужжание, гудение всех тех, кто проснулся после зимы и заспешил. Я видел, как набирает силу симметричный огород Хемульши и как тискают друг друга растения, что лезли из земли, - так много их было. Новые ветры пели по ночам. Всё пахло иначе. Всё пахло переменами. Я принюхивался, тянул носом воздух, ноги мои болели от роста, но мне по-прежнему было невдомёк, что всё это для меня.
Наконец, одним ветреным утром я очувствовался… да, прямо-таки взял и очувствовался. И тогда я напрямки спустился вниз к морю, которого Хемульша терпеть не могла и на которое, следовательно, наложила запрет.
Там меня ждало полное глубокого смысла переживание. Я впервые увидел себя во весь рост. Сверкающая льдина - это была штука побольше, чем зеркало в прихожей у Хемульши. По весеннему небу плыли облака.
Они пролетали мимо моих маленьких красивых, стоящих торчком ушей. Наконец-то я смог рассмотреть весь свой нос, крепкие, словно точёные, плечи и лапы. Вот лапы-то, собственно, и разочаровали меня слегка. У них был какой-то беспомощный, детский вид, и это смущало. Но, подумал я, со временем это наверняка пройдёт. Вне всякого сомнения, моя сила в голове. Что бы я ни делал, со мной никто не заскучает, никогда не буду я нагонять скуку на публику. У неё просто не будет времени рассматривать мои лапы. Как заворожённый, разглядывал я своё отражение. А чтобы получше разглядеть, лег животом на лёд.
И тут я исчез. Остался лишь зелёный мрак, он уходил всё дальше и дальше вглубь. Смутные тени шевелились в том необычном мире, что жил в тиши подо льдом. Тени эти словно бы угрожали и в то же время манили. У меня закружилась голова, мне показалось, что я падаю вниз! Прямо вниз, к неведомым теням…
Это была ужасная мысль, она явилась мне ещё раз: всё глубже и глубже… Прощай, жизнь! Лишь вниз, и вниз, и вниз…
Я страшно взволновался, встал и топнул ногой об лёд - испробовать, держит ли он. Лёд держал. Я пошёл прочь от берега посмотреть, держит ли лёд чуть подальше в море. Лед не выдержал.
Я внезапно очутился по уши в холодной зелёной воде и беспомощно затрепыхал лапами над грозной бездонной пучиной. А тем временем облака безмятежно, как ни в чем не бывало проплывали по небу.
А вдруг одна из этих грозных теней возьмёт и съест меня! Очень может статься, она принесёт к себе домой одно моё ухо и скажет своим детишкам: ешьте скорее, пока не остыло! Это настоящий муми-тролль, такое бывает не каждый день! А то ещё, может статься, моё тело с трагическим пучком водорослей за ухом прибьёт к берегу, и Хемульша заплачет и раскается и скажет всем своим знакомым: "Ах, это был такой необыкновенный муми-тролль! Какая жалость, что я вовремя не поняла его…"