- Моя мать родила двенадцать детей, - сказал он устало. - Нашего рода ради. Всегда нашего рода ради. Потому что Дар Змеи должен был крепнуть, и семья могла стать еще могущественнее. - Его губы дрогнули, но вряд ли то была улыбка. - Мать была в бешенстве, когда Мелуссина исчезла. Весь дом трясло от страха несколько недель. И хотя мы искали, чуть не загнав до смерти лошадей, мы так никогда и не отыскали Мелуссину. Впервые я увидел кого-то, кто восстал против моей матери и счастливо сбежал от нее.
Я не могла себя заставить не думать о том, что случилось бы, если бы моя матушка не сбежала от них. Насколько иной была бы моя жизнь! "Весь дом трясло от страха…" Нет, я счастлива, что никогда не встречала мать Сецуана. Бабушка! Ну и словечко!
- Как она вырастила такую ораву?
- Что ей орава! Ее волновали только те, кто обладал Даром. Других она поручала заботам челяди.
- И для этого заводить детей?
Он слегка покачал головой.
- Верно, это так! Но… когда ты рожден в гуще всего этого, то не очень задумываешься… Так поступала и ее собственная мать. А еще раньше - мать прабабушки. Своего рода ради!
Холодом веяло от всего этого. И мне вспомнился голос матушки: "Твоя мать подослала тебя ко мне, как посылают жеребца к племенной кобыле. Потому что полагала, будто потомство могло стать необыкновенным".
Веяло холодом, да! И я в самом деле похолодела.
- Когда я был малышом, я гордился тем, что был одним из "истинных" детей своей матери, - произнес Сецуан с горечью. Так она называла нас, тех, кто не разочаровал ее. Теперь же я порой размышляю о том, не были ли те, кого воспитали во флигеле для прислуги, самыми счастливыми из нас.
- А Скюгге был одним из ее "истинных" детей?
- Нацим! Нацим был ни то ни се. Много раз, бывало, и он попадал во флигель для прислуги. Но всякий раз ему удавалось сотворить нечто особенное и переубедить нашу мать: он, дескать, достоин того, чтобы им заинтересоваться. В конце концов она отдала его мне как своего рода… испытание для подмастерья. Если бы мне удалось пробудить Дар Нацима и сделать этот Дар годным к употреблению, она сочла бы меня выучившимся.
Он невольно кинул взгляд через плечо, в направлении нашего лагеря, где по-прежнему слышались жалобы Скюгге.
- Нациму было двенадцать, мне - двадцать один год. Мы оба были слишком молоды.
Я судорожно подняла голову. Неужто Скюгге моложе Сецуана? Когда видишь их вместе днем, то можно подумать, будто все наоборот. Днем Скюгге походил на старика, хотя речи его звучали как речи ребенка.
- Я был силен и горд своей силой. А Нацим… ему так хотелось! Ему так хотелось быть одним из нас, одним из "истинных"! Но Дар его был слаб. Как бы он ни пытался, как бы строго я ни обучал его, все равно по-настоящему не выходило. И я решил дать ему сонный порошок.
Сецуан встретился со мной взглядом. Его глаза были будто бездонные пропасти, темные и беспросветные.
- Это было не ради него, - хрипло сказал он. - Или не только ради него. Это было лишь потому, что я сам не желал терпеть поражение. Я хотел выдержать испытание. Хотел быть Местером. И я стал им.
Он облизал губы и на миг закрыл глаза. Затем открыл их с усилием.
- Я стал Местером. А Скюгге остался Скюгге, моей Тенью. Не сразу. Но постепенно… Нацим опускался, день за днем, год за годом. И в конце концов остался только Скюгге, только Тень. Скюгге полагает, что я украл его душу и что он в один прекрасный день заставит меня вернуть ее обратно. "Местер должен стать Тенью, а Тень - Местером". Ты, верно, слышала, как он говорил это.
Я, вздрогнув как от холода, кивнула. День мести - так он назвал его. "И в тот день Смерть достанется маленьким девочкам!"
- Он, пожалуй, прав, - медленно произнес Сецуан. - То, что я украл его душу, можно сказать, правда. Но, боюсь, ему никогда не получить ее обратно.
