* * *
Антонина была рядом. Спала сидя, зябко закутавшись в шерстяной платок, устало привалившись к изголовью его постели. Волосы - растрепались, под глазами - тёмные круги…
Глеб вздохнул. Осторожно, чтобы не разбудить, вынул из оттопыренного кармана её халата телефон, разблокировал одним движением большого пальца. Мобильник тихонько пискнул, засветился. Глеб выбрал в меню пиктограммку "дата", посмотрел на число и тихонько присвистнул. Прошла всего одна ночь?!! Фантастика! А там, в той удивительной жизни, протекло едва ли не целое лето…
Это только на Ямале подобное возможно было - чтоб почти полгода длилась ночь… И - зима кромешная. Не, ну его… Чем полгода зима - лучше лето, пусть и длиною в одну лишь ночь…
Руся разом вспомнил сладкий дух нагретой на солнце земляники, и купание до одури в тихой приветливой Клязьме, и особый вкус колдезной воды, и ночи на сеновале - терпкий, щекочущий в горле запах свежего сена, колкая труха под рубахой, шумные протяжные вздохи хозяйской коровы откуда-то снизу, и звёзды на небе - огромные, похожие на крупицы крупной соли, - видные ему сквозь щели в дощатой стене сенника.
Так неужели и правда это был всего лишь сон?
Можно, конечно, признать всё это плодами его воображения, бредом, сном… Но пчёлы! Они кусались более чем реально! И опух он по-настоящему.
Хотя… Говорят, под влиянием гипноза от простой монетки может возникнуть настоящий волдырь, как от ожога…
Глеб покосился на Тоню, осторожно, чтобы не побеспокоить её, откинул край одеяла, высунул ноги и потёр грязные босые пятки друг об друга. М-да, улёгся с такими ножищами да в чистую постель. Ну, если честно, не до мытья уж тут было.
Хорошо, кстати, что Тоня ничего не заметила, подумал он, пряча немытые пятки обратно. И плохо, что он вчера начал рассказывать ей всё как было на самом деле… Да, зря брякнул, не подумав… Просто очень уж больно было - даже и соображать перестал.
Но Тоня, похоже, не поверила. Смотрела озабоченно, трогала лоб, гладила по волосам. В этом мире в путешествия во времени поверить могут только ненормальные, вроде каких-нибудь уфологов или парапсихологов, которые притворяются, что верят во всякую несуществующую чушь… Но Тоня же не Полумна Лавгуд - с редисками в ушах вместо серёжек.
Однако ноги грязные, это факт. Так что приходится признать: всё было по-настоящему.
А в разговоре с Антониной на этой версии настаивать не стоит. Ещё всерьёз подумает, что он спятил! Учитывая, что здесь прошла всего одна ночь, можно было бы вообще ничего не объяснять. А укусы списать на какую-нибудь внезапную аллергию - мало ли чем он мог объесться…
Ладно, отмажусь как-нибудь, решил он. Скажу - сон приснился…
Часть четвёртая. Вор поневоле
Пыльные амуры
Четвёртый день их петербургских каникул подходил к концу.
Луша в махровом халатике и с полотенцем на плече она стояла у окна гостиной, и глядела сквозь стекло на боковой фасад Шуваловского дворца, который выходил на Итальянскую, как раз напротив их дома. Влажные, только что вымытые волосы её сияли.
- Какие они пыльные, эти бедняги путти… - вздохнув, вдруг сказала она.
Глеб с Русей, развалившиеся на диване, скептически хихикнули. Девчачьей жалости к пыльным амурам они явно не испытывали…
Мальчики, ну что с них возьмёшь… Луша гордо встряхнула мокрой головой, распространяя благоухание. Просто сегодня ей хотелось, чтоб весь мир сиял чистотой вместе с нею!
Мир, надо заметить, не разделял этого желания. На кухне стоял страшный кавардак, и Лушу там поджидали грязные тарелки: сегодня была её очередь мыть посуду. Впрочем, оптимистка Раевская унывать не собиралась. Гора посуды ей явно была нипочём. Тарелки она вымоет в два счёта, вот только волосы подсохнут…
- "Амур скорбел - и ничего другого/ Не оставалось мне, как плакать с ним,/ Когда, найдя, что он невыносим, / Вы отвернулись от него сурово…", - медленно проговорила Тоня, оторвавшись от штопки Глебова дырявого носка и с иронической усмешкой уставившись в окно, на покрытых копотью путти.
