Он опустил глаза, не в силах глядеть на нее.
- Моя мать умерла, - вымолвил он, вертя меж пальцами свой стакан, так что вино наконец перелилось через край, устроив небольшой водоворот. - Ныне старейшина нашего рода - моя тетка. Я знал… я знаю, род мой совершал такое, что тебе простить трудно. Такое, что немногие люди захотят понять. Но я теперь здесь, с тобой, а не с ними. Это тебе о чем-то говорит?
Я была просто ошеломлена, увидев вдруг, как крупные прозрачные слезы льются по щекам матери.
- Вы так подло искусны, - сказала она, и в голосе ее слышались не слезы, а лишь гнев, схожий с горной лавиной, такой ужасающий и безмерный, что все остальное было сметено. - Вы умеете выдавать день за ночь, а Зло за Добро. Ты никогда не хотел полюбить меня. Твоя мать отослала тебя ко мне так, как отсылают жеребца к кобыле, потому что ей пришло в голову, будто потомство наше может быть не совсем обычным. Ты можешь отрицать это, глядя мне в глаза?
Мелкие круговые движения стакана прекратились. Какой-то миг он сидел тихо. Свет искрился на гранях его серьги со змейкой.
Потом он прошептал:
- Нет, не могу. Дитя, обладающее Даром Змеи и силами Пробуждающей Совесть… то было слишком большим соблазном. Однако я не могу сказать, что никогда не любил тебя.
- Не лги мне! Не начинай опять, Сецуан!
- Я не лгу!
И прежде чем снова опустить взгляд, он поднял голову и какой-то миг, краткий и тяжелый, смотрел ей в глаза.
Это потрясло ее.
- Дина! - молвила она. - Пойди… пойди и… принеси нам еще немного вина.
Я продолжала сидеть.
- Мы можем позвать лакея, - ответила я. Мне не хотелось оставлять ее с ним наедине, ни в коем случае.
Как угодно, только не такой, какой была она сейчас - со следами слез на щеках и руками, которые никак не могла успокоить.
Мама глянула прямо на меня.
- Пойди! - велела она.
Я неохотно поднялась. Нелегко перечить матери, обладающей силами Пробуждающей Совесть. Порой это просто невозможно. Я взяла кувшин и вышла из-за стола. Но, отойдя довольно далеко и оказавшись в тесном сумраке теней фруктового сада, где мама не могла увидеть меня, я остановилась.
Матушка подождала, пока я, по ее расчету, оказалась на таком расстоянии, что не могла ничего услышать. Стремительным движением отерла она со щек слезы и выпила последний глоток вина, еще оставшийся в стакане.
- Ну ладно! - твердым и каким-то чужим голосом произнесла она. - Поговорим о ценах.
- Мелуссина…
- Нет! - отрезала она. - Никаких красивых слов! Никаких пробудившихся мечтаний! Никакой лжи! Что ты предлагаешь, как ты можешь нам помочь?
- Дать деньги, которые тебе нужны, ту помощь, что может вызволить твоего сына и юного Никодемуса Равна из Сагис-Крепости.
- А ты уверен, что это тебе по силам?
Он пожал плечами.
- Ни в чем нельзя быть уверенным в этом мире. Однако Дар Змеи - большое подспорье, не так ли? Кто сможет пройти незамеченным мимо караульных на крепостной стене? Кто сможет заставить стража подземелья видеть сладкие сны, пока его ключи внезапно исчезают? Пробуждающая Совесть не сможет, Мелуссина! А чернокнижник сможет!
Моя мать медленно кивнула.
"Вот почему, - подумала я. - Поэтому она не выскочила нулей из-за стола в тот же миг, как услышала голос Сецуана Нам нужна помощь, а он может помочь. А чтобы спасти Давина, она готова заключить сделку с самим дьяволом".
- А цена? - спросила она.
- Ты уверена, что она существует?
- Да! И я хочу знать, что ты желаешь получить взамен, прежде чем мы двинемся хотя бы на шаг вперед.
- А что ты думала предложить?
- Не играй со мной!
