За окнами уже совсем рассвело, когда Фома уложил Ваню в постель и напоил чаем с малиновым вареньем. Чашка была большая, горячая, найдёныш пил из неё и улыбался, чувствуя, как уходит из тела дрожь. Едва питьё было выпито, мальчик уронил голову на подушку и уснул. Домовой забрал чашку из ослабевших детских пальчиков, поплотнее укрыл ребёнка одеялом.
- Это ж надо додуматься, лес ругать стал! - сказал домовой, трогая Ванин лоб. - Кто ж в гостях о хозяевах плохо говорит?
Потом, сидя на детской постели, Фома долго смотрел сквозь запотевшие стёкла на багряное рассветное солнце, падающий берёзовый лист, перепархивающих с ветки на ветку весёлых птиц-зарянок, склонившиеся под тяжестью ягод ветки вишен. Он осторожно поглаживал спящего ребёнка по руке, и в бороде его заблудилась тихая улыбка.
Глава 12
Фома не спит и пьёт чай. - Все ищут кошку. - Неблагодарный Голявка. - Война! - Пленение врагов. - Из кого мыши растут? - Фома и мыши в небесах. - Возвращение.
Всю ночь Фоме снились кошмары. Сначала приснилось, что он сундук с крупой, а вокруг него ходят орды мышей с блестящими глазами, острыми зубами и любопытными носами. Они внимательно и недобро поглядывали на стоящий перед ними сундук, о чём-то перешёптывалсь, шевеля усами, и подпрыгивали на месте от нетерпения. Потом подошли вплотную и стали осторожно обнюхивать Фому, надеясь найти щёлочку, через которую можно было бы попасть внутрь и до отвала наесться восхитительно-вкусной крупы.
- Кыш отсюда, подлое племя! - попытался прогнать их домовой, но, поскольку сундуки не разговаривают, то никто его не услышал и не испугался.
- Вот напасть! - подумал сундук, глядя на поблёскивающие в полумраке белые зубки. - Пропаду ведь, как пить дать, пропаду!
Тут одна мышь, видимо догадавшись, что добраться до крупы можно только силой, куснула деревянный бок домового и отгрызла крохотную щепку.
- Ой-ой-ой! - закричал Фома и проснулся.
Маленькая злая блоха кусала его под рёбрами. Домовой попытался схватить её, но она ловко прыгнула меж пальцами и исчезла в темноте подпола.
- Приснится же такое, - проворчал Фома, почесал укус и снова захрапел.
На этот раз ему приснилась вовсе полная несуразица. Будто все волосы, что росли на нём, повыпадали и ручейками утекают куда-то.
- Эй! Вы куда? - закричал он своим спутанным лохмам, но те его не слушали и отвечать не собирались.
Домовой попытался было пристроить их обратно на место, но те ловко выворачивались из-под пальцев и тут же отправлялись в своё непонятное странствие. От извивающихся в руках жёстких клочьев бороды и усов оставалось такое неприятное чувство, будто держишь ужа или пиявку. Брезгливый Фома аж передёрнулся от отвращения.
Вскоре щекам и макушке стало непривычно холодно и домовой понял, что теперь он лысый, безбородый и безусый. Он в ужасе схватился за свою гладкую круглую голову и проснулся.
Тут же ощупал себя - всё было на месте. Фома облегчённо вздохнул.
- Вот ночка, а? - сказал он сам себе. - Ни поспать тебе, ни успокоиться.
Сон исчез, как рукой сняло. Фома почесал затылок, вылез из подпола и отправился на кухню пить оставшийся от ужина холодный чай. Горячий ему доставался только зимой, когда в доме топили печь и можно было добыть себе кипятку. Летом еду готовили в летней кухне.
Домовой сел на подоконник и, похрустывая синим от лунного света сахаром, стал прихлёбывать из кружки и таращиться на длинные, прозрачные облака, которые словно тропы или реки шли через всё небо. Трещали в саду кузнечики, бегали в травах ежи, в светлом, словно подсвеченном изнутри небе, мелькали тени летучих мышей.
- Вот ведь нетопыри как хорошо устроились, - размышлял Фома. - Ни ежу их не словить, ни кошке не достать. Знай себе порхают, никого не боятся. И то правда, нетопыри звери хорошие. Вреда от них никакого, не то что от этих, что в подполье живут.
