Рассказывает Давин
III. Благотворительное заведение
Благотворительный Приют
Сагислок - город богатый. Это было видно издалека. Крыши сверкали медью, стены - глазурованным кирпичом, а еще - никогда прежде я не видал столько оконных стекол зараз. Почти все горожане были красиво одеты. Шелковые жилеты переливались на сытых животах, серебряные пуговицы сверкали на солнце. Да, у жителей Сагислока водились деньги, и, похоже, ни у кого не было причин скрывать свое богатство.
- Как видно, жизнь тут не очень-то дешевая, - сказал я матери. - Думаешь, здесь найдется место для таких, как мы?
- Мы попытаемся, - ответила мама. - Так дольше продолжаться уже не может.
Она была права. Мы отчаянно нуждались в отдыхе и крыше над головой. Мелли начала кашлять; мерзкий хриплый кашель сотрясал все ее тельце, когда начинались приступы. Мы все побледнели и устали, а Дина по-прежнему выглядела как собственная тень.
Мы спросили первого встречного, не найдется ли в городе места, где мы могли бы найти пристанище. К моему удивлению, он вошел в наше положение и услужливо ответил, что есть приют для малоимущих странников на окраине города, и растолковал, как его найти.
Приют располагался на восточной окраине города, совсем близко от озера. Он был большой, куда больше, чем я ожидал. Беленые строения с красными черепичными крышами простирались по обе стороны дороги - городок в городе. Над тяжелыми воротами красовался герб - две драконьих головы, двуглавый дракон.
Нико придержал коня и обеспокоенно, посмотрел на драконьи головы.
- Что это? - спросил я.
- Это герб рода Дракониса, знак Драконьего рода, - ответил он.
- Драконы?
Он кивнул.
- Это что-то означает?
На лице его появилась гримаса.
- Пожалуй, нет. Но если кто-нибудь спросит, меня зовут Николас, а не Никодемус!
Узнать, куда идти, было легко, потому что дорога вела прямо к открытой двери, а над дверью виднелась вывеска с изображением указующего перста. Нико остался за дверью с лошадьми, а я вошел в дом с матерью и девочками - узнать: не найдется ли там места для нас.
То была странная горница. Стены покрыты грифельными досками от пола до потолка. Даже двери и те сплошь увешаны черными аспидными досками. Посредине стояла конторка писца, а за ней человек в черносерой одежде с тем же самым двуглавым драконом, вышитым на груди.
- Добро пожаловать в Благотворительное Заведение Дракониса! - дружелюбно улыбнувшись, как только увидел нас, приветствовал он. - Чем могу служить?
Нелегко было нам, "неимущим", как они это называли, стоять там с пустыми руками.
Стоять и просить о чем-то, не имея возможности за это заплатить.
- Мы слышали, что… что здесь можно получить пристанище, - сказала мама.
- Да, само собой, - ответил служитель. - Мы здесь как раз для этого. О скольких персонах идет речь?
- О шести…
- О шести… - Он сделал какую-то пометку на доске, которую держал в руке.
- Пол и возраст?
Матушка назвала нас всех по порядку, начиная с Мелли, а затем по старшинству.
Человек отложил свою дощечку в сторону и взял вместо нее три другие, снятые им со стены, и начал выводить на них буквы.
- Домашние животные?
- Три лошади и собака.
Он приподнял бровь. Пожалуй, для неимущих это было целое состояние.
- Их надо поместить в конюшню Благотворительного Заведения, - произнес он и сделал еще одну пометку. Затем позвонил в маленький колокольчик.
Появились двое - пожилой человек в серых штанах и рубашке, а с ним юная девушка в сером платке и белом фартуке.
- Паулюс, позаботься, чтобы животных поместили в конюшню. А Олина покажет этим четырем дамам, где они будут жить… Блок Ц, горница два и горница пять, там должно быть свободно. А эти два господина пойдут со мной.
Никто из нас не двинулся поначалу с места.
- Нам не хотелось бы расставаться, - громко и решительно сказал я. - Мы рассчитывали жить всей семьей, вместе.