- Я этого не делаю вообще. Назови свою цену, если ты так уверена, что помощь моя покупается и продается.
Мать встала. Она снова взволнованно расправила складки бледно-зеленого платья так, будто хотела вытереть ладони.
- У Дины нет Дара Змеи, - молвила она.
- Откуда ты знаешь? - спросил он. - Ты едва ли пыталась выращивать этот Дар. Если я правильно тебя понимаю.
- Поверь мне! У нее этого нет! - Голос матушки был тверд и напряжен, словно натянутый лук. - Но я по-прежнему достаточно молода, чтобы родить еще одно дитя. Дитя, которое достанется твоему роду.
Я чуть не выронила кувшин. Она… она… не может этого сделать! Тут же своим внутренним ухом я услышала предупреждение служителя о том, что Заведение не потерпит "распутства и бесстыдства". А то, что моя мать как раз предложила, было самым наираспутнейшим из всего, что я когда-либо слышала! Это куда хуже, чем обыкновенное распутство, когда женщина просто продает себя. У меня на глазах матушка предлагала продать нерожденное дитя.
Какой-то миг казалось, будто ей удалось ошеломить самого Сецуана. Но вот он поднялся из-за стола, подошел и встал перед ней.
Он обхватил руками ее лицо, примерно так же, как сделал это со мной сотню лет тому назад в тот день, когда я впервые увидела его в ярмарочной суете. И я знала, что мама закрыла глаза. Она могла одним взглядом отослать его назад, она могла сделать так, чтоб он не смел прикоснуться к ней. Но она этого не сделала.
Я подняла кувшин. Что если бросить его изо всех сил прямо в огромные стекла теплицы? Я уже видела это: стекло треснуло и разбилось, и осколки сыпались, будто ливень льдинок, на лимонные деревья, на белую скатерть, на Сецуана и мою мать…
Он поцеловал ее, а потом улыбнулся, и улыбка его была легка и мягка, как бархат.
- О, Мелуссина! - нежно произнес он. - Какая же ты все-таки неумелая лгунья!
Она отступила на шаг, вырвавшись из его рук.
- Что ты имеешь в виду?
- Скажем, что из всей этой истории получится дитя. Неужто ты и вправду хочешь заставить меня поверить, будто ты его отдашь?
Мама замешкалась.
- Разве не это я обещала тебе? - спросила она.
Но даже я услышала, что она и не думала этого делать. Я снова опустила кувшин.
Он покачал головой.
- Спасибо за щедрый посул, - поблагодарил он. - Но я помню, как было в последний раз. Я бы не поверил, что женщина на сносях может преодолеть столько сотен миль так быстро. Видно, решимость несла тебя как на крыльях.
Она отодвинулась от него еще на шаг.
Внезапно мне показалось, что она скорее испугана, нежели сердита.
- Чего же ты тогда хочешь? - спросила она.
- Время!
- Время?
Он кивнул:
- Время вместе с Диной. Время узнать ее.
- Время вызнать, есть ли у нее Дар Змеи, ты это имеешь в виду!
- Нет! - ответил он. - Не только это.
Отвернувшись от нее, он снова подошел к столу и глотнул из своего стакана.
- Она - единственная, - продолжил он. - Единственное дитя, которое у меня есть!
- Ну да! - презрительно произнесла мама. - Неужто ты хочешь заставить меня поверить, что я была у тебя одна-единственная? Тогда твоя мать и вправду остановилась на этом. Я скорее поверила бы, что она - раз! - и раздобыла тебе еще трех, четырех других… племенных кобыл.
Он запустил пальцы в волосы надо лбом. И показался вдруг чуть меньше ростом и более усталым. Обыкновенным, что ли?
- Были и другие, - как-то неожиданно кротко признался он. - Но я, как выяснилось, не особо плодовит.
- Какое разочарование! Для твоей матери!
- А ты не можешь не вспоминать ее на каждом слове? Она умерла! Пусть же покоится в мире. Послушай-ка теперь, Мелуссина. Ведь это не так уж удивительно… То, что отец хочет как следует познакомиться с дочерью.