Мало-помалу Скюгге смолк. Может, он заснул. Я лежала, плотно закутавшись в одеяло. Последний остаток солнечного тепла давно покинул скалы, и холод, если не накрыться как следует, щипал уши и нос. Мне хотелось пить, горло у меня пересохло, но я слишком устала и слишком замерзла, чтобы подняться и найти мех с водой.
- Сецуан! - попыталась прошептать я. Я никак не могла заставить себя сказать: "Отец!"
- Мм-х?
Его голос был какой-то смутный ото сна.
- Если Скюгге будет с нами, нам никогда не войти в Сагис-Крепость.
Он вздохнул:
- Пожалуй, ты права.
- Но что нам делать?
Некоторое время он молчал.
- Не думай об этом, - наконец сказал он.
- Нам надо освободить Давина и Нико. - Мне хотелось рассказать о том, что мне снилось, но я не решалась. Мне казалось, что сон этот станет явью чуть больше, если я произнесу это вслух. Словно Смерть так или иначе прислушается и, услыхав свое имя, придвинется поближе. - Ты ведь обещал!
- Да! Я обещал!
Я услышала, как он зашевелился, возможно, перевернулся на другой бок.
- Ложись-ка теперь спать!
- Но…
- Я придумаю что-нибудь! А теперь спи!
Нам потребовалось еще шесть дней, чтобы добраться до Сагиа, города, расположенного внизу, прямо под Сагис-Крепостью. Каждая ночь была кошмаром. Нам пришлось очень скудно кормиться, потому что нельзя было позволить Скюгге приближаться к другим людям, да и спать пришлось очень мало, потому что приходилось связывать его на ночь. Когда мы связывали его, он выл, как в ту самую первую ночь. Просто невероятно, как можно возненавидеть человека, из-за которого не спишь ночами. В конце концов я от всей души желала, чтоб он вообще не родился на этот свет. Или хотя бы родился так далеко отсюда, чтобы мне никогда не видеть его тощие жадные пальцы, не ощущать его кислый запах и не слышать его пронзительный голос.
И вот теперь мы стояли здесь, в небольшой айвовой рощице неподалеку от города. Плоды айвы были не чем иным, как мелкими коричневато-зелеными почками, вовсе несъедобными. Но внизу, в городке, по слухам, было целых три постоялых двора. Подумать только, снять горницу на одном из них, отмыться наконец, досыта наесться и спать до тех пор, пока не пройдет усталость. "Всего одну ночь спокойного сна! - молила я. - Всего одну ночь!" А еще я хотела вновь поверить в безошибочную способность Сецуана-чернокнижника. Я снова хотела поверить в то, что он может проникнуть в Сагис-Крепость, освободить Давина, Нико и невидимкой выбраться оттуда.
Мы были совсем близко от Сагис-Крепости. Если я чуть откину голову, то увижу серые зубчатые ее стены. Я увижу дома в городе Сагиа, с остроконечными верхушками строений и темными, покрытыми сланцем крышами и просмоленными ставнями на окнах! И городские ворота! Нужно меньше часа, чтобы спуститься вниз. Но пока Скюгге на хвосте, у нас нет никакой надежды проникнуть туда, не говоря уж о том, чтобы незаметно пройти через Сагиа, подняться на дорогу к крепости, перевалить через Драконий ров, о котором и говорить-то страшно, и миновать огромные черные железные ворота Сагис-Крепости.
- Ты ведь говорил: что-нибудь придумаешь, - прошептала я Сецуану. - Что ты надумал? Связать его и бросить одного, уйти от него? Запереть его в пещере? Нам придется что-то сделать.
- Дина! - беззвучно произнес он. - Перестань меня мучить!
Вид у него был неважный: измученный, хворый и усталый. И более того, глаза его казались мертвыми. Может, и вправду было с моей стороны ошибкой мучить его, как он это называл, но я тоже устала. И оголодала, и была в отчаянии! Ведь Давин и Нико в Сагис-Крепости уже… уже много дней. Больше недели. Почти две. Чего только не могло случиться с ними за это время…
- Ты обещал мне, - сказала я. - Мы заключили сделку. Если обманешь меня, я не желаю быть твоей дочерью!
