Его хватка была значительно мягче, чем у толстяка, а последние слова прозвучали скорее как доброжелательный совет, нежели как угроза.
И тогда я услышала звуки флейты. Слабые-слабые, какая-то нежная успокаивающая музыка.
И тут они замерли, как два пса, услыхавшие, что их хозяин играет на флейте где-то вдали. Но вот музыка прекратилась, и Сецуан скользящими шагами, бесшумно вынырнул из мрака. На нем был длинный синий плащ.
Длинный синий плащ.
Я лишь на какой-то краткий миг увидела того, кто напал на меня, но я подумала…
Я прижала свободную руку к виску. Это было похоже на Сецуана. Но когда я увидела его сейчас… Нет! Это не Сецуан избивал меня палкой. Но кто ж тогда?
- Я могу помочь? - учтиво и тихо спросил он.
Адриан отпустил мою руку. Седобородый толстяк стоял с подсвечником в руке, выставив его перед собой как щит, но внезапно он переменился и залебезил.
- Мы нарушили ваш сон, Мессир? - спросил он. - Сожалею! Это была лишь воровка…
Сецуан затаенно улыбнулся.
- Никакая это не воровка! Это моя дочь!
- О! - воскликнул седобородый с таким видом, будто воровка, которую он поймал, вдруг оказалась переодетой принцессой. - Вон оно как! Мы очень извиняемся! - Он просто ошалел.
- Разумеется, я возмещу ущерб! - заверил Сецуан.
- Само собой! - пробормотал седобородый. - Спасибо, Мессир. Да, но… Я могу быть чем-то полезен Мессиру и юной фрекен?
- Принеси мне немного теплой воды.
- Будет сделано! Сюда или?..
- В покои!
- Да! Само собой. Адриан, возьми подсвечник и проводи Мессира и мадмуазель наверх в их покои.
- Дай мне подсвечник! - велел Сецуан. - Мы сами найдем дорогу наверх!
Адриан и толстяк попятились - каждый с кротким поклоном. Сецуан постоял немного, разглядывая меня при свете восковой свечи.
- Я знал, что ты придешь, - сказал он. - Но почему не войти через парадную дверь?
Кровать была не смята, так что, быть может, он и вправду ждал меня. На столе лежала открытая книга, горела масляная лампа.
- Садись! - сказал Сецуан, указав на один из трех стульев у стола.
Я села. Я чувствовала себя по-прежнему разбитой после падения, голова кружилась, а плечо начало по-настоящему болеть, так что я старалась не откидываться на спинку стула.
Сам Сецуан не садился. Стоя неподалеку от стола, он разглядывал меня.
- Ты пришла из-за брата? - немного погодя спросил он.
Я кивнула.
- Ты слышала все, что я говорил твоей матери, разве не так?
- Да!
Мой голос был грубым и хриплым, как у вороны. Он частенько становился таким, когда я волновалась.
- Но твоя мать не знает, что ты здесь.
- Нет! - прошептала я, не смея даже подумать о том, что она сделает, когда обнаружит это.
Он медленно улыбнулся. Против ожидания, в его улыбке не было ничего страшного. В ней ощущались суровая торжественность и радостный свет триумфа, словно он выиграл, а мама проиграла.
- Бедная Мелуссина! - произнес он, однако в словах его не было жалости. Его покровительственный тон привел меня в ярость. Но нельзя было дать волю своему гневу, если я хотела воспользоваться Сецуаном, чтобы помочь Давину и Нико.
В дверь постучали. Сецуан отворил, и вошел Адриан с кувшином теплой воды и несколькими полотняными полотенцами.
- Для мадмуазель, - объяснил он и, поклонившись мне и Сецуану, ушел.
- Умойся, - велел Сецуан. - Промой рану и умойся. Я не переношу нечистоплотности.
Он произнес это без особого нажима. Я даже не смогла сообразить, было это задумано как оскорбление или нет. Но все же он заставил меня почувствовать себя маленькой грязнулей. И я не собиралась расшнуровывать лиф платья и снимать блузку, покуда он глядел на меня.
- Ну, собираешься ты что-нибудь делать? - спросил он, когда я некоторое время просидела молча.