Мама медленно покачала головой.
- Нет! - сказала она. - Дину ты не получишь!
Голос ее был непоколебим, как утес.
- Неужто ты и в самом деле откажешь мне в нескольких днях с Диной? Даже если это может стоить жизни твоему сыну?
- Мы справимся сами! - твердо ответила мать. - Мы всегда справлялись.
Внезапно что-то коснулось моей руки.
- Извините, могу я подавать…
Я испуганно обернулась. Кувшин выскользнул у меня из рук, и даже если б я пыталась поймать его, было слишком поздно. Крах! Дзинь! Звон раскатился громко, словно удар молнии, и осколки стекла разлетелись во все стороны. Девица в белом фартуке ошеломленно зажала руками рот. Мама и Сецуан - оба смотрели на нас. И я знала, что им известно! Я слышала все…
- Не пора ли подавать главное блюдо, гвоздь обеда? - спросила девица.
- Нет! - ответила мать. - Нам больше не надо! Идем, Дина!
Она молчала всю дорогу. И я не смела сказать ей ни слова. Только когда в конце пути показались белые постройки Заведения, я осмелилась открыть рот.
- Матушка!
- Да?
- Мы не могли бы… я имею в виду, дать ему эти несколько дней? А вдруг это и вправду спасет Давина и Нико?
Она круто остановилась.
- Неужто тебе не ясно, что он хочет сделать с тобой?
Я покачала головой:
- Он говорил - он хочет узнать меня.
- Дина! Никогда не полагайся на него. Он надеется, что у тебя есть дар. Дар Змеи! Он хочет, чтобы ты стала чернокнижницей, как он.
- Ты говорила, что этого дара у меня нет!
- Я так и думаю: его у тебя нет! Но… он твой отец. Это… возможно! Коли он пожелает, он пробудит Дар Змеи в тебе. И тогда… Дина, я просто не выдержу, если ты станешь, как он.
Род Змеи! Змеиное отродье! Змееныш! Я была уверена в том, что я сама смогу выдержать все это. Сама.
Заключить сделку с дьяволом…
В тот вечер матушка долго не засыпала. Я знала это, потому что и сама бодрствовала в ожидании. Она то и дело поворачивалась с боку на бок, да так, что нары скрипели. Но наконец все стихло, и, когда я осторожно свесила голову через край своей постели и поглядела на ее нары, она лежала, натянув перинку под подбородок, и спала.
Как раз сейчас было бы кстати умение передвигаться бесшумно, подобно Сецуану. Скользнуть с места, как змея, а не спускаться с нар медленно и осторожно, дюйм за дюймом, и ступать по скрипучим половицам.
Само собой, в переполненной горнице было темно, но ставни открыты, чтобы дать нам хотя бы немного воздуха. За окном висел в небесах летний месяц, гигантский и золотисто-желтый. Свет его, падая через окно, освещал то руку, то ногу, то складку перины и все то, что в ту минуту вообще высовывалось из коек. Мне не понадобилось одеваться. Заведение не тратилось на ночное белье, так что спали там в сером или вообще голышом. Я зашнуровала только лиф платья и шмыгнула к двери.
- Дина?
Я вздрогнула. Материнский голос был невнятный и сонный, она не совсем проснулась.
- Мне надо только по маленькому, - прошептала я.
Она ничего больше не сказала. Думаю, она заснула.
Я отворила дверь и прокралась на галерею.
Караульного у ворот Заведения не было, и если даже двое надзирателей совершали время от времени обход, то наверняка только для того, чтобы кто-нибудь не прокрался в кухню - тайком заморить червячка. От них было нетрудно спрятаться за конторой, переждать, а потом выбраться в спящий город.
Улицы были пустынны. Золотисто-бледный свет месяца падал, озаряя булыжник мостовой, темный и блестящий от ночной сырости. Идти посреди мостовой было бы слишком неосторожно, так что я держалась в тени стен домов.