Фома вспомнил свой сон и поёжился.
В глубине дома три раза прокуковала кукушка и, исполнив своё дело, прилетела на кухню. Закружилась, заметалась меж утварью, не зная, куда примоститься. Домовой выставил мизинец и она села на него, как на толстый узловатый сучок. Едва усевшись, деревянная птичка уставилась на Фому и вдруг завертелась на месте, захлопала крылышками, закивала головой, словно смеясь над чем-то очень потешным. Потом слетела со своего насеста и клюнула домовика в нос.
- Ты очумела, что ли, гнилушка болотная? Больно же! - сказал он и схватился за свою "картошку".
Что-то сразу показалось ему странным. Он ощупал нос и обомлел - тот был лысым. Волосы, что росли на нём, исчезли. Чуя недоброе, Фома побежал к большому зеркалу в гостиной. Увидел своё отражение и пол под ним закачался, а в глазах зарябило. Мало того, что с носа его исчезла вся растительность, вся борода его была в дырках, словно побитая молью вязаная рукавица.
- Мыши… - только и сказал он.
Пока он спал, эти серые вредители изъели его бороду и подчистую обстригли нос. Сны оказались вещими. Кто знает, какие бы несчастья ещё случились, увидь он этой ночью третий сон.
Это было объявлением войны. Фома разъяренным перекати-полем заметался по дому, забыв о тишине.
- Всех утоплю! - выл домовой, потрясая кулачками и сверкая глазами так, что всё вокруг озарялось светом, как во время грозы. - Со всем потомством утоплю! Ручей подведу и в подвал пущу! Кровью умоетесь, Иродово семя! Всех изведу, под корень!
От шума проснулись обитатели дома.
- Кто-нибудь вышвырнет эту кошку на улицу? Откуда она вообще взялась? У нас и кошек-то никогда не было… - послышался из спальни сонный голос отца. - Это ж надо так орать. Как ведьма на шабаше!
- Много ты бывал на шабашах, - обиженно проворчал Фома, исчезая в стене. - Кошка! Это ж надо, это ж надо! Тебе б так бородёнку обгрызли, посмотрел бы я на тебя…
Из своих комнат стали появляться домашние: папенька, маменька, Марья Петровна, Ваня и Наталья.
- Всех перебудила, проклятущая, - зевая, сказала последняя.
- Ты бы накинула чего, а то будто купаться собралась - строго посмотрела на неё маменька и та, одетая в одну белую ночную рубаху, ойкнув, исчезла в своей каморке.
Вскоре весь дом наполнился шлёпаньем тапочек, шумом отодвигаемых стульев и кресел, шипящим "кс-кс-кс". Искали всюду, однако никого найти не смогли.
- Вот спряталась, нечистая сила, - бормотала Наталья, шаря шваброй под диваном в гостиной. Из-под дивана незамедлительно явились старый Ванин пистолет, дырявый барабан и папенькино пенсне, пропавшее две недели назад.
- Нашлись очки-то, - сказала Наталья, чихнула от поднявшейся пыли и затянула было себе под нос "Камаринскую": "Ах ты с…", но взглянула на мальчика и осеклась.
Ваня радостно подхватил пистолет и забегал по комнатам, стреляя в прячущихся по тёмным углам разбойников и пиратов.
- Может она уже убежала? - спросила Марья Петровна. - Вон и форточка открыта. Услышала, что мы идём, и улизнула восвояси птичек ловить?
- Может быть, - задумчиво сказал папенька, раскачиваясь в тихо поскрипывающем кресле-качалке.
- Арсений Александрович! Чем попусту кресло просиживать, помогли бы лучше, - маменька упёрла руки в бока и топнула крохотной ножкой.
- Не сердись, душа моя, эта кошка, будь она трижды неладна, такой замечательный сон мне испортила. Обидно нечеловечески, - пожаловался он.
- Какой сон? - вприпрыжку подбежал к нему Ваня.
