Ещё несколько мгновений качались сырые ветки, а потом вновь стало тихо. Дорогу заволокло белыми лоскутами тумана. В далёком болоте снова бубухнула выпь. И впрямь, точно бык проревел.
Светало. Ликующий крик в клочья разодрал сонную дымку, висевшую над окрестными холмами. Это несъеденный французами петух горнистом пропел зорю сельскому гарнизону. Слушая победное кукареканье, отставной полковник Курятников довольно улыбался. Фуражиров в село Курятниково пускать не собирались.
Добросовестный служака Кузьма Ильич Курятников не понаслышке помнил Суворова и его победы. В отставку он вышел ещё в екатерининские времена. С тех пор жил в своём родовом имении Курятниково, и, согласно моде прошлых лет, по-прежнему носил кафтан и напудренный парик с косицей.
Когда "франц" подошёл ближе, старый барин, даже не помышляя об отъезде, остался в своём имении. Сельчане и дворовые вооружились топорами, вилами, косами.
Отставной полковник армейской кавалерии принял командование.
Каменный господский дом на холме - с высокой кровлей, крашеными деревянными колоннами у парадного входа, балконом и цветником перед окнами - стал партизанским штабом.
Каждое утро Кузьма Ильич выходил на балкон. Слушал петуха, осматривал окрестности и принимал донесения доморощенной разведки.
Нынче утро выдалось погожее. Розовела в косых рассветных лучах белёная колокольня небольшой Курятниковской церкви. Внизу, под балконом, в заросшем сорной травой цветнике, сияли капли росы.
На балконные перила села пёстренькая славка. Из дверей наружу высунулась стриженая под горшок кудлатая голова. Пичуга вспорхнула, испуганно свистнув. Барин обернулся.
- Что? С уловом?! А?! Славно! Ай, молодцы! - старик задорно крякнул и притопнул ногой. - Наконец-то! Порадовали старика!
Насвистывая марш, он покинул свой пост. Запели старые деревянные ступени. Барин спустился по лестнице вниз, в обставленную старинной мебелью гостиную. Сюда уже привели пленного француза.
Вчера, поздно вечером, его поймал на дороге деревенский кузнец. Пленник провёл ночь в запертом на висячий замок сарае. Теперь нужно было произвести допрос взятого "языка". Так, по-военному, называл пойманного французика Кузьма Ильич.
На парадном дворе, под окном, уже собралась кучка любопытных в лаптях, в рубахах поверх портков. Они шептались и подпихивали друг друга локтями.
- Французишка-то - мелкий какой!
- Из вольтижёров, они все ростом невеликие.
- Это чего ж? Кто такие?
- Ну, которые похрабрее, а в гренадеры ростом не вышли, тех, мол, в вольтижёры записывают. Застрельщики они, во как. Ну, егеря, по-нашему.
- И откуда ты всё знаешь?
- А он под окном сидит часто. Сидит - уши развесит….
- Да тише вы, не слышно ничего.
Раздался строгий голос барина. Барин говорил по-иностранному. Отставной полковник Курятников допрашивал пленника по всей форме - какого тот полка, под чьей командой, где его товарищи.
Французик молчал. Вид у мальчишки был слегка смущённый, будто он не выучил урока и оттого не знал, что отвечать. Он думал-думал, да так и ответил - "не знаю". Это было сказано честно, коротко и по-французски.
Под окном послышались сопение и возня.
- Что говорит-то?
- Отпирается.
Старый барин прошелся взад-вперёд, скрипя сапогами и паркетом, и снова повторил вопрос. Пленник замялся, потом пространно объяснил на хорошем французском, что он на самом деле никакой не француз, потому и не может ответить на все эти вопросы.
- Ну, что там? - послышался шёпот из-под окна.
- Да всё то же. Отпирается!
- Отвечайте сию же минуту, кто вы тогда такой? - теряя терпение, громко картавил Кузьма Ильич.
- Да свой я, русский, - растерянно отвечал мальчишка, всё ещё по-французски.
- Русский?? - поразился барин, перейдя на родной язык. Он негодующе хлопнул себя по коленке. С парика посыпалась пудра.