- Пока ты смотришь на меня, нет! - застенчиво, хотя и твердо ответила я. И он бы не сумел заставить меня.
Он поднял бровь.
- Упаси бог!
Взяв книгу со стола, он повернулся ко мне спиной и принялся читать. Я сняла лиф и осторожно спустила блузку с плеча, что кровоточило. Серая ткань насквозь пропиталась кровью, а царапина тянулась вдоль всей руки. Я повертела головой во все стороны, но никак не могла разглядеть рану целиком.
Блуза теперь немногого стоила. Я сняла ее совсем, окунула в теплую воду и использовала как мочалку. Нелегко было промыть рану, которой не видишь. А еще труднее было наложить повязку из полотенец, которые принес Адриан. Я все время думала, что, будь здесь мама, меня бы бинтовала она. Ведь это она всегда занималась нами, когда мы хворали или с нами приключалось что-то еще. И теперь, пожалуй, пройдет немало времени, прежде чем я увижу ее вновь. А если Сецуан осуществит свою волю, если у меня есть Дар Змеи и если ему удастся пробудить его во мне - захочет ли матушка вообще знаться со мной?
Я проглотила слезинки и закрепила последний узелок на неуклюжей повязке. Затем снова надела лиф, но без блузки все равно ощущала себя голой.
- Можно повернуться? - спросил Сецуан.
- Да!
Он отложил книгу и стал внимательно смотреть на меня. Я не понимала, о чем он думал.
- Ты боишься? - вдруг спросил он. - Ты боишься меня?
Ясное дело, да! Но говорить это мне не хотелось. Пусть не думает, что может заставить меня плясать под свою дудку!
- А ты хочешь помочь Давину? - спросила я вместо ответа.
- Возможно, - ответил он. - Ну, а если я захочу - что скажешь тогда?
- Тогда… - Я проглотила комок в горле, и мне пришлось начинать сначала. - Тогда я сделаю то, для чего я тебе нужна.
Его лицо дрогнуло, отражая какое-то чувство, но какое - я не поняла.
- А ты вообшето знаешь, что мне нужно?
- Ты хочешь узнать, есть ли у меня… Дар Змеи.
Долгое время он смотрел на меня, но так невыразительно, словно какая-то ползучка. А потом кивнул.
- Да. Я бы очень хотел это узнать.
"Нет, ни за что", - подумала я.
Но что я могла поделать?
- А если я соглашусь? - как можно тверже сказала я. - Ты заплатишь за то, чтоб нам уйти из Заведения, а потом поможешь вызволить Нико и Давина из Сагис-Крепости. Или как?
Я смотрела ему прямо в лицо и молилась в душе о том, чтобы ко мне вернулся взгляд Пробуждающей Совесть, хоть на один-единственный миг, только чтоб увидеть, обманывает он меня или нет. Но так ничего и не произошло. Теперь, когда я больше чем когда-либо нуждалась в том, чтобы быть дочерью своей матери, силы Пробуждающей Совесть совсем изменили мне. Было отчего зарыдать!
- Если я заплачу Заведению, твоя мать тут же отправится за нами по пятам. Но, быть может, это произойдет в любом случае.
Я закусила губу.
- Ты обещал матушке заплатить.
- Да! Если б она была здесь и если б я с ней заключал сделку, было бы совсем другое дело.
"Да, - подумала я, - она бы увидела, если б ты лгал".
Я встала.
- Если ты их не освободишь, я не согласна.
- Вот как! - сказал он, не меняя выражения лица. - Может, тебе вдруг стало безразлично, что станется с твоим братом?
- Нет!
Вот что получается, когда не умеешь торговаться, когда попросту вынуждена покупать по любой цене. Мне очень хотелось прошипеть ему, что он живет чужой бедой. О, если бы заставить устыдиться этого человека, хотя бы на один-единственный крохотный миг! Но даже малейшая искорка силы Пробуждающей Совесть не пришла мне на помощь.
- Ты можешь получить деньги, когда мы вернемся, - посулил он.
Я покачала головой.