- Рассказать? - спросил он. Ваня кивнул. - Ну хорошо. Сон такой. Будто мы с вашей, Иван Арсеньевич, маменькой гуляем на каком-то большом празднике. Кругом люди нарядные, цветы, гирлянды, музыка играет. Солнце в трубах оркестра отражается. Тепло. Хорошо. Все улыбаются, смеются и ждут чего-то. На душе у меня светло, радостно. Я маменьку под локоток держу и, пользуясь тем, что никто на нас не смотрит, осторожно щекочу под рёбрами. Она смеётся, шлёпает меня шутя по руке. И вдруг кто-то говорит: "А теперь подарки дарить будем! Подходите, всем хватит!" Я гляжу, кругом стоят такие деревянные сарайчики с большими окнами, что-то вроде павильонов, и оттуда весёлые голоса зазывают подарки получать. Народ обрадовался, двинулся к ним, мы следом. И только мы подошли совсем близко к одному сарайчику, вот-вот увидим, что за подарки нам приготовили, как заорала эта кошка, что б ей пусто было. Тут я и проснулся.
- Жалко, что не досмотрел, - сказал с сожалением Ваня.
- Да, впрочем, Бог сними, с подарками. Может, там безделица какая была.
- Всё равно, лучше б точно знать. А то вправду обидно.
- Пустое, - папенька взъерошил мальчику волосы, поднял его над головой, рискуя задеть потолок, и несколько раз крутанул Ваню в воздухе.
- А я там был? - повизгивая от восторга, спросил сын.
Папенька остановился, поставил ребёнка на пол, задумчиво почесал бороду.
- Нет, тебя не было, - чуть виновато сказал он.
- Ну и ладно, - Ваня обнял отца. - Это же просто сон, правда?
- Правда, - согласился тот.
Ваня прицелился в окно.
- Только знаешь, пап, всё равно интересно, что бы вам дали?
- Ох, смерти. Смерти ей, проклятущей, - сказала Наталья выпрямляясь, закончив шуровать шваброй под шкафом и софой. - Я пыли наглоталась, так что утром и кормить не надо.
- Вот и хорошо, - сказал папенька, - продукты целее будут.
- Всё вам шутки шутить, Арсений Лександрович.
Маменька решила, что на этом поиски можно и прекратить.
- Ну, кошка видно и вправду в форточку сбежала, - сказала она. - Теперь всем спать. А то мы тут со своими разговорами громче кошки шумим. Бабушку разбудим.
- Её не разбудишь, - уверенно сказала Наталья. - Она, всё одно, целыми ночами не спит.
На этом все пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим комнатам.
Фома в это время был уже в саду. Нашёл спящего на дереве Голявку, дёрнул за серое ухо. Тот подпрыгнул на месте, собираясь дать дёру, и едва не упал с дерева. Увидел домового, облегчённо мяукнул и успокоился. Фома поведал ему о тех грустных событиях, что произошли с ним этой ночь. Потом поднял свою бороду против неба. Через прорехи мерцали, словно смеялись, закрывая лица ладошками, яркие звёздочки.
- Вот что эти мыши творят. Звери!.. Хуже чумы и скорпионов, - подвёл черту под своим рассказом домовой.
- Да… - сочувственно произнёс Голявка. - Теперь тебе, дядя Фома, зимой будет удобно лицо в бороду закутывать, чтоб мороз не щипал. Для глаз, рта да носа дырки уже имеются. Всё польза…
- Ну ты, шутник! Говори, да не заговаривайся! - вскипел Фома. - Помог бы лучше с мышами разобраться. Ты ж на кота похож, вот и проучил бы их. Они тебя испугаются. А? Ну что, поможешь?
Голявка смущённо заёрзал на месте.
- Я это, дядя Фома… - замялся он.
- Ну, говори что ли. А то как за уши тянешь!
- У меня с мышами, вроде как, мир. Они ко мне в сад не лезут, не вредят, шкоды не делают. Я их за это не ловлю, не ем. Вот так и живём…Да…
- Э-эх! - махнул рукой Фома и с неприязнью посмотрел на садового. - Не поможешь, значит, кочерыжка лохматая?
- Ну, вроде как, это… - снова замялся Голявка. - Мир у нас. А мир, дело такое, хорошее…
- Ладно, усатый, зачтётся, - пообещал домовик и стал спускаться с дерева.