- Кто это сказал? - заинтересовалась Лукерья, не прекращая прихорашиваться.
- Это - Петрарка… - ответила Тоня. - Франческо Петрарка, великий итальянский поэт.
- Ой! Это он прям об этих амурах написал? - удивилась Луша.
- Да нет, что ты. Именно этих амуров, что напротив, Петрарка никогда не видел, ведь он жил в 14 веке. А Санкт-Петербургу всего-то триста лет… А писал он о неразделённой любви. Он любил, а его возлюбленная не отвечала ему взаимностью. И он писал и писал сонеты, и посвящал их своей Лауре…
Глеб вдруг поперхнулся леденцом. Скривился, закашлялся и, схватившись за свою "пиху", принялся с какой-то неожиданной, прям-таки неуёмной злостью давить на кнопки.
Луша удивлённо скосила глаза на резко помрачневшего Рублёва.
- А-а, - вдруг вспомнила она, - Тоня, так это его книжка у тебя тут валяется. Ну та, что на итальянском…
Глеб молча, со свирепым выражением лица склонился над "пи-эс-пи", отстреливаясь от скачущих по пятам отвратительных монстров.
- Так его тоже Франческо зовут, как кого-то из твоих знакомых итальянцев? - сообразив, обрадовалась Луша, и в глазах её тут же запрыгали лукавые искорки. - Вот это совпадение!
- Это распространённое в Италии имя, - пробормотала Тоня.
- Ха-ха, по крайней мере у этого Франческо не было ни малейшего шанса, - зло бросил Глеб, казалось бы не слушавший разговор.
- О чём это ты? - карие Лушины глаза уставились на него в упор. - О любви?!
- Вот ещё! Я про этих… - он ткнул пальцем в окно, - про амуров ваших пыльных…
- Наши? - У Луши что-то вдруг сжалось внутри… - Не наши, а ваши, питерские… - нарочито-беззаботно засмеялась она, тщательно скрывая смутное разочарование. И - ушла с независимым видом, встряхивая мокрыми кудрями.
Рублёв только невесело усмехнулся.
Из глубины квартиры зашумел фен. Глеб зыркнул в сторону Тони, и снова мрачно уставился в экран. Тоня озабоченно посмотрела на часы, потом - недовольно - на Глеба с "пихой" в руках, и холодно процедила:
- Та-ак, у тебя ещё пять минут и ты сдаёшь мне эту штуковину. Хватит глаза портить.
Молчание было ей ответом.
Тоня утомлённо провела ладонью по лицу, посмотрела на Глеба, не отрывавшего глаз от экрана, и вздохнула. Ну вот, опять… Снова неизвестно откуда взявшееся отчуждение стеной встаёт между ними…
* * *
Уже совсем стемнело, когда все дети на Итальянской - кроме почти растворившихся в питерских сумерках беспризорных амуров - были выкупаны, высушены и накормлены. На кухне - прибрано, а посуда помыта.
После ужина они собрались в просторной квадратной комнате - кабинете хозяина-музыканта, в которой стоял небольшой, так и называвшийся кабинетным, рояль с полированной, местами выщербленной крышкой. Многочисленные высокие стеллажи, забитые нотами, книгами, альбомами высились вдоль стен. С верхних полок покровительственно глядели на всю компанию бронзовые и мраморные бюсты.
Верхний свет зажигать не стали. Расположились кто с книжкой, кто электронной читалкой на небольшом диванчике под торшером, а Глеб так и прямо на полу…
- Мандаринов хочется… - вдруг произнесла Тоня мечтательно. - Когда я была маленькой, почему-то представляла себе, что мой принц при первой же встрече спросит меня: "Хочешь мандаринов?" Ну и тут же угостит, разумеется…
- Ты любишь мандарины?
- Ещё как! Глеб, кстати, тоже. Мы с ним - мандариновые маньяки. И ещё мне нравится, что с них легко, сама собой кожура сдирается. Даже стихи есть такие "И сама собой сдирается с мандаринов кожура…"
- Стихи??? - переспросил Руся, подсаживаясь к роялю.