- А что будет, если мы отложим освобождение? - спросила я. - Ведь может столько всего случиться. Я беседовала с людьми, которые оставались в Заведении семь лет, аж с самого его начала. Семь лет! Даже мысли об этом не выдержать… Да, я очень хочу освободить Давина и Нико. Но разве это поможет, если матушка, Мелли и Роза по-прежнему останутся здесь взаперти?
- Заведение и Сагис-Крепость не одно и то же, - заметил он.
Я не ответила. Я не спускала с него глаз, как можно лучше подражая взгляду Пробуждающей Совесть. А мне только и оставалось - подражать.
- Хорошо! - сказал он. - Я, пожалуй, все улажу с Заведением.
Я опустилась на стул, словно ноги не держали меня. Неужто подействовало? Неужто мне удалось растревожить его дурную совесть? Быть может, в самом деле во мне самой по-прежнему оставалось немного сил Пробуждающей Совесть, хоть я этого не ощущала.
Он подошел к ларцу, стоявшему возле кровати, взял оттуда перо и бумагу и стал писать. А потом дернул за шнур колокольчика у столбика кровати. Вскоре в дверях появился Адриан.
- Вы звали, Мессир?
- Ты умеешь читать?
- Да, Мессир!
- Хорошо! Исполни то, что я написал. Вот деньги для Заведения и монета тебе.
Он дал Адриану маленький серый кожаный кошель и серебряную монету. Адриан поклонился.
- Спасибо, Мессир. Премного благодарен. Я исполню все в точности, как вы, Мессир, велите.
Он повернулся, чтоб уйти, но я его остановила.
- Погоди. Я хочу видеть эту бумагу.
Адриан вопросительно глянул на Сецуана, который слабо кивнул в ответ. Адриан протянул мне послание. Там была обозначена прилагаемая сумма: всего двадцать пять марок серебра, выкуп за освобождение Мелуссины Тонерре, ее дочери Мелли и ее приемной дочери Розы из Заведения. А еще было написано: "Их освобождение должно состояться через десять дней, считая от нынешнего дня, на восьмой день осеннего месяца".
Я сердито повернулась к Сецуану.
- Нет! Сейчас! Завтра!
Он покачал головой.
- Ни в коем случае. Это самая лучшая сделка, которую ты можешь заключить. Или принимай это условие, или считай, что сделка не состоялась.
Я не спускала глаз с письма, желая разорвать его в клочья. Десять дней. Десять дней покажутся вечностью матушке, Мелли и Розе!
- Ну? - спросил он. - Ты заключаешь эту сделку со мной или нет?
Слезы закипели в уголках моих глаз, но другого выбора не было. Я вернула бумагу Адриану.
- Это означает "да"? - спросил Сецуан.
Я кивнула.
- Да, - прошептала я, хотя от этого слова у меня появился горький привкус во рту.
- Ладно! - произнес он и взмахом руки выдворил Адриана за дверь. Он сел на кровать и потянулся, будто довольный кот. - Теперь ей придется узнать, что значит сидеть, глядя на закрытые ворота!
"Так вот что, - подумала я. - Это его месть за Скайарк".
Он рывком скинул сапоги и, вытянув ноги, откинулся на подушки.
- Погаси лампу, прежде чем лечь, - сказал он и закрыл глаза.
Вскоре показалось, будто он заснул. Стоя на полу, я мерзла в одном лифе от платья. А он и не беспокоился, что я сбегу. Он даже не занер дверь. Но куда мне бежать? Я заключила сделку с дьяволом, и теперь хозяин мне - он.
Звуки флейты
Мы покинули Сагислок пешком.
- Почему мы не плывем на лодке?
Сецуан покачал головой.
- В море плавают чудовища, - сказал он, и я хорошенько не поняла, хочет он, чтоб я ему поверила, или нет.
- Это было бы куда быстрее, - настаивала я.
Он остановился и поглядел на меня с худо скрытым раздражением.
- Ты что, собираешься противоречить мне всю дорогу до Сагис-Крепости? В таком случае путь наш, мадмуазель, станет весьма долгим.