- А?! Да ты… ты говорить-то по-русски умеешь?
- Конечно! - звонко возмутился пленник на чистейшем русском языке. И, взглянув исподлобья своими большими карими глазами, довольно непочтительно пробурчал себе под нос:
- Уж не хуже вас.
Барин крякнул от изумления, как будто заговорил письменный стол или напольная ваза из китайского фарфора.
- А?! Что?? Языка, называется, достали! - воскликнул он с досадой. - Гришка! А?! Гришка! Ты кого мне привёл?!
Гришка виновато развёл руками, замычал что-то нечленораздельное. Под окном зашептались:
- Кричать изволят. Недовольны.
- Слышь-ка, не француз он никакой.
- Может, шпиён?
- Да ты погляди на него - мальчонка совсем.
- А по-ненашенски ловко лопочет. И в мундире в ихнем… Шпиён, не иначе.
- Будет тебе шпиён во французском мундире-то ходить!
- А можа он переодеться не успел.
- Но-но. Мели, Емеля…
- А вот, сказывают мужики, ввечеру-то адова громадина у Косого брода взорвалась. Вроде как с неба свалилась! Супостаты небось запустили…
- А ты что молчал? - тем временем напустился на Русю отставной полковник. - А?!
- Да я говорил… Дядьке тому, который меня скрутил. А он мне тряпку в рот сунул.
- Говорил… Ты говорил, да он тебя не услышал.
- Да я орал, вообще-то.
- Орал… Вот он тебе кляп и вставил… И нечего было так рот разевать. - Его превосходительство с досадой махнул рукой. - Глухонемой он.
Видно было, что его превосходительство немного смягчился.
- Развяжи-ка его, Григорий, - и барин выразительно помахал руками в сторону пленника. Кудлатый чёрнобородый Григорий кивнул, развязал Руське руки и вопросительно поглядел на барина.
- Иди, голубчик, иди, - махнул тот немому. Потом присел на стул и с интересом уставился на мальчика.
- Ну, рассказывай теперь по порядку - кто таков, куда путь держишь.
Руслан медленно повращал затёкшими запястьями. Потом, осторожно подбирая слова, чтобы не ляпнуть лишнего, начал свой рассказ.
Он вкратце рассказал про Воронцово и огромный дирижабль, про мышей и кота, из-за которого он улетел в небо, про сестру, оставшуюся внизу, про полёт и приземление, а точнее приводнение, и про мальчишку-француза, у которого отобрал мундир и башмаки.
Чем дольше Руся говорил, тем больше смущался. На словах всё получалось как-то уж совсем по-суперменски. Однако распространяться о том, как у него тряслись поджилки, Русе тоже не хотелось. Эти подробности он почёл за благо опустить. Наконец, мальчик с облегчением замолчал.
- Так вот значит, что за диковина у Косого брода свалилась. Мне уж разведка донесла, что с неба в реку черти попадали. Я думал - брешут, народ-то у нас суеверный… А ты, брат, оказывается, ловок, - одобрительно заметил барин, глядя на покрасневшего Русю с удивлением. - А с виду и не скажешь… Ну, оставайся пока у нас. Теперь всякий человек на счету. Ты, к тому же, не с пустыми руками пришёл - ружьё принёс. Идёт?
Руся не отвечал, как будто решался на что-то.
- А?! Что молчишь? Как тебя, то бишь… Руслан? Так идёт или нет?
Тут Руся, кроме кляпа, со вчерашнего дня маковой росинки во рту не державший, выпалил:
- А поесть дадите?
Партизанщина
Русю ждала дымящаяся тарелка суточных щей. Он мигом схватил ложку и принялся заглатывать щи, обжигаясь и швыркая. Оголодавшему Русе казалось, что вкуснее он ничего в жизни не едал. И горячее, кстати, тоже.
Уписав тарелку щей, Руся взялся за пирог с кашей.
- Кушай, милый, кушай, - приговаривала старушка-ключница, подсовывая ему то солёных рыжиков, то мочёных яблок. Руся только тряс головой в знак благодарности, и уплетал за обе щёки.