- Ну да, был такой поэт Мандельштам. Впрочем, неважно… Как мандарины не любить - они же пахнут праздником - Рождеством, Новым годом. Временем чудес…
- У-у, до времени чудес ещё далеко… Ещё осень… - протянул Руслан, и подкрутив чёрный лаковый табурет, стал наигрывать грустную детскую пьеску под названием "Дождик".
Звучал инструмент превосходно. Прозрачные, немного печальные звуки капали, дрожали, сливались в струйки…
- Тоня, мама сказала, ты в Италию собираешься? Правда?
Музыка прервалась. Долгое испуганное эхо повисло в сумеречной тишине - словно последние капли на мокром после дождя карнизе.
Глеб нахмурился и замер, даже дышать перестал.
Тоня отложила книгу. Ответила не сразу.
- Правда. Собираюсь. Давно мечтала. Надо пользоваться случаем, ехать, пока зовут.
Луша заёрзала, заахала - зовут - ну как же здорово, как здорово! Ляпнула мечтательно:
- Ой, а вдруг ты там замуж выйдешь…
Руся фыркнул - кто о чём, а сестра нынче всё о свадьбах, - и, ухмыляясь, заиграл свадебный марш Мендельсона, нарочно не в той тональности. Марш зазвучал криво, издевательски…
Глеб со страдальческим выражением лица зажал обеими руками уши.
Руся ещё поддал жару, остервенело нажимая на педаль.
- Кончай, Руся! - взмолилась Луша.
Руся пожал плечами и прекратил терзать инструмент. Крутанулся на одноногом винтовом табурете, взглянул Тоне в лице, просил уже вполне серьёзно:
- Как же мы тут без тебя-то будем?
Тоня беззаботно отмахнулась:
- Проблем-то!!! Приедете ко мне в Италию, если что. Вот, как нынче в Петербург приехали.
- Ой, Руся, пускай! Пускай Тоня выйдет за итальянца! О, давай, Тонь! - Луша оживилась, прямо в ладоши захлопала.
Глеб зыркнул на неё, стянул с нижней полки толстенный иллюстрированный альбом в глянцевой суперобложке и принялся сосредоточенно его перелистывать, словно бы полностью уйдя в созерцание репродукций на мелованных плотных страницах.
- У тебя будут дети… такие, ну, итальянские… - продолжала щебетать Луша, обнимая Тоню. Смутно белевшие в заоконной тьме призраки гипсовых младенцев согласно кивали.
- Много! И все они будут лопать спагетти аль-денте. И соус болоньезе… - хохотнул Руслан, намекая на фразы из Тониного итальянского разговорника.
Луша только фыркнула. Что б он понимал?!
Глеб тем временем продолжал угрюмо пялиться в альбом по древнерусской живописи.
Глядя на своё отражение в крышке рояля и старательно поправляя волосы, Луша обратилась к нему:
- Глеб, а ты хочешь в Италию?
- Нет. - Он мрачно захлопнул книгу.
На мгновение Русе показалось, что всё это время Глеб держал её верх ногами…
Рублёв резко поднялся.
- Сдалась мне эта Италия! - зло сказал он, неловко запихивая альбом на место. - Мне учиться надо.
- Ну так в каникулы! - всё уговаривала его Луша, рассеянно любуясь на себя в полированное чёрное зеркало, поправляя непослушный локон. - Лето же длинное.
- Мне… у меня… - Глебу наконец удалось всунуть альбом между другими корешками, едва не надорвав блестящий глянцевый "супер". - У нас практика всё лето… - выдохнул он наконец и выскочил за дверь.
"Врёт. Не всё лето у них практика… Может и вовсе никакой практики нет…", - понял Руся, всё это время внимательно смотревший на Глеба.
Руслану тоже был не по душе дурацкий разговор про итальянских младенцев. Он полагал, что с Тоней гораздо интереснее, когда при ней нет никаких дурацких младенцев. Ну, вроде их с Лушей младшего брата Федюни, который сейчас-то стал парень что надо, а пока не подрос, вечно хныкал и писался.