- Это ж надо, я его в люди вывел, - бормотал Фома, - такой сад дал! Живи, владей. А у него мир, вишь ты! Ничего, дождёшься. Я тебя с дрыном трёхсаженным помирю. Прям так по бокам и помирю, вдоль хребта.
Фома за всю жизнь никого ни разу без дела не обидел, хоть грозился часто. Просто сейчас всё в нём горело и клокотало и он всему живому грозил немыслимыми карами.
- И хозяева хороши, развели полон дом мышей и радуйся теперь. Что, нельзя мышеловок купить или кошек завести? Нынче же ночью всех до чёрных синяков защипаю, - сказал он, однако в дом не пошёл, а сел на поленнице и стал думать, что делать с серыми врагами.
Ночной воздух приятно холодил лоб и щёки. От колотых дров пахло лесом и древесным соком. Домовой свернулся клубочком, укрылся дырявой бородой и принялся смотреть на небо и висящий над лесом тонкий месяц. Если внимательно приглядеться к ночному светилу, то можно заметить, как от него отлетают крохотные искорки лунного света. Фома долго любовался ими, провожал глазами до земли, потом сказал себе:
- Что-то злой я сегодня.
Стояла тишина. Ночная бабочка, шурша крыльями, села на плечо домового. Искорки от луны падали в лужицу у ворот сарая. По поверхности воды бежала едва заметная рябь, от которой дрожало отражение одинокой звёздочки.
На следующий день рано утром Фома спустился в подпол и торжественно провозгласил:
- Эй, серое племя, собирайся на великую битву. Хочу проучить вас за все ваши негодяйства и безобразия. Чтоб навсегда запомнили, кто здесь хозяин, и впредь относились ко мне со страхом и уважением.
Любопытные создания собрались вокруг домового и, не зная, что нужно делать в таких случаях, стали весело пищать, глядя на грозного Фому. Тот, оглядел живой шевелящийся ковёр, расстелившийся перед ним, не мешкая, согнал всех мышей в один угол и покидал себе за пазуху, отчего невероятно раздулся и стал похож на мешок с шевелящейся картошкой. После этого домовой стал хлопать себя руками по бокам и назидательно приговаривать:
- Вот вам, вши куриные. Ишь во что бороду превратили, на улицу выйти стыдно. Еды вам не хватало, что ли? Ну так, отведайте теперь тычков с затрещинами да тумаков с зуботычинами. Наелись? Сытно?
Мыши жалобно голосили, но жестокий домовой не унимался.
- Вот ещё оплеухи с подзатыльниками. Накормлю от души, чтоб каждого проняло. Чтоб до кончиков хвостов достало.
Вскоре Фоме наскучило это занятие и он перебрался в сад. Там мышиный мучитель направился к старой берёзе, наломал длинных тонких прутьев и снова принялся охаживать себя что есть сил.
- А кашки берёзовой не желаете? Ишь нечисть мохнатая. До чего деда довели. Кому я теперь покажусь с такой мордой. Весь нос оскоблили. Подчистую, как вылизали.
Наконец, когда мышиный писк стал уж совсем жалобным и плаксивым, Фома прекратил порку.
- Ну что, шелупонь, поняли, с кем связались?
Мыши нестройно запищали виноватыми голосками.
- То-то же. Но это ещё не всё. Будете теперь у меня в плену за пазухой сидеть, пока я не прощу вас.
С тех пор забот у домового прибавилось. Каждый день он ходил к пшеничному полю, набирал там колосьев и бросал себе за пазуху. Потом шёл к речке, где, не раздеваясь, забегал в воду по шею и тут же выскакивал обратно. Одежда его в это время успевала намокнуть, поэтому можно было не бояться, что мыши умрут от жажды. Для некоторых из пленников было не в первой очутиться за пазухой у домового, но раньше он носил их с собой, пока они были совсем маленькими и беспомощными. Фоме нравилось возиться с мышатами, а когда те немного подрастали, он отпускал их. Теперь же всё было иначе. Сейчас все взрослые очень страдали оттого, что не могу побегать, размять лапы, поискать чего интересного, сунуть любопытный нос куда не следует.
Вскоре Фома заметил, что пленники его сильно растолстели. Хламида с трудом удерживала побеждённую мышиную армию, да и ходить стало тяжелее.
- Наверное, надо мне заканчивать с этим наказанием. А то уже ноги еле держат, будто не мышей, а баранов на себе таскаю.
