* * *
В музейных залах толпился народ: день-то был праздничный.
Руся, в последнее время воспламенившийся любовью ко всяким гаджетам и вытребовавший себе аудиогида, бродил по выставке в одиночку, опутанный проводом, с плейером на шее и микро-наушниками в ушах. Пытаясь неотступно следовать за голосом экскурсовода, он надолго задержался в самом первом зале - тут висели иконы, на которых была Богородица. Их было много - большие и маленькие, по пояс и в полный рост, с младенцем на руках, и - без него…
Раевский послушно переходил от экспоната к экспонату, чувствуя себя роботом, который умеет распознавать голосовые команды. Потом, утомившись, "робот" "взбунтовался" и стал поочерёдно нажимать кнопки "стоп" и "пуск". Невидимая дикторша замолкала на полуслове, коротко хрюкала Русе в оба уха, и снова замолкала.
Было смешно. Руська хотел поделиться забавой с Глебом, но Глеб с самого начала где-то отстал. Луша, наоборот, приклеилась к Тоне, засыпая её довольно наивными - на Русин взгляд - вопросами, и эти двое рванули вперёд, растворившись в перспективе музейных залов.
Впрочем, потерять друг друга в толпе посетителей было немудрено. Руся чихнул, аудио-гид согласно хрюкнул… Точно!
И тут он увидел её. Ту самую! - Икону, маленькая репродукция которой до сих пор так и лежала, забытая, в нагрудном кармане его джинсовой рубашки…
Аудиогид, словно обрадовавшись тому, что сигналов "стоп" больше не поступает, забубнил что-то про экспонаты, которые были расположены дальше. Но Руся дальше не пошёл. Хватит. Он же не зомби. На что хочет, на то и смотрит. Просто выключил плейер, да и всё.
Так и стоял, забыв выдрать из ушей поролоновые микронаушники.
"Богоматерь Владимирская. А.Рублев. Конец XIV - начало XV в.в." - было написано на табличке. Так это Рублёв! Великий Глебов однофамилец, иконописец, ещё при жизни ставший знаменитым.
Антонина специально им вчера про него рассказывала, альбом дала полистать. Правда Руся, пока эти двое - Лушка с Глебом - в альбом глядели и Тоню слушали, тихонько "пиху" стянул и под столом поиграл немножко: эта штуковина нарасхват, вечно очереди не дождёшься. А дома у Раевских и вовсе такого нет: мама категорически против "подобного времяпрепровождения".
Подошли другие посетители, Руся вежливо посторонился, на рядом висящие экспонаты взгляд перевёл.
Во, ещё одна - и тоже написано - Владимирская. Руся заинтересовался. Сколько их, Владимирских-то? Он полагал - одна, оказывается - много. И все, смотри-ка, похожи между собой, но всё равно разные немного. Эту вон, наверняка не Рублёв писал. Другой кто-то…
Руся обогнул стеклянный выступ и стал разглядывать иконы поменьше.
На ближайшей к нему небольшой иконе Богородица смотрела на него строго и пристально. Вокруг глаз её были резкие белые чёрточки - как морщинки. Движки, Тоня говорила, это называется движки . Это-то он запомнил. Ещё посмеялся - сказал Тоне, что движок - это же на самом деле что-то электрическое… Моторчик… двигатель…
Чем дольше Руся смотрел на Богородицу с движками, тем больше удивлялся. Наверное, она была справедливой, но какой-то неласковой, что ли… Скорбный был у неё вид. Скорбный и суровый - как у классной руководительницы, которую расстроили её подопечные. Сухие глаза смотрели горько, и словно видели его насквозь.
Руся снова вспомнил о своей классной - вот с ней тоже всегда так, насквозь видит все их шалости. И как-то так получается, что самые невинные проделки после её слов превращаются в ужасные проступки. Стоишь весь красный, и не возможно ничего объяснить, и чувствуешь себя почти преступником, и будто бы нет тебе прощения…
Дурацкое сравнение. Богородица не о разбитом поди окне в школьном спортзале плачет. И не о взорванной под дверью учительской бутылке с колой. (Ну, все знают, суёшь туда мятные таблетки - и бабах! Вот они в прошлый четверг и бабахнули… Потом отрабатывали всем классом, до полшестого в школе просидели.)