Зазвонил телефон, Тоня поднялась и ушла разговаривать на кухню.
Руся с Лушей остались в комнате одни.
- Чего он расстроился-то…
Руслан фыркнул. Оказывается его ненаглядная сестрица тоже кое-что заметила кроме своего прекрасного отражения в рояле.
- Чего-чего… Тоня уедет в Италию, а Глеб - куда? - Руся поднялся с табурета, закрыл рояль, глухо стукнув крышкой, бросил с горечью: - Он-то здесь останется…
- Как это здесь? - непонимающе выдохнула Луша. Покусала губы, подумала. Спросила возмущённым испуганным полушёпотом: - Ты что думаешь, Тоня его тут оставит?
- Ему ещё лет шесть учиться, в Нахимовском-то, - угрюмо подтвердил Руслан.
- Ну так пусть учится! Другие тоже - учатся, а на каникулы - домой ездят.
- Так нет у него дома-то. Он у Тони на каникулах.
- Ну вот - где Тоня, там и дом!
- Ты Луша! Ты тупишь просто! - разозлился Раевский. - Не понимаешь будто. Как она его с собой возьмёт? Ты не слышала, его документы где-то там застряли? Ничего там не оформлено, и фиг когда ещё всё это случится. Не отпустят его к ней, если Тоня за границу уедет. А у неё там свои собственные дети народятся… А может муж вообще не захочет Глеба к себе забирать…
- Тоня Глеба не бросит! - голос Луши поднялся почти до крика. - Я точно знаю. Уверена абсолютно!
- Тише, не кричи ты так, - зашипел на неё Руся, оглянулся, поспешно придавил ладонью неплотно закрытую дверь. - Эх, Луша… Уверена она… А вот Глеб, похоже, не уверен. Чего тебе приспичило его спрашивать про Италию??? Расстроила человека!
Луша надула губы:
- Какие вы, всё-таки, мальчики, пессимисты!
- Хорошо быть оптимисткой с папой, мамой и двумя братьями…
- Один из которых - непроходимый пессимист, - со слезами в голосе бросила она Русе и выбежала из комнаты.
Бамбини пикколини
С утра на кухне было шумно. Впрочем, как всегда. На сковородке шипела яичница, гудел чайник, а поверх всех этих звуков плескались бурные волны торопливой итальянской речи - включённый телевизор был настроен на какой-то итальянский канал. Тоня слушала по утрам за завтраком итальянские новости - "для практики". Не то чтобы Антонина сильно интересовалась итальянской политикой или спортом, просто она активно учила язык: "Скузи, прего, грацие милле, ченто перченто…"
Похожее на скороговорку "ченто перченто" означало всего-навсего прозаические "сто процентов", однако звучало в доме к месту и не к месту, и смешило всех, и больше всех саму Тоню. А всю их развесёлую компанию она называла не иначе, как "бамбини пикколини" - маленькие деточки. В шутку, конечно. Некоторые ростом почти с Антонину вымахали, те ещё "бамбини"…
"Бамбини пикколини" Раевские искоса поглядывали на экран, лукаво перемигивались, и по очереди подливая в хлопья молоко, повторяли итальянские словечки - да так лихо, Тоня просто диву давалась.
Даже Глеб к ним присоединился, хотя вообще-то не разделял Тонино увлечение итальянским - вдруг желчно, но при том с отличным выговором, бросил какую-то итальянскую фразу.
Тоня, караулившая у плиты кофе, удивлённо обернулась. Она даже до конца не поняла смысл сказанного, вроде как ругательство, что ли.
Руся загоготал. Луша покосилась на Тоню, и тоже смущённо прыснула.
Ничего себе… Она долбит, долбит уже который месяц, а эти трое - на лету хватают… Не дети, полиглоты какие-то.
С плиты послышалось тихое шипение. Луша всплеснула руками:
- Ой, Тоня! Убегает!
Тоня ахнула, но было поздно. Её утренний кофе безвозвратно вытек на плиту, потушив газовую конфорку лёгким ехидным смешком.
* * *
После завтрака они пешком отправились в Михайловский замок - Тоня непременно желала показать им проходившую там выставку древнерусского искусства.