"Все равно он наверняка будет таким", - подумала я. Даже о лошадях он не позаботился. Только маленький серый ослик нес нашу поклажу. Да, еще он приобрел блузу и платье для меня, так что я больше не походила на девчонку из Заведения. Почему он хотя бы не купил мула, чтобы нам ехать верхом. Денег у него, пожалуй, хватило бы.
Он тянет время, решила я. Он хотел бы, чтобы наш поход затянулся, тогда бы он "узнал меня" получше. Но ему не удастся сделать из меня чернокнижницу! Даже если поход в Сагис-Крепость отнимет оставшуюся часть года. Я пнула ногой камень, так что он слетел с дороги. Ослик прядал ушами и фыркал. Сецуан послал мне еще один раздраженный взгляд, но не вымолвил ни слова.
Дорога поначалу шла берегом моря. Внизу в зарослях тростника бродили фигуры в сером и резали тростник, как Нико и Давин в самые первые дни. "Если б в море и вправду водились чудовища, этих работников они уже сожрали бы, - подумала я. - Быть может, я попривыкну к тому, что половина слов Сецуана - вранье". Только вот поди отличи вранье от правды…
Мы молча прошли большую часть времени до полудня. У меня болела голова, ныло плечо, и я думала то о маме, то о Нико с Давином. Солнце пекло, дорожная пыль ела глаза, а когда налетел морской бриз, он принес с собой множество мелких дурацких насекомых, которые кусали и жалили или же роились так густо, что, вдыхая, можно было втянуть их в нос. Время от времени мимо, громыхая, проезжали повозки, запряженные волами или лошадьми. Однако дураков вроде нас, которые странствовали бы пешком в такую жару, мы встречали нечасто.
Вскоре после полудня мы пришли в небольшой городок, немногим больше обычного селения, но все же там был постоялый двор. А у меня так пересохло горло и голова была такая тяжелая, что я радовалась передышке, даже если она задерживала нас.
Не знаю, почему Сецуан вел себя так. На проселочной дороге люди проезжали мимо, не удостаивая нас взглядом. Но когда мы забрели на пыльную маленькую торговую площадь перед постоялым двором, он за два-три шага от него стал на голову выше и куда важнее с виду. Когда же он властным голосом позвал конюха, тот прибежал, чтобы заняться осликом, прибежал так, словно его ждал экипаж, украшенный перьями, обитый серебром и с гербом на дверце. Когда служители на постоялом дворе "Золотой Лебедь" стояли навытяжку перед Сецуаном и заискивали так, словно он был самим князем, я думала, это потому, что они знали: у него есть деньги, хотя он не всегда выглядел богачом. Но откуда было знать здешнему конюху задолго до того, как Сецуан сунул руку в кошель, есть ли у него там деньги? У тех, кто приходит пешком с вьючным осликом, редко бывает золото в избытке.
Это продолжалось, когда мы вошли в харчевню. Почтительно кланяясь, появился хозяин и извинился, что его "etablissement" может предложить только одно легкое блюдо на обед - простую тушеную телятину. Но если у Мессира есть время, для него охотно заколют пару голубей или молодого петушка.
- Нет, благодарю! - отказался Сецуан. - Телятина - это замечательно! И распорядитесь подать кувшин вина и кувшин воды.
На столе появилась тушеная телятина, и я поела, хотя головная боль не позволяла разыграться аппетиту. Я всласть напилась, и это помогло. А может, дело в воде с вином?
- Не знаешь, насколько хороша здешняя вода, - сказал Сецуан. - И нет ничего противней детей, которых тошнит.
Я подумала, что тошнота у взрослых не лучше! Но я послушно пила, хотя вино придавало воде кисло-сладкий бродильный вкус.
- Вкусно? - осторожно спросил хозяин; он по-прежнему держался так, словно изнемогал от желания заколоть для нас петушка.
- Великолепно! - похвалил Сецуан. - Мой добрый хозяин, я и вправду думаю, будто это лучшая тушеная телятина, какую я едал на своем веку. Вы можете гордиться своим постоялым двором и своей кухней.
Румянец восторга разлился по лицу хозяина от заросшего редкой бороденкой подбородка до его лысых висков.
- Вы, Мессир, чрезмерно любезны! - сказал он, отвесив глубокий поклон. - Не соблаговолите ли принять на десерт небольшой миндальный пирог?