Сытого и слегка осоловевшего Русю Курятников вызвал в гостиную. Здесь, глядя на разложенную на столе карту-схему, собственноручно нарисованную, Кузьма Ильич стал подробно расспрашивать незадачливого аэронавта, что тот видел сверху, пока летел.
Руся понял, что разведка была бы более успешной, если бы разведчик по-меньше спал и вообще был слегка повнимательней. Впрочем, Курятников выглядел довольным. Новость о полёте аэростата вызвала в нём небывалый прилив энтузиазма.
- Та-ак, значит французские войска видел? А потом тебя унесло… Солнце-то где было? А?! По левому борту? Ну-ну. Высоко стояло? Ну, точно, на запад летел. А потом вправо понесло? На север, выходит… А потом вроде снова на запад. Та-ак. А фуражиров ты видел прямо у Косого брода. Ну, это я уже отметил. - Ну вот, смотри. - Полковник нагнулся над картой и ткнул в неё пальцем. - Смоленск взяли. - Звучный голос его превосходительства дрогнул. - Думал я, что теперь у Гжати они. А судя по твоему рассказу - к Можайску подходят.
Руся, слушая, вяло взмахнул воображаемой саблей. Он глядел на карту, стараясь сосредоточиться на булавках с головками из красного и чёрного сургуча, наколотых на неё полковником. Булавки обозначали предполагаемое расположение русских и французских войск. Сосредоточиться не удавалось. В голове всё громче стрекотали кузнечики. Слова его превосходительства звучали, напротив, всё глуше, как из-под тёплого пледа.
- Думаю, даст им Михайло Илларионович генеральное сражение. Давно пора. "Приехал Кутузов - бить французов"! Так ведь в народе говорят. - А?! - сердито гаркнул он и нахмурился.
Задремавший было Руся очнулся. Он оттолкнулся животом от впившегося в него края массивной столешницы, тряхнул головой и испуганно посмотрел на полковника.
- Не подпускать же Наполеона к первопрестольной! А?!!
- К первопрестольной - это к Москве, что ли? - не сразу сообразил мальчик, но вслух уточнять не стал. Он протёр глаза и уставился на карту. - Ой-ой. Там же Луша, - произнёс он вполголоса, а потом додумал про себя: - Надо попасть в Москву до… до французов.
- Мне обратно в Москву надо, - грустно сообщил он Курятникову. - У меня ведь сестра там осталась. Одна.
- А?! В Москву! До Москвы полтораста вёрст почти. Пешком идти долго. Стопчешь башмаки свои французские. Это для аэростата - сто вёрст - не крюк. Лошадь нужна. А? Лошадь не дам. Мало у меня лошадей… - Кузьма Ильич задумчиво почесал лохматую седую бровь.
- Как лучше до Москвы добраться, я тебе, конечно, объясню. На карте покажу. А ты, Руслан, вот что. "A la guerre comme a la guerre" - "на войне как на войне", как говорят французы. Сведи у них коня, как за фуражом да за провиантом сюда явятся, и езжай. А?! Эти ждать себя не заставят…
Ближе к вечеру выспавшийся Руся спустился с крыльца во двор, и присел на ступеньку. Рядом вертелись явившиеся с докладом мальчишки.
- Эй, вожжитёр, стрелять-то умеешь? - пацаны смотрели оценивающе.
Руся с сожалением покачал головой.
- Фью, - присвистнул разочарованно один из них, и насмешливо прибавил, - а ещё вожжитёр.
Руся помолчал. Стряхнул с рукава мундира соринку.
- Вольтижёр, вообще-то, - примирительно произнёс он.
- Да ладно! - и пацан снова свистнул.
Руся было вспыхнул и сжал кулаки. Но тут за него вступился другой мальчишка, повыше ростом:
- Ты, Сёма, сначала сам француза раздень, а потом свисти, - рассудительно сказал он вредному. - Верно, Афоня?
- Верно, - важно пробасил Афоня, хмурый плечистый парень лет пятнадцати. - Если стрелять не умеешь, тогда тебе к нам, в дозорные, - обратился он к Русе. - Мы во-он там, за околицей, на берёзах по очереди сидим. С них далеко-о видно. Внизу, в кустах, - ещё двое наших караулят. Они, если что, сразу в село побегут. С донесением.