Не, ну причём тут кола и таблетки мятные! Совсем о другом её, Богородицы, печаль…
Он всмотрелся в этот строгий лик и вдруг почувствовал себя виноватым… как-то за всё сразу… Только никак не мог понять - что же конкретно не так?..
Подумалось - та, рублёвская, - другая. Тоже вроде бы бесконечная печаль в глазах, и в поникшей, склонённой к младенцу Христу голове. Но она смотрела как-то мягче, ласковее. Вот взглядом насквозь не пронзала, и вообще вроде не на него смотрела. Но всё равно - будто понимала про него, про Русю что-то сокровенное…
То, за что не стыдно, что распускается словно цветок, поднимается волной - когда… когда кто-то верит в то, что ты - хороший, и ждёт от тебя именно хорошего.
Ясное дело, в этом мире есть о чём печалиться. Но и в печали ему хотелось не стыдиться себя, а чувствовать как внутри хорошее, светлое отзывается, трепещет, поёт в ответ!
Руся удивился. Он раньше никогда даже и не задумывался о том, что они такие разные бывают… Ему захотелось вернуться к той, от которой шло живое мерцающее тепло. Зачем? Да просто… Ну, чтоб внутри снова запело, что ли…
* * *
У той витрины было людно. Впрочем, как и во всём зале, - день-то выходной, праздничный даже день…
- Мальчик, не наваливайся на стекло! - вдруг услышал Руся надтреснутый старческий голос. - Ах, батюшки, да вы так витрину разобьёте. - У нас же всё на сигнализации! - зарумянившаяся от негодования старушенция, из тех служительниц, что сидят в каждом зале и следят за порядком, оторвалась от своего стульчика в углу. Почему-то папа, усмехаясь, всегда называет таких - "мышь белая".
Эта мышь была не белой, скорее сиреневой - во всяком случае волосы и безрукавка у неё были именно сиреневого цвета. Она шаркая, приближалась, озабоченно поправляя сползающий кудельчатый паричок.
- Кому это она? - Руся бросил заинтересованный взгляд сквозь двойное стекло боковой витрины. В ней отражались он сам, музейные лампы, другие посетители. А дальше, там, за стеклом - маячил какой-то мальчишка.
Странный был этот парень - с очень бледным, бесцветным лицом. Он стоял напротив стенда с экспонатами, расширенными невидящими глазами уставившись в пространство и упираясь ладонью в стекло. Синяя фланка. Матросский воротник. Да он нахимовец, прям как Глеб. Поди вместе учатся…
Запахло озоном.
- Э, так это ж Глеб и есть. Что это с ним?
* * *
Резкий запах озона. Невыносимый, раздирающий мозг скрип пальцев по стеклу. Глеб качнулся, ткнулся в витрину лицом.
Руся всё понял. Быстрее!
Он метнулся вперёд. Вклинился в толпу, толкнув плечом какую-то женщину в вязаной кофте. Та охнула испуганно и возмущённо, шарахнулась в сторону, повалилась на других.
Он запнулся - чьи-то ботинки, чтоб их! Чуть не упал, но выправился - сделав ногой резкий выпад вперёд, как учили на тренировках. Не оглядываясь на ахающих тёток, вытянул руки, пытаясь ухватить под мышки сползающего вниз Глеба.
Пальцы успели уцепиться только за воротник.
Руся почувствовал, как его, словно в водоворот, закручивает, засасывает во внезапно открывшуюся временную воронку, куда-то одновременно вперёд и вниз…
Держать! Не отпускать!
* * *
Острая боль полоснула запястье. Послышался звон стекла, посыпались осколки. Пальцы, до бела стиснувшие полосатый край синего нахимовского гюйса, невольно разжались.
Руська окончательно потерял равновесие и повалился вперёд, опасаясь, что неминуемо подомнёт под себя Глеба. Но этого не случилось. Едва не влетев головой в разбитую витрину, Раевский рухнул вниз, с размаху больно ударившись коленями о музейный паркет. А Глеб…
Глеба рядом не было…
Где второй?
Когда подбежали, расталкивая народ, Тоня с Лушей, Руслан всё ещё стоял на коленях - согнувшись, сжимая левое запястье ладонью другой руки.
Над головами столпившихся посетителей надрывалась сигнальная сирена.