Говорить-то он так говорил, но очень уж нравилось ему таскать за пазухой столько живности разом. Оттого он и не спешил расставаться со своими недавними врагами.
Когда Фома среди ночи разбудил Ваню, тот поначалу спросонья ничего не заметил. Когда же продрал глаза, в ужасе отшатнулся.
- Фома, из тебя мыши растут, - сказал он, прижимаясь спиной к стене.
И точно, халат домового густо, как редиски на грядке, усеивали мышиные головы. За время, проведённое в плену, они понагрызли в хламиде победителя множество дыр и сейчас глазели из них, принюхиваясь к запаху ребёнка.
- Они наказаны, - тяжело отдуваясь, сказал толстый, как двухведёрный самовар, Фома.
- Не убегут?
- Побоятся. Знают, что хуже будет.
Мыши, меж тем, совсем не выглядели наказанными. Они весело крутили носами и озорно косились на мальчика. Свет месяца мерцал в их глазёнках и казалось, что грызуны подмигивают Ване.
- Можно их погладить? - попросил мальчик.
- Нет. Пленных нельзя гладить. Не для этого я их побеждал.
- Ну пожалуйста, Фома, что тебе стоит?
- Ладно уж, - важно согласился тот. Известное дело, победитель должен быть великодушным. Ваня стал осторожно гладить умные мышиные мордочки, пучки усов, трогать влажные крошечки носов. Грызуны доверчиво потянулись к его ладони. Мальчик засмеялся.
- Здорово!
- Ну и хватит, а то избалуешь, - сказал Фома и пояснил, - Война у нас была. Великая битва. Три дня бились. И всё ж одолел я это разбойное племя.
Мыши возмущённо запищали.
- Цыц, голохвостые! - прикрикнул домовой. - Или берёзовой каши снова захотелось?
Пленники смолкли.
- А я тебя чего разбудил-то, - обратился к Ване Фома. - Дом опять чудит. Просит, чтоб я печь истопил. Погреться, вишь ты, хочет.
- Так ведь лето же…
- Я ж говорю, чудит. То ему море подавай, то печку топи. Причём, говорит, чтобы берёзовыми дровами.
- И что теперь?
- Буду топить. А ты к печке дров натаскай, а то мне тяжеловато сейчас с этой оравой. Сделаешь?
Ваня кивнул, вылез в окно и направился к поленнице.
Вскоре в печке плясал весёлый певучий огонёк.
- Хорошие дрова, голосистые, - одобрил Фома.
Мыши повернулись к печке, где сквозь щёлку в заслонке виднелось яркое вихрастое пламя. Уши их ловили огненную музыку. Мыши вообще любят огонь. Люди не знают об этом, но когда они суетятся возле затопленной печи, маленькие глаза грызунов всегда наблюдают за ними из укромных местечек. Фома прошёлся по дому, послушал стены, вернулся на кухню довольный. Усевшись на стул, принялся тихонько подпевать печной песне:
- У-у-у! У-у-у! Давно я у печки не сидел, на искры гляделки не пялил…
- Ну как дом? Доволен? - шёпотом спросил мальчик.
- У-у-у! Доволен. У-у-у! Чего ж ему не быть довольным? Хорошо, говорит, тепло. У-у… - задумчиво ответил домовой. - Ох и чудной же он, дом этот…
Ваня подобрал на полу щепочку, поджёг её сквозь щель в дверце печи. Потом вытащил и стал смотреть на тлеющий кончик. Когда тот угасал, мальчик тихонько дул на него и продолжал любоваться.
- Смотри, Фома, когда огонёк маленький, он такого же цвета, как солнце на закате. А когда большой, как в печи сейчас, то похож на солнце в полдень.
Фома вышел из задумчивости, глянул на ребёнка.
- А ну брось огнём баловаться, - напустился он, только сейчас заметив, чем тот занят. - Ещё дом спалишь. Удумал тоже…
Ваня поспешно протолкнул щепку в щель и она исчезла в сияющем чреве печи, где, как маленькие игривые бесята, танцевали лохмы пламени.
Мальчик глядел на огонь и думал:
- Каково-то огню там взаперти сидится? Тесно ему, наверное… Места больно мало.