Было неожиданно больно произнести эти слова, потому что в глубине души я уже начала думать о нем как об отце.
Он молчал ужасающе долго. Я испугалась, что он размышляет о том, как получше объяснить мне: пройти в Сагис-Крепость невозможно и нам остается только повернуть и возвратиться назад. А что если это никогда и не было возможным? Что если он все это внушил мне, чтобы увести от матери? Мысль об этом заставила меня похолодеть до мозга костей. Но матушка верила в это - разве нет? Она верила, что он может так поступить. Она лишь не желала заплатить требуемую им цену.
- Подожди меня внизу у городских ворот! - велел он.
Мое сердце подпрыгнуло. Он что-то придумал. Но почему он не хочет сказать что?..
- Сецуан!..
- Иди! - продолжал он. - Это не надолго!
Он вытащил из-за пояса флейту, а я кивнула. Он подарит Скюгге сон! А когда он проснется, мы будем уже по другую сторону городских ворот. Только бы Скюгге не увязался за нами. Он мог быть хитрющим, когда надо… Я знала это. Сколько сна пошлет ему Сецуан?
Скюгге, который объедал несъедобные почки айвы, обернулся, словно шестое чувство подсказывало ему, что произойдет, когда Сецуан коснется флейты.
- Сон? - прошептал он. - Местер желает даровать Скюгге сон?
- Да! - ответил Сецуан. - Дина, иди! Подожди меня внизу!
Я побрела вдоль дороги. От пыли носки моих башмаков стали совершенно желтыми. По обеим сторонам колеи высился чертополох ростом с человека, а пчелы жужжали в его синевато-лиловых цветах.
За моей спиной уже заиграл Сецуан. Я сделала еще несколько шагов. А потом ноги сами по себе остановились.
Эта музыка звучала не так, как в последний раз, когда он даровал Скюгге тот сон, которого он жаждал. И вовсе не так, как в тот раз, когда он выманивал сводного брата из его убежища. На самом деле я никогда прежде не слышала, чтобы Сецуан так играл.
День был необычайно светлый и яркий. На небе сияло солнце, чуть прикрытое завесой из нескольких легких тучек. И все-таки я внезапно подумала о лунном свете. Свет месяца и благоухание мягких, как бархат, летних сумерек! Птица, что услышит звуки флейты, подумает о своем гнезде. Котенок найдет свою мать-кошку. "Домой! - звала флейта. - Покой в доме! Отдых! Пришло время сладко заснуть!"
Внушила ли я что-то себе, или в самом деле стало темнее? Где то поле клевера, аромат которого, как мне почудилось, я вдыхала? Голубка, что сидела на ветке рябины чуть подальше, чистила перышки на грудке, а затем спрятала головку под крылом. Пчелы больше не жужжали в цветах чертополоха вдоль обочины. Даже ветер замер на лету!
"Отдохни! - шептали звуки. - Спи! Будь спокоен! Здесь не настигнут тебя никакие опасности!"
Это было красиво. Это было необъяснимо красиво. Будто закат солнца. Будто кристаллы льда как раз перед тем, как растаять. И все же я начала дрожать. Все тело мое дрожало. Я внезапно подумала о моем сне, о Давине. Его здесь нет. Наполовину погребен, с закрытыми глазами… А флейта по-прежнему взывала: "Глаз, закройся! Ныне отдохни! Сердце, уймись! Перестань биться!"
Нет!
Мне бы выкрикнуть громко это слово, но ни единый звук не сорвался с моих губ. Казалось, будто флейта похитила мое дыхание, а вместе с ним и голос. Я заткнула уши пальцами и попыталась заглушить звук. Я еле двинулась с места на оцепенелых ногах, но теперь я шла уже не вниз, к городским воротам, а обратно, к айвовой рощице. Я не могла спешить, да это уже было все равно, потому что я знала: слишком поздно!
Флейта смолкла. И мигом подул ветер, засияло солнце, резко запахло пылью и чертополохом, а голубка на дереве забила крыльями. Сецуан сидел, прислонившись спиной к айвовому дереву. Голова Скюгге покоилась на его коленях. Однако же тело Скюгге было вялым и безжизненным, сердце его не билось, дыхания не было. Я знала, что он мертв.