- Что творишь? - Я тебя спрашиваю! - Смяв в горсти капюшон Русиной толстовки, подоспевший охранник зло и решительно тянул его кверху.
- Их двое, двое было! - истерически голосила Сиреневая мышь.
Крашеный паричок сбился, из-под него торчали седые космы, отложной кружевной воротник, заколотый брошью - на сторону, стёганая безрукавка с карманами сползла на одно плечо.
Руслан не понимал, о чём его спрашивают. Звуки доносились как-то вполсилы, наверное оттого, что он так не успел снять эти дурацкие поролоновые наушники.
Голос экскурсовода в них давно замолчал, а шум остался. Белый шум. Когда ныряешь в прошлое, тоже иногда слышишь этот шум. Он - как молчание. И озоном, всегда озоном пахнет…
Руслан поднял голову к иконе, висевшей в глубине порушенного стенда. Богородица по-прежнему печально прижимала к себе младенца, а глаза её были полны слёз и сострадания. Оглушённый болью Руся почувствовал, что под этим взглядом его окончательно обволокло, окутало, как покровом, ровным, умиротворяющим, мерно потрескивающим молчанием небесного эфира…
- Где второй? Куда делся? - простуженный, каркающий голос охранника дошёл наконец, до его сознания, прорвался сквозь ровно шуршащую пелену белого шума.
Руся не ответил. Молча отнял от левого запястья испачканную красным ладонь, растерянно обернулся. Кровь хлынула ручьём, заливая дорогой узорный паркет.
Охранник невольно отпустил его плечо и испуганно выругался.
* * *
Пока не приехала скорая, и врач, едва взглянув на Руськину руку, не бросил отрывисто - надо зашивать, они ждали в вестибюле, усадив Руську на скамейку и замотав запястье быстро намокшим носовым платком. Тоня, посерев лицом, всё посылала Лушу искать Глеба.
- То-онь, нет его нигде, я все залы обежала, - запыхавшись, отчитывалась Луша.
- Вот номерок. - Тоня протянула девочке пластиковую гардеробную бирку с номером… Там как раз твоя куртка и его шинель - вместе. Держи, не потеряй. Появится - одевайтесь, и домой. Там меня ждите, ясно? Дорогу-то найдёте?
- Найдём, не волнуйся. Тут пять минут ходу! - Тонь, может он в туалете?
- Попроси мужчин, пусть посмотрят. - Кивнув, Луша, преодолевая стеснение, попросила дядечку с мальчиком.
- Нет там никого, - сообщил мальчик, выйдя первым.
Скорая тем временем увезла Русю, и Тоня уехала с ним.
* * *
Помедлив немного, Луша отдала номерок сморщенной сутулой гардеробщице. Рассеянно натянула куртку и села на лавку, обняв обеими руками чёрную нахимовскую шинель. Долго сидела так, вполоборота к окну, вдыхая исходящий от шинели запах мокрой шерсти и тоскливо уставившись в слякотное осеннее небо.
На улице было ветрено и пасмурно. Уныло качали голыми ветвями огромные чёрные липы Михайловского сада. Ребёнок в ярком комбинезончике, спотыкаясь, тянул за собой едва поспевавшую бабушку в старомодной фетровой шляпке и коротких ботиках. А может - няньку. Наконец, вырвал свою ручонку из нянькиной руки и тут же упал. Скривил покрасневшее личико, заплакал…
Луша сочувственно вздохнула, отвернулась, бросила взгляд на часы.
Руся с Тоней уже полчаса как уехали. Глеба по-прежнему не было.
И Луша, наконец, решилась.
Луша знает, что делать
Она сунула шинель гардеробщице и тут же выскочила из зеркального зала раздевалки в коридор, не имея ни малейшего желания выслушивать ворчливое: "Вот молодёжь: хотят забирают, хотят - снова сдают, - а ноги-то не казённые!"
Два форменных музейных бэйджика раздражённо блеснули ей во след.
Луша пихнула номерок в карман, рванула вверх вечно заедающую молнию. Оглянулась. В узком коридоре посетителей не было. Музейных сотрудников, к счастью, тоже.
Вечно некоторым взрослым кажется, что они лучше других всё понимают! Забрала - сдала… До всего есть дело! Что ей теперь, таскаться по времени с нахимовской шинелью в обнимку?