Служитель, беседовавший с нами, был уже на полпути к двери.
- Сожалею, - с дружелюбной улыбкой ответил он, - но для этого наше заведение не приспособлено. Здесь мужчины и женщины живут обособленно.
- Обособ… - что это еще? Такого слова я никогда раньше не слыхал. Что это значит? - шепнул я Дине.
Она устало покачала головой:
- Может, это что-то, связанное с постельным бельем.
Мелли закашлялась.
- Мы вынуждены на это пойти, - сказала мама. - По крайней мере, на несколько дней, чтобы нам отдохнуть и хоть немного набраться сил.
Она с девочками последовала за Олиной в дверь налево. Я вышел и позвал Нико.
- Сюда! - указал нам на правую дверь писец с дружелюбной улыбкой.
Дверь явно вела во двор, откуда можно было попасть и в горницы для мужчин.
Там было несказанно чисто и нарядно. Везде посыпанные гравием площадки и песчаные дорожки, красиво разровненные граблями, тянулись меж побеленных стен домов, а от срубов наружных галерей пахло свеженане-сенной смолой. То тут, то там сновали пожилые люди в сером и мели двор или разрыхляли граблями землю. На одной из дворовых площадок трое малышей - мальчишек не старше шести-семи лет, стоя на коленях, выпалывали сорняки голыми руками. Они тоже были в серых штанишках и рубашках. Неужто все здесь должны носить серую одежду?
- Номер восемь, - сказал наш провожатый, отворяя выкрашенную в черный цвет дверь, схожую со всеми прочими черными дверями, мимо которых мы проходили. Двери были сплошь черными, не считая белой цифры 8 и буквы Е, намалеванной на ней. Он распахнул ставни, чтобы вошло как можно больше дневного света и чтобы мы могли получше разглядеть помещение, где нам придется жить.
Вообще-то, места там было немного. По сторонам узкого прохода были прилажены полки, по три с каждой стороны. Там и предстояло нам спать. Похоже, на каждых нарах по два человека валетом - по одному с каждого конца. У каждых нар был крепко-накрепко прибит к стене деревянный ларь. Никакой другой мебели не было, да и места для нее - тоже. Но, по крайней мере, на нарах лежали тоненькие серые тюфяки, были постелены белые простыни и серые одеяла.
- Жильцы отвечают за чистоту и порядок в горнице, - сказал служитель. - Свои собственные вещи кладут сюда, в эти лари. Если места не хватает, все лишнее добро сдается в общее хранилище.
Я взглянул на лари. Они были не очень велики. Даже то малое, что мы успели взять с собой, я, пожалуй, должен буду сдать как "лишнее добро".
- Верхние и средние нары свободны. Прошу вас обратить внимание на номера нар. Это - горница номер восемь, блок Е. Номер твоих нар, молодой человек, десять. Стало быть, если кто-нибудь спросит, ты - номер восемь - Е - десять.
- А не легче ли сказать, как меня зовут? - чуточку сбитый с толку, спросил я. - Не вижу, для чего все эти цифры?
- Мы ведь не можем выучить имена всех людей, кто останавливается здесь ненадолго. Номер восемь - Е - десять! Ведь это не так уж трудно?
- Да нет! - ответил я. - Пожалуй, я это запомню.
- Можете оставить свои вещи здесь, прежде чем мы пойдем в баню.
В баню? Так сразу? Я-то думал сперва чуточку осмотреться и разузнать, где мама и девочки. Но все равно, баня - это здорово.
Ну и знатная же была эта баня! Во всяком случае, я никогда прежде в такой не бывал. Две огромные лохани были вделаны в пол. Одна с теплой, а одна с холодной водой. Сперва опускаешься в теплую воду - лохань была такой огромной, что можно было бы нырнуть глубоко под воду, если захочешь, а потом в другую лохань, в холодную, чтобы ополоснуться. От этого кровь закипает в жилах. Я, начисто забыв про усталость, захотел подразнить Нико, как порой проделывал с Кинни и Пороховой Гузкой. Или, вернее, дразнил… Кто знает, удастся ли мне еще когда-нибудь увидеть Пороховую Гузку? Но думать об этом сейчас мне не хотелось.