- Ты убил его! - сказала я. - Твоя музыка замучила его!
Сначала Сецуан мне не ответил. Флейта лежала на земле, руки его были пусты и вялы, а вид такой, будто он сам был едва жив.
- Ведь я велел тебе ждать внизу у ворот! - в конце концов пробормотал он.
Его голос был тонкой истертой нитью, и он не пытался что-то отрицать или защищаться. Вместо этого он удивленно глядел на меня.
- Ты плачешь, Дина? Ты оплакиваешь его?
- Ну да!
- Но ведь он причинил тебе столько зла!
Я не ответила. А Сецуан все глядел на меня, будто не понимая, почему я плачу.
- Он бы выдал нас, - произнес он в конце концов так, словно то была веская причина…
- Но можно ли из-за этого… Нельзя же только из-за…
А я ведь, по правде говоря, сама просила об этом!
Моя доля вины терзала меня, как битое стекло босые ноги. Полузадушенное рыдание сотрясло меня. Меня лихорадило.
Сецуан медленно поднялся на ноги. Он подошел и, наверное, хотел утешить меня, обнять. Но я видела лишь его руки, гибкие прекрасные руки флейтиста, которые только что убили человека. Я отпрянула, не желая, чтобы он прикасался ко мне.
Он остановился. Он долго смотрел на меня, и взгляд его был злобен.
- Мне придется избавиться от него, - сказал он. - Похоронить. Оставайся здесь, пока я не вернусь.
Наклонившись, он поднял Скюгге и взял его в свои объятия так, как носят ребенка. Похоже, это мертвое тело вообще нисколько не весило.
Я не произнесла ни слова. Я по-прежнему тряслась всем телом, как избитая собака. Я не хотела видеть никого из них, ни его, ни Скюгге. Я хотела домой. Но у меня не было дома. Быть может, у меня теперь не было даже матери, потому что кому нужен ребенок, у кого Сецуан в отцах? Он заиграл Скюгге до смерти. Он украл его дыхание, остановил его сердце и убил его своими змеиными трюками. И еще не понял, почему я плачу.
Он стоял, держа в объятиях своего сводного брата, и лицо его было столь замкнутым и чужим мне, что казалось, будто я никогда прежде не видела его.
- Дина. Оставайся здесь!
- Да! - только и молвила я.
Я не осмелилась произнести ничего больше.
Смерть человека
Ты не хочешь поесть?
Я молча покачала головой.
- Дина! - Он придвинул ко мне миску. - Тебе это необходимо.
Я смотрела на мертвого цыпленка, что лежал там со своими торчащими обгорелыми ножками. Может, еще сегодня утром он бродил по двору и клевал зерно. Пока кто-то не поймал его, не отрубил ему голову и не зажарил. Во рту было кисло, словно меня только-только вырвало. Как раз теперь есть мертвого я не могла. Да смогу ли я еще когда-нибудь есть убитое существо?
- Поешь!
- Я не голодна!
Он окинул быстрым взглядом харчевню.
- Люди смотрят! - сказал он.
Мне было все равно…
- Тогда заставь их видеть что-либо другое, - горько сказала я. - Ты ведь такой мастак врать!
Он слегка вздрогнул, но лицо его было так же невыразительно, как и тогда, когда он умертвил Скюгге.
- Я очень устал, Дина, - тусклым голосом сказал он, - да и ты тоже. Если не поешь, захвораешь! А есть у нас средства ждать еще несколько дней, пока ты поправишься? Это тебе лучше знать!
Я ненавидела его. Ненавидела его руки, его голос и его холодный ум, что всегда мог изобразить дело так, что выбора у тебя не оставалось. Однако же я съела немного хлеба.