Кузьма Ильич оказался прав. Ждать гостей долго не пришлось. На другой же день на дороге показались верховые с подводами. Дозорный на берёзе углядел их издалека, просигналил караулящим внизу мальчишкам. Свистун Сёмка, сверкая пятками, усвистал в Курятниково. Под берёзой из караульщиков остался один Руся.
Через некоторое время синие мундиры повернули свои подводы к стогам на лугу, и спешились, собираясь присвоить себе отличное курятниковское сено. Про засаду они, видимо, не догадывались, иначе не полезли бы на стога, оставив ружья у телеги.
Двое верховых одним сеном не удовлетворились, а поехали дальше, направляясь в сторону села. Пришла очередь Руси мчаться в Курятниковский штаб со свежими вестями. Когда французы въехали в село, их здесь уже ждали.
Всадники остановились у ближайшей избы, спешились. Привязали коней и вошли в дом, требуя угощение. Угощение обошлось им довольно дорого. Руся с мальчишками мигом отвязали и свели французских коней, а несколько мужиков ворвалось в избу. Обоих гостей взяли живьём - так велел охочий до "языков" Курятников.
"Языков" мужики связали и, радостно галдя, повели к полковнику. Тот уже ждал на крыльце барского дома. Увидев процессию, он приосанился, одёрнул кафтан. Потом сурово поглядел на пленников, и обратился к главному по-французски.
Тут с "языками" вышел конфуз: "францы" оказались вовсе не французами. Старший из них, в синем гусарском доломане с серебряными шнурами на груди, был, похоже, немец. Он отвечал, мешая немецкие фразы с французскими. Получалась сущая абракадабра.
- Тьфу! Толку не добьёшься! - в сердцах плюнул полковник. - А?! И как они друг друга-то понимают!
Но тут к нему протиснулся Руся, спросил шёпотом:
- Можно мне, Кузьма Ильич?
- Валяй! - одобрил его превосходительство.
Руся заговорил с пленником по-немецки - тот оказался прусским гусаром. Он отрывисто отвечал, угрюмо разглядывая Русин мундир. Курятников всё расспрашивал, Руся переводил. Выяснилось, что Наполеон, и правда, под Можайском, и что, похоже, готовится крупное сражение.
Второй "француз" - в щеголеватом сине-красном уланском мундире и штанах с красными лампасами - оказался поляком. Этот, хоть и был взят пруссаками в качестве переводчика, по-русски говорил неважно. С ним, конечно, можно было объясниться и на ломаном русском, но Руся - ради эксперимента - попробовал заговорить по-польски. Получилось неплохо, - удовлетворённо отметил про себя новоявленный толмач. Говорливый поляк бойко и охотно отвечал. Сведения, полученные от немца, подтвердились. Пленных повели в сарай.
С луга вернулись команда, нагруженная победными трофеями: саблями в стальных ножнах, карабинами.
Толпа курятниковских, довольных исходом заварушки, расходиться не спешила.
- А мальчонка-то, вишь, образованный! - одобрительно кивали мужики Русе.
- Еруслан, а по-итальянски могёшь?
Руся пожал плечами и честно признался:
- Наверное, могу. Пока, правда, не пробовал.
- Ха-ха, - засмеялись мужики, приняв его слова за шутку. - Что, не пришлось пока? Ничего, словим итальянца - научишься…
- А у нас Стёпка есть такой, из дворовых - хвасту-ун. Его девки как-то спросили - на клавикордах могёшь? А он отвечает - не знаю, мол, не пробовал.
Раздался дружный хохот.
- Да, так и сказал: на балалайке - могу, на ложках - могу, а на клавикордах - не знаю, не пробовал, - всё повторял мужик, вызывая новые взрывы смеха.
- Ты, Еруслан, на клавикордах-то тоже не пробовал?
- Не пробовал, - нехотя ответил Руся, - но могу. Только ногти надо подстричь, - добавил он, растопырив пальцы, - чтоб по клавишам не стучали.