Нырнув под воду, я дернул Нико за лодыжку так, что он перекувырнулся и тоже нырнул, чего вовсе делать не собирался.
Когда Нико вынырнул, он показался мне жутко сердитым. Но потом все же в глазах его мелькнул лукавый огонек. Смахнув свои темные мокрые волосы со лба, он, сделав глубокий вдох, нырнул. А потом у нас началось великолепное водное сражение со всевозможными коварными уловками и трюками, да такими, что вода заливала беленые стены. Он-то знал кое-какие фокусы, этот Нико. По правде говоря, куда больше, чем я.
Потом мы, сидя на краю лохани, переводили дух. Я украдкой смотрел на него. Он был тощий, но теперь таким же был и я. У нас обоих можно было пересчитать ребра. Последние месяцы мы жили впроголодь, и ни у кого из нас не было подкожных запасов, чтобы их терять.
Вдруг я заметил какие-то странные мелкие шрамы, покрывающие всю верхнюю часть его тела. Мелкие шрамы не длиннее мизинца.
- Что это? - спросил я.
Он проследил за моим взглядом.
- А, эти…
Он потер одну из меток пальцем.
- Да!
Потом скорчил гримасу.
- Это дело рук моего учителя фехтования. В первый раз, когда ошибаешься, он бьет тебя. Во второй раз колет мечом. Всего-навсего маленький разрез… Он говаривал, что несколько капель крови заставляют лучше запоминать уроки.
Я не спускал с него глаз. Шрамов было не счесть. Десятки, сотни - да больше! Нечего удивляться, что Нико терпеть не мог меч!
- Должно быть, это было больно! Ты поэтому не хотел больше фехтовать?
Он покачал головой:
- Нет. Когда я швырнул свой меч, я хорошо знал, какая трепка меня ожидает, стоит об этом узнать отцу. Он бил гораздо сильнее, чем учитель фехтования.
- Да, но почему?
Он пожал плечами:
- Это не так легко объяснить. Я могу лишь представить себе, каким мой отец хотел бы видеть меня. Точь-в-точь таким же, как он сам. А к этому у меня душа не лежит!
Может, мне повезло, что я никогда не знал своего отца. Поглядеть на Нико… Поглядеть на бедняжку Дину, у которой внезапно объявился ядовитый змей в отцах.
Служитель с дружелюбной улыбкой вернулся. Улыбка застыла у него на губах, когда он увидел весь этот тарарам, наводнение, что мы устроили, но не вымолвил ни слова. Он лишь провел нас в третью часть бани, где можно было вытереться и одеться.
- Где моя одежда? - спросил я.
- Ее отдали в стирку, - ответил служитель. - Там лежит чистая.
Он указал на две стопки ровно сложенной одежды.
- Когда оденетесь, пройдем дальше, в рефекторий.
Вид у меня, видимо, был несколько вопрошающим, потому как это было еще одно слово, которого я раньше не слышал.
- Трапезная! - пробормотал Нико. - Это слово означает "трапезная", "столовая".
Слово звучало обнадеживающе. А серая одежда была чистой и почти впору. Штаны можно было подхватить шнурком вокруг пояса, рубашка хоть и была велика, но удобна.
Однако же все это было мне не по душе. Казалось, эти вещи превратили меня в другого, а тот, кем я был, куда-то запропал.
Нико оглядывал себя снизу вверх.
- Как элегантно! - сказал он, произнося эти слова чуточку в нос. - Какой изысканный крой!
Мне никогда не доводилось слышать, чтобы княжичи или придворная знать толковали о моде на платье, но когда они говорили об этом, слова их наверняка звучали точь-в-точь, как у Нико. Я не мог не посмеяться немного над его издевками.
- Мессир! - сказал я, стараясь изо всех сил отвесить поклон, словно я придворный. - Не пожалуем ли мы на банкет?
Нико улыбнулся.
- Пойдем! - ответил он. - Пока я не начал грызть полотенца.