Войти в Сагис-Крепость оказалось неожиданно трудно. Караульные у ворот требовали всевозможные бумаги, которых у нас не было: "Документы на проезд" - так называли их они. Нам требовалось разрешение Князя, его подпись на обрывке пергамента, чтобы проехать из одного города в другой. Я верила: Сецуан может легко убедить их в том, что такой знатный господин не нуждается в разрешениях, но он стоял там, усталый и грязный, словно был не чернокнижником, а запыленным и измученным странником, с осликом и боязливой, молчаливой девочкой, по его словам - дочерью. Кончилось тем, что ему пришлось заплатить караульным какие-то монетки, которые они называли "пеня". А потом пришлось продать и ослика, чтобы раздобыть деньги на горницу в самом дешевом из трех постоялых дворов Сагиа, под названием "Черный Дракон".
Сецуан доел остатки цыпленка. Стоил он шесть марок, и Сецуану пришлось выложить деньги вперед, прежде чем хозяин согласился его подать. И это - он, тот, кому придется уговорить стражей Сагис-Крепости пропустить нас к Давину и Нико?! Тяжкое ощущение безнадежности целиком охватило меня.
- Мне надо немного поспать, - сказал он. - По-моему, это нужно и тебе. Ты, во всяком случае, поднимешься со мной и ляжешь!
Это был приказ. Я поднялась за ним по лестнице. Он был прав: люди глядели нам вслед! Может, они не так часто видели чужаков?!
Мы обнаружили, что нам досталась не горница, а всего-навсего каморка с застиранной занавеской из грубого холста, такой выцветшей, изношенной и покрытой пятнами, что едва можно было разглядеть: некогда она была голубой. Там была кровать и два крючка, на которых можно было повесить одежду. Больше ничего!
- Ложись к стенке! - сказал он.
Боялся ли он, что я улизну, пока он спит? Или же потому, что он по-прежнему пытался сторожить меня? Я этого не знала. Я так устала, что мне все было безразлично.
От матраца исходил кислый, скверный запах, напомнивший мне Скюгге. Но я легла, завернулась в свое одеяло и уснула.
Я проснулась в полдень оттого, что кровать скрипнула подо мной. Сецуан поднялся. Спал ли он? Вид у него был такой же измученный, как и раньше.
- Я пойду и разведаю у крепостных ворот! - сказал он. - Мне нужно вызнать, кого они впускают и выпускают!
Я ничего не ответила.
- Я могу оставить тебя, Дина?
О чем это он? Спросил, не думаю ли я улизнуть или не боюсь ли остаться одна?
- Иди! - ответила я.
Но он продолжал смотреть на меня, словно не был уверен…
- Да иди же! - сказала я.
- Поспи еще немного, если сможешь! Я скоро вернусь!
И он наконец ушел.
Некоторое время я лежала, глядя на доски потолка. Некогда их побелили, но теперь они были серо-желтыми и в крапинку, словно гуда просочился дождь. Из щелей свисала проволока и какие-то чудные, вроде совиной отрыжки, комки паутины, пыли и прочего дерьма. Одиннадцать досок было над нашей каморкой. Я сосчитала их. Затем, закрыв глаза, попыталась заснуть снова, но даже при моей усталости сон не шел…
Мне хотелось пить. Я бы и поела. Пять кусочков хлеба слишком мало даже тому, у кого живот не так глубоко впал, как мой.
Я еще раз пересчитала доски на потолке. Потом села и пересчитала доски на полу, что видела с того места, где спала. На это ушло немного времени. Половиц было всего четыре. Затем я поднялась, поправила волосы пальцами и спустилась в харчевню.
Немного постояльцев или пришлых гостей было на постоялом дворе "Черный Дракон" в тот полдень. За ранним обедом сидел торговец оловянным товаром в окружении утвари, которую он собирался продать, да двое стариков играли в кости, прихлебывая пиво. В этот час хозяину харчевни не приходилось сбиваться с ног. Но меня он старательно не замечал.
- Простите! - сказала я в надежде привлечь его внимание.
Но это не помогло. Он изо всех сил делал вид, что следит за игрой в кости.
- Простите!
Я произнесла это погромче. Достаточно громко для того, чтобы он был вынужден взглянуть на меня.
- Да? - недружелюбно спросил он.
- Не дадите ли вы мне напиться? И быть может, также немного хлеба?
- Где твой отец?
- Вышел! Но он скоро вернется.
- Ага! Значит, подождешь, ничего с тобой не случится.