Руся вчера больше всех отнекивался, но "коварная" Антонина всё-таки и его уговорила.
- Там, на выставке, есть большой раздел, называется "Святое воинство". Воинство - слышишь, Руслан? - Там, правда, много изображений воинов - на конях, в доспехах, с оружием - ну разве не интересно? - соблазняла Тоня заупрямившегося Руську. - И всякие сражения там есть, - продолжала Антонина в красках расписывать все прелести очередного (Русе казалось, что уже сотого по счёту) похода в музей. - Битва новгородцев с суздальцами, например.
- Битва? - Руськины брови поползли вверх от удивления. - На иконе??? Ничего себе…
- Вот, представляешь? - Глаза у Тони горели. Прям не Антонина Ковалёва, а само воплощённое вдохновение. - Есть, Руся, такие иконы, которые изображают историю чудесного избавления Новгорода от осады суздальцев в 1169 году. Там же настоящее сражение! Два конных войска! Шлемы сверкают, пики щетинятся, стрелы летят! Пойдём, поглядишь, как русские художники-иконописцы изображали битвы…
- Ну, если так… - явно воодушевлённый Тониными речами, Руська взлохматил обеими руками волосы, потом согласно тряхнул головой. - Ладно, уломали!
* * *
Тонины каблуки уверенно стучали по чисто выметенному тротуару. За ней едва поспевали её "бамбини пикколини" - двое в ярких куртках и вязаных шапочках, третий - в чёрной шинели под ремнём и форменной шапке с золотой кокардой.
Утро был пасмурным, но тёплым.
Руська стащил с головы свою шапку с козырьком, сунул в карман, но Тоня сделала вид, что не замечает. Пускай! Поди не простудится. Ей почему-то не хотелось приставать к парню и требовать надеть её обратно. На улице было так хорошо…
Влажный ветер ласкал лицо, трепал волосы. В воздухе висела жемчужная морось. Солнце светило сквозь ровный слой облаков как сквозь матовое стекло. Вокруг было удивительно - пасмурно и светло одновременно… И почти облетевшие деревья тоже были удивительные, словно сошли со старинной гравюры, и дома вокруг…
Руська как всегда отставал, потому что больше всех головой по сторонам вертел. Потому вдруг догнал их в три скачка, забежал вперёд и сделал заявление:
- Я теперь понял, что имел в виду наш Федька! Он как приехал из Питера, сильно удивлялся, что дома в нашем городе какие-то не такие. Ха! У нас-то они - того… Лысые!
Дети захохотали. И Тоня вместе с ними. День обещал быть чудесным.
Утро в музее
Утро так хорошо начиналось… А потом - всё стало просто отвратительно. Ничего хуже Глеб и представить не мог!
Только они зашли в первый зал, и Тоня начала им что-то рассказывать, запел её телефон. Пришлось прерваться. Антонина, явно недовольная заминкой, достала мобильник.
- Да? Слушаю вас! - официально ответила она, откашлялась сухо.
Глеб сначала подумал - с работы звонят, опять поди подменить просят. И вдруг…
- Си, си. Чело! - радостно выдохнула она по-итальянски.
Глеб, ясное дело, напрягся. Зато её лицо - засветилось просто! И голос - оживился, зазвенел.
Она кивнула им - мол подождите, я сейчас, - и, тараторя на чудовищной смеси английского и итальянского, отошла к дальнему окну у самого выхода из зала. Глеб не отрывал от неё глаз. Увидел, сразу понял - волнуется! Когда волнуется, она часто бровь средним пальцем потирает. Ему ли не знать.
Хотелось подойти поближе, и подслушать - он ведь с некоторых пор как-то разом стал понимать всю эту иностранную тарабарщину… Но ноги будто приросли, потому что одновременно страшно было. Короче, не расслышал он почти ни слова. Но всё понял. Главное - "аморе" - разобрал… Это значит по-итальянски - любовь у неё.
Вот так. Любовь. Да ещё с итальянцем… Ну, теперь уж она точно туда уедет.
В животе стало холодно и скучно. Пусто как-то стало… Он почувствовал, что ноги его не хотят ходить, а руки, отяжелев, повисли, сильно оттягивая плечи…