Когда мы вошли в столовую - рефекторий, как они называли ее здесь, я сначала не мог разглядеть маму и девочек, потому как они стали такими же серыми, как и все остальные. А у женщин были вдобавок еще и платки на головах, так что невозможно увидеть даже цвет волос. Но тут я услыхал кашель Мелли.
Она ужасно не подходила ей, эта серая одежда. Да она, пожалуй, не подходила никому из нас, но с Мелли дело обстояло хуже всего. Она походила на маленького, брошенного всеми воробышка. Не много осталось от этой пухленькой девочки, а серый платочек на головке делал ее личико еще болезненнее. Мне захотелось стащить с нее все это и одеть сестренку в ее собственную ночную рубашонку, уложить ее в кроватку, напоить клюквенным соком и рассказать ей сказку на сон грядущий.
- Разве ей не нужно лежать в постели? - спросил я маму.
- В горницах есть запрещено! Я уложу ее, как только мы поедим!
Дина сидела за столом, утомленно глядя в свою пустую жестяную тарелку. У Розы же, напротив, на щеках рдели красные пятна, и я увидел, что она вот-вот вскипит.
- Что случилось? - осторожно спросил я.
- Они посадили Лайку в клетку! Вместе со всей сворой!
- Почему? Она кого-нибудь укусила?
- Да нет! - возмущенно воскликнула Роза. - Они, видите ли, не могут допустить, чтобы бродячие собаки бегали вокруг. Будто Лайка - бродячая собака! Она все время ходила рядом со мной!
- Это ведь всего на несколько дней, Роза! - утешала ее мама.
- Если хоть одна из этих чесоточных дворняжек укусит Лайку, она будет иметь дело со мной!
Я почувствовал, что кто-то коснулся моего плеча, и поднял голову. Одна из одетых в серое женщин стояла за моей спиной.
- Вам сидеть здесь не положено! - сказала она. Сказала не резко и не извиняясь, но как-то бесцветно, словно весь мир рухнул в одночасье и ей ничего с этим не поделать.
- Почему нельзя? - спросил я.
- Это не ваше место.
- Что ты имеешь в виду?
Она указала на скамью, и я увидел, что там на дощатых сиденьях нарисованы номера.
- Это два - Ц - А! - сказала она. - Это мое место!
Я подвинулся так, чтобы ей хватило места, но места все равно не хватало.
- Садитесь на свои места!
- А не все ли равно?
Она устало покачала головой.
- Никого не накормят, пока вы не сядете, куда надо.
"Очень скоро я буду сыт по горло этим Благотворительным Приютом со всеми его правилами и цифрами!" - подумал я. Но я видел, что мы с Нико единственные мужчины в этой части трапезной, и мы уже ловили гневные взгляды других малоимущих.
- Придется переехать! - сказал я Нико. - Поглядим, найдем ли мы номера восемь - Е - десять и восемь - Е - одиннадцать!
Заросли тростника
После обеда - ячневой каши - меня и Нико запрягли в работу. Как было с девочками, я не знаю. Нам предстояло рубить тростник вдоль берега озера, и каждого из нас снабдили для этого серпом. Два стража в черных мундирах Благотворительного Приюта и серых штанах, шагая взад-вперед, наблюдали за нами и за другими работниками в сером.
- Не потеряй серп! - предупредил я Нико. - Думаю, они здорово разозлятся, если он пропадет.
Нико вздохнул.
- Вообще-то, иногда я пользовался кое-каким инструментом и не всегда терял его, - сказал он.
"Хоть не очень часто теряй!" - подумал я, но не стал говорить это вслух. Причины ссориться не было.
Я засучил штаны и снял сапоги. Для работы имелся плоскодонный паром, но он предназначался не для нас, а для тростника, который мы рубили. Что до работников, то им ничего не оставалось, кроме как прыгать в воду и работать по пояс в воде. Мог бы и не закатывать штаны, они все равно промокли насквозь. А озерное дно было таким скользким, что чудилось, будто оно живое, и недаром - там обитало множество червяков и пиявок. Черный ил сочился у меня меж пальцев ног, и я пытался заставить себя не думать о пиявках, камышовых клопах и о других кровососах.