Клавикорды, и правда, стояли в гостиной барского дома. Руся видел когда-то похожие в музее музыкальных инструментов, и потому сразу их заприметил. Днём он улучил минутку, подошёл, открыл крышку, пробежал пальцами по клавишам. Осмелев, взял пару аккордов. Звук у инструмента был небольшой, слегка дребезжащий, как будто игрушечный.
Фортепиано дома у Раевских звучало по-другому. Дома… Руся вспомнил о прежней жизни - в ней были совсем другие заботы и развлечения. Русе отчаянно захотелось домой. Вот бы маму, папу увидеть. Вот бы подошёл к нему Федюня, попросил бы сыграть "пиратские песни"…
Это были даже не песни, а мелодии из любимого всеми домашними фильма про пиратов, которые Руся подобрал на фортепиано. Вообще-то, он подобрал их двумя руками, но любил играть одной правой, а левой размахивать так, как будто в руке у него сабля.
Одна мелодия была боевая и стремительная, а другая - суровая и торжественная, и когда Руся слышал их, у него сами собой расправлялись плечи, и в грудь помещалось гораздо больше воздуха, чем обычно. Ведь это был воздух морского простора, воздух свободы.
Была в пиратском арсенале ещё одна композиция - весёлая, заводная. Под эту музыку дети любили, как говорил Федюня, "скакать пляски". Пляски были довольно буйные, мама почему-то называла их половецкими, а самих танцоров - половцами, и всегда беспокойно поглядывала на люстру. Папа тоже туда поглядывал. Впрочем, это не помешало ему настроить свой телефон так, чтобы эта мелодия заменяла звонок. Ведь в душе папа тоже был пиратом.
Руся тихонько наигрывал и улыбался. Потом нечаянно сбился, начал снова. Сквозь хрупкие дрожащие звуки клавикордов донеслись отдалённые раскаты грома. Руслан сбился опять. Снова загремело. Мальчик перестал играть и стоял, прислушиваясь.
Гроза что ли? Нет! Это, наверное, пушки стреляют. И точно, до Курятниково доносился грохот далёких орудий. Гром баталии не стихал до самого вечера.
К ночи пальба прекратилась. Но Руся не спал. Он вертелся с боку на бок и всё думал. Лошадь у него теперь есть, и можно двигаться в Москву. Где-то там была Луша, она бежала за ним и кричала ему - держись, и он не мог её подвести. А может, теперь и он должен ей крикнуть - держись? И вообще, мало ли что, всё-таки она - девчонка…
Ну, вообще-то, Лу - не обычная девчонка. Руся улыбнулся. Он всегда гордился сестрой. Он, конечно, Луше этого не говорил, но знал про себя, что сестра и пацана за пояс заткнёт. Если что. Да, если что.
В Москву! Конечно, нужно в Москву… С другой стороны, в Курятниково он чувствовал себя при деле, а не бессмысленно болтающимся по прошлому визитёром из будущего. Визитёр - вожжитёр… Дурацкая рифма! Вожжитёром, кстати, Русю никто больше не называл, а только по имени. Произносили курятниковские Русино имя смешно - Еруслан. Руся про себя похихикивал - тоже мне, мол, королевич, нашёлся, - но вслух не возражал, потому что имя звучало уважительно и серьёзно.
К тому же, останься он здесь - хотя бы ненадолго - глядишь, стрелять бы выучился. А это теперь не могло не пригодиться.
Москву Наполеон займёт где-то в середине сентября, рассуждал мальчик. Ведь сначала должно произойти Бородинское сражение. Руся, вместе с папой и Лушей, ездил в прошлом сентябре на Бородинское поле - там было грандиозное представление, как всегда в годовщину битвы. Учебный год уже начался, и они с Лу пропустили первую сентябрьскую неделю (была двойная радость). С мамой они бы, конечно, полетели аэробусом, чтобы уложиться в два выходных дня. А папа любит путешествовать по старинке - поездом, смотреть в окно и пить чай. От Урала до Москвы чаю в поезде можно напиться минимум трижды.
Вот и хорошо. Теперь конец августа. Бородино будет в сентябре. У меня есть ещё время. В Москве Лу в безопасности. А я тут при деле. Значит, всё о\'кей. Хорошо, когда знаешь историю! И Руся заснул, успокоенный.