Да, Сецуан знал, как надо обходиться с людьми, но самое примечательное случилось, когда мы собрались уходить. Сецуан протянул хозяину простую монету. Я была твердо уверена в том, что она медная, а одним медным скиллингом не расплатишься за две тарелки телятины, воду, вино, корм для ослика и так далее. Однако же хозяин вел себя так, словно получил золотой. Его лицо просияло, он кланялся, расшаркивался и желал господам приятного путешествия. Конюху вообще ничего не досталось кроме нескольких хвалебных слов, но и он тоже улыбался, и кланялся, и желал нам всего хорошего.
Когда постоялый двор остался позади, я набралась храбрости.
- А этот медный скиллинг…
- Что с ним? - спросил Сецуан.
- Хозяин, он-то думал, что монета золотая, разве не так?
- Возможно.
- Да, но тогда выходит, ты надул его!
- Он был недоволен?
- Нет, но… Но ведь все равно его надули. Что если он теперь это увидит?
- Не увидит. Он будет помнить, что принимал важного господина, хвалившего стол и расплатившегося по-княжески. Он будет вспоминать это с радостью и хвастаться своим соседям. Это, пожалуй, тоже своего рода плата.
- Но этим его семья сыта не будет!
- Брюха они, пожалуй, не набьют. Но радость тоже чего-нибудь да стоит. Сердце хозяина постоялого двора как раз сыто до краев. А после того как я рассчитался с Заведением, мы совсем не богачи. Говорю это, чтобы ты знала.
Может быть, поэтому он и не нанял лодку? И поэтому у нас не было лошадей? И он явно не так богат, как думала я. Или же он снова лгал мне, а на самом деле набит золотом, как сам Князь Артос?.. Что тут думать?
- Ты надул его! - упорно повторяла я.
Маме наверняка показалось бы, что ему должно быть стыдно. Но не похоже, чтобы его мучила совесть. Лишь немного времени спустя он задумчиво сказал:
- Во всяком случае, я не дал ему заколоть петушка!
Да! Так он и сказал.
Мы переночевали в усадьбе, большой оживленной усадьбе, где целая орава старцев помогала с поздним сенокосом. Сецуан заставил хозяйку усадьбы, сухощавую женщину, которая, похоже, сроду не улыбалась, краснеть и хихикать, словно мы с ней были ровесницы. Только и слышалось то тут, то там: "Мессир!!!", "Мессир!", "Если господину угодно…"
И он снова рассчитался жалкой медной монетой. Когда мы все поели - косари во дворе за грубо сколоченным столом, а дворовая челядь - в жилом доме, Сецуан достал флейту и начал играть.
Я попыталась было не слушать. Украдкой скатав два маленьких липких шарика из жеваного хлеба, я заткнула ими уши, но это не очень-то помогло. Звуки флейты обволакивали, будто ласковое мурлыканье разнежившегося кота, а с ними возникали и картины. Ясная звездная ночь, шелест роз, лошадиная морда. Все, что нежно, что и красиво, и сладостно. Запах клевера! Губы матушки, прижатые к моей щеке, когда она целовала меня, желая доброй ночи.
Я заплакала. Слезы потоками лились по щекам, как дождь по оконному стеклу; и я была не единственной. Пока сумерки сгущались над усадьбой, все в доме молча сидели, застыв будто статуи, да и старцы на дворе - тоже. Но, играя на флейте, Сецуан разглядывал меня, на мне покоился его взор. Я знала, что он и играл-то для меня.
Я встала.
И это было вовсе не просто, потому что музыка не отпускала меня. А может, все-таки помогли хлебные шарики в ушах? Ведь пока все остальные сидели с таким видом, будто им больше с места не сойти, я, спотыкаясь, вышла из дверей поварни, мимо слушавших музыку стариков, и направилась к бочке с дождевой водой у стены жилого дома. Я окунула голову в бочку, не обращая ни малейшего внимания на то, что на поверхности воды плавали листья и утонувшие насекомые.
Как несправедливо! Надо же, чтобы эта музыка исходила от такого человека!