То была адова работа. Болела спина, а при малейшем прикосновении - руки и ноги. Вода поначалу казалась довольно теплой, но постепенно ноги все равно замерзали и немели. А еще вся эта кусачая мелочь, что жужжала, роилась и не давала покоя.
Но Нико приходилось еще тяжелее, чем мне. Я все же частенько косил сено дома, рядом с Березками, и, несмотря на то что теперь мы бродили по колено в воде, здесь было почти то же самое. Нико же пришлось сперва учиться держать серп в руках. Само собой, он был медлительнее остальных, и прошло совсем немного времени, как один из надзирателей в мундире разозлился на него.
- Не жалей ногтей, лентяй! Быстрее! - крикнул он с берега. - Какой у тебя номер, серый? Да, у тебя! Какой у тебя номер?
Нико пришлось вспоминать:
- Восемь - Е - одиннадцать.
- Я уже записал тебя! - воскликнул надзиратель и помахал доской. - Не надейся, что тебе удастся выйти сухим из воды. Тот, кто не отрабатывает дневной урок, вообще не получает дневную долю хлеба!
- Что он имеет в виду? - спросил я у одного из обитателей Благотворительного Приюта.
- Когда тобой недовольны, получаешь лишь половину ужина. - Он говорил сквозь зубы. - От такого ни жить, ни помереть нельзя.
Это было совсем некстати. Мы хотели набраться сил и совсем не собирались лечиться голоданием.
- Ты не можешь работать чуть быстрее? - прошептал я Нико.
- Я пытаюсь, - пробормотал он. - Пытаюсь!
И он старался. Он надрывался изо всех сил, нисколько не жалуясь. Но толку от этого было мало.
В конце концов надзирателя так разозлила медлительность Нико, что он въехал на своем коне в воду и прижал его прямо к спине Нико, так что тот с трудом мог выпрямиться, уклоняясь от морды коня, с которой вода капала на его затылок.
Брань обрушилась на Нико. Похоже, надзирателю хотелось, чтобы Нико не сдержался и ответил ему тем же. Но тот молчал. Стиснув зубы, он работал, он наклонялся и резал тростник, не произнося ни слова.
"А если Нико держит язык за зубами, то я, верно, тоже смогу", - подумал я. Но это далось нелегко. И покуда я слушал, как этот поганец распинался перед всеми о никчемности Нико, о его лени и неуклюжести, я вспоминал о том, как сам не раз рычал на него. По правде говоря, я не был так груб. Зато Нико было втрое больнее, ведь бранил его я.
Нам не разрешали остановиться, покуда солнце - огромное и оранжевое - не повисло совсем низко над городскими крышами. С одной стороны, справедливо, что мы трудились за ту еду и ту постель, что давал нам Сагислок, но их справедливость была жестокой. И когда мы возвращали надзирателю наши серпы, я увидел, что ладонь Нико красно-бурого цвета!
- Дай-ка поглядеть на твои руки!
Он покачал головой:
- Незачем!
- Нико!
- Что ты с ними сделаешь? Вымоешь в розовой воде и обернешь в шелк? Раньше или позже, кожа моя затвердеет. Это получится само собой.
К ужину восемь - Е - одиннадцать досталась лишь половина порции. Я тайком переложил пару пригоршней своей чечевицы на тарелку Нико.
- Я не желаю никаких подарков!
Он попытался отдать мне чечевицу.
- Нико, тише! Молчи и ешь!
Наша горница была битком набита людьми. Только две постели оставались свободны. Десять человек в такой тесноте! Скоро воздух стал вовсе спертым. Я распахнул ставни в надежде глотнуть время от времени свежего воздуха.
- Тогда с озера налетят комары! - сказал восемь - Е - пять.
- Закрыть?
- Нет, - ответил он. - Ведь тогда здесь вообще нельзя оставаться!
Я снял рубашку и влез на свои нары. Там было слишком тесно, чтобы сидеть выпрямившись. На своей полке можно было только лежать…