Луша, встав спиной к стенке, сжала в кулаки влажные от волнения пальцы.
Когда ныряешь в прошлое, нужно, чтоб руки были свободны. Но гардеробщицам это было бы объяснить трудно. Да, пожалуй, и ни к чему.
* * *
Она закрыла глаза, чтобы лучше сосредоточиться. Провела холодными ладонями по лицу, словно смывая, стирая всё несущественное.
Нужно отчётливо представить себе того, за кем следуешь… Ей это было несложно. Глеб тут же будто встал рядом - но не во фланке, а в небрежно накинутой шинели и шапке, лихо сдвинутой на затылок… - как на той фотографии в Тонином телефоне, на которой она увидела его первый раз. Да, хохочет, ямочки на щеках… И шапка набекрень…
Она почувствовала как сильно бьётся сердце - и вовсе не от опасения сделать всё не так как нужно, - а от радостного, уверенного предвкушения встречи.
Сдерживая лёгкую предполётную дрожь, она сделала глубокий вдох. Шагнула вперёд, задрав подбородок и раскинув руки. Внутри всё замерло, потом сердце словно оборвалось, и она ухнула как с высокого обрыва вниз, опускаясь всё глубже, глубже, глубже…
* * *
Вышедшая в коридор сухонькая старушка-гардеробщица подозрительно осмотрелась, принюхалась. Так и не дойдя до служебного туалета, куда направлялась, поспешила обратно - доложить коллегам последние новости музейного мира.
Коллеги принялись оживлённо обсуждать и комментировать происшествие.
- Запах-то какой!
- Духи кто-то пролил, не иначе!
- По мне, так огурцами пахнет…
- Озон, это озон! Помяните моё слово…
* * *
Ныряла она почти вслепую. Куда направляется, в какой год, в какую точку на карте?.. На эти вопросы у неё не было ответа. Он ныряла вслед за Глебом - он был её целью, его она должна была найти среди пространств и веков.
Луша, в общем, уже умела идти "паровозиком", когда летишь в прошлое бездумно, интуитивно, просто идёшь, говоря морским языком, в чьём-то фарватере. Двигаешься за впереди идущим и мысленно держишь с ним связь, и вот и всё. Они тренировали это летом, с Г.А., - тогда у неё всё получалось прекрасно.
Впрочем, больше всего они там занимались точным, мгновенным возвращением - "добивались автоматизма". Г.А. их просто загонял, приговаривая: "Спортсмены прежде всего учатся правильно падать, а хронодайверы - учатся точно возвращаться!"
А "паровозик"?.. Ну что "паровозик"… Настоящий, классический "паровозик" - для них с Руськой пройденный этап. У близнецов, даже если они следуют друг за другом через большой интервал, этот финт хорошо получается.
"Такое возможно не только с братом, а просто с близким человеком. Вполне достаточно крепкой дружбы, или лёгкой влюблённости…", - сказал тогда Г.А., и хитро так посмотрел на неё из-под очков-половинок…
Но одно дело нырять сразу, след в след. А тут… Едва ли не час прошёл, как пропал Глеб.
Однако нужно было попытаться. Сидеть и тупо ждать она больше просто не в силах!
* * *
…Хмурый ноябрьский день 21 века отодвинулся в далёкое будущее. Растворились, подёрнулись пеленой обрызганные дождём камни мостовой, и сплетения мокрых чёрных веток, и сумрачный Михайловский замок, и редкие дребезжащие трамваи. И жующие бутерброды ворчливые гардеробщицы… И бронзовый чижик-пыжик, в которого ей вчера так и не удалось попасть монеткой, как ни старалась…
Распространив сильный запах летней грозы, она покинула бледный туманный город, неожиданно опустевший и помрачневший без него . Без сероглазого молчаливого мальчишки в синей нахимовской фланке.
* * *
…Сначала всё привычно оборвалось внутри, будто в пропасть шагнула. Потом пришло долгожданное, волнующее ощущение полёта, которое Луша, несмотря на свой недолгий опыт погружений в прошлое, уже успела полюбить…
А дальше начались сложности. Пересекая толщу текущего ей навстречу плотного, завихряющегося, струящегося потоками времени, она запаниковала не на шутку