Эта ночная прогулка была мне совсем не в радость. Судороги то сводили живот и грудь, то отпускали, и накатывала такая слабость, что казалось, будто я не смогу хорошенько вздохнуть. Это напоминало тот случай, когда я влезла чуть ли не на вершину дерева у пруда и не решалась спрыгнуть оттуда. И теперь я чувствовала себя так, что была бы готова слезть, если все, что я делала сейчас, не было бы ради Давина. "А ты молодец! - крикнул он тогда. - Давай прыгай, Дина!"
И я спрыгнула так, что у меня защемило в животе и засвистело в ушах. Потом он ужасно гордился мной и хвастался старшему Мельникову сыну. Но тем "прыжком", что я вот-вот совершу сейчас, никто не стал бы гордиться. Уж, во всяком случае, не матушка. Она была бы вне себя, если бы узнала, куда я собралась.
Постоялый двор "Золотой Лебедь" находился на противоположном конце города, далеко от Заведения, и все же можно было не выходить за городские стены. Я постаралась приметить дорогу, когда возвращалась в Заведение вместе с матерью.
Но когда я добралась до постоялого двора, там было уже темно и все заперто, как и повсюду в городе. Солидные ворота закрывали путь на двор, а я стояла и растерянно глядела на них. Я ведь представляла себе, что Сецуан будет стоять тут в ожидании и примет меня… Но, само собой, его там не было.
Я осторожно постучала в ворота. Никакого ответа, даже когда я постучала немного громче.
- Эй! - попробовала крикнуть я. - Можно войти?
Но в ответ лишь тишина. Похоже, там, за красивыми, выкрашенными в белый цвет ставнями все спали. Я направилась вдоль стен, чтобы поглядеть, нельзя ли войти где-нибудь в другом месте.
И такое место каким-то образом нашлось. Высокий каштан рос как раз у самой стены, окружавшей фруктовый сад. И я взобралась на него не как белка или Давин, но было уж рукой подать до самой высокой большой ветки, по которой можно перебраться через стену в сад.
То было древнее дерево, все в трещинах и узлах в тех местах, где некогда были отломаны ветки. Я попросту соскользнула вниз, отделавшись небольшой царапиной и ссадиной на руке. Но все же мне удалось перекинуть ногу через ветку и двинуться вверх, так что в конце концов я заглянула по другую сторону стены.
Там была теплица, где мы обедали. Теперь там было темно и тихо, но стол все еще стоял, и я могла различить белую скатерть посреди этого мрака. Казалось, я вновь слышу гневное обвинение, брошенное Сецуану Пробуждающей Совесть: "Твоя мать отослала тебя ко мне, как отсылают жеребца к кобыле, потому что ей пришло в голову обзавестись замечательным потомством". Потомство - это я. Может, и Сецуан думал так обо мне?
Ветка задрожала подо мной. Сначала я лишь уцепилась за нее покрепче, решив, что это порыв ветра. Но ветка задрожала вновь, и тут я поняла, что это не ветер.
Кто-то лез на дерево.
Я обернулась, чтобы посмотреть. Но даже если я почувствовала, что ветка, словно живое существо, дрожит подо мной, я не могла отчетливо различить чей-либо облик там, за моей спиной в кроне каштана. Одни лишь листья да темные и… Не мелькнуло ли там все же нечто блестящее: глаза, зубы или, быть может… быть может, клинок? Да, там кто-то был.
Я сидела тихо, как мышка. Хотя было бы лучше убраться отсюда, слезть на стену, а оттуда вниз, на землю. Но казалось, что руки и ноги мои замерзли, превратились в лед. Быть может, он меня не видел. Быть может, ему захотелось просто вскарабкаться на это дерево…
Бах! Что-то сильно ударило меня меж лопаток, и я чуть не выпустила из рук ветку. Я в ужасе оглянулась. Откуда этот удар?
Бах!
Снова удар! Еще один, прямо в предплечье, да так, что рука отнялась… Я утратила равновесие, метнулась и лихорадочно ухватилась руками и ногами за ветку так, что в конце концов повисла под ней.
И тут я увидала его… Надо мной, на ветке чуть повыше. То был лишь краткий миг, чтобы мельком увидеть: черные волосы, белое лицо, красная рубашка… Но вот он снова взмахнул своей грозной палицей, и снова досталось моим рукам. Жгучая боль… Пальцы скользнули, и я не в силах была удержать ветку. На миг я повисла, болтаясь головой вниз, словно летучая мышь, но потом даже ноги мои не могли удержаться, и я, точно камень, упала сквозь стеклянную крышу на стол, который треснул подо мною. Вокруг меня, дребезжа, полетели на пол осколки стекла, издавая какой-то диковинный тонкий звук, словно ледяные сосульки ударяются о брусчатку. Я лежала совсем тихо, не в силах видеть, не в силах шевельнуться, не в силах перевести дух. В первые минуты у меня даже ничего не болело.
Осколки стекла звенели и хрустели. А он направлялся ко мне… Я заметила это, хотя очень многое другое не замечала вовсе. Что-то коснулось моей лодыжки, думается - носок сапога. И тут вдруг вступила боль, не прямо в ногу или в какое-то другое место, а просто повсюду. Я заскулила!
- Мои сны, - прошептал чей-то голос. - Мои! Ты не смеешь отнимать их.
Я не понимала, что он имел в виду, но в голосе его слышалось столько ненависти и безумного гнева, что меня охватила паника. В висках застучало. Прочь отсюда! Я должна убраться прочь. Он желает мне зла, я это слышала. Я попыталась приподняться и сесть, но руки не слушались меня, от них не было толку.
Холодные костлявые пальцы коснулись моей шеи.
Но тут внезапно раздался совсем другой шум, послышались голоса, шаги. Я увидела свет, какой-то полыхающий свет под яблонями.
- Кто там? - воскликнул властный голос.
Сдавивший мне горло зашипел, будто кот, у которого отнимают мышь. Его пальцы на миг впились мне в шею. Но потом он разжал их, и какое-то время я слышала звенящие звуки его шагов, прежде чем он исчез во мраке. "Мне тоже следовало бы исчезнуть, - подумала я. - Они не очень-то обрадуются, когда увидят, что случилось с их теплицей".
Мне удалось приподняться и сесть, а затем встать на колени. Однако же дальше я не продвинулась, потому что внезапно в дверях оранжереи возник огромный толстый седобородый человек в ночной рубашке и с голыми ногами. Он держал в одной руке сковородку, а в другой - подсвечник.
Он стоял, разинув рот, и глядел на весь этот разор.
- Святая Магда! - воскликнул он.
Другой человек, стройнее и моложе, вынырнул из-за его спины.
- Что случилось?
- Эта чертовка расколотила теплицу вдребезги, - ответил толстяк, переступая через осколки.
Отшвырнув сковородку, он схватил меня за руку и поставил на ноги.
- Иди сюда, разбойница ты эдакая!.. Получишь так, что мало не покажется!
- Я не виновата!.. - попыталась сказать я, но он не слушал. Он отвесил мне такую пощечину, что моя и без того сбитая с толку голова закружилась еще сильнее.
- Она истекает кровью, - сказал молодой. - Должно быть, порезалась!
- Так ей и надо! Мало ей, воровке.
По правде говоря, только тут я обнаружила, что кровь стекала мне на руку. Где же рана? Где-то сзади, около плеча.
- Я не воровка… - пробормотала я.
- Разве? - спросил толстяк. - Тогда мы очень извиняемся, мадмуазель. У вас, несомненно, были свои причины перелезать через чужие стены посреди ночи и разбивать стекла в их теплицах!
- Да, но я…
- А свои извинения, девчонка, припрячь для Местера Судьи! Адриан, запри ее в погребе с припасами. Завтра ранним утром ею займется городская караульная служба!
- Нет! Мне нужно…
- Тебе нужно послушно следовать за Адрианом. Тебе еще подфартило, что я не огрел тебя как следует! - Он угрюмо оглядел остатки великолепной оранжереи.
Адриан взял меня за другую руку, ту, что не кровоточила.
- Идем! - приказал он. - Лучше не поднимать суматохи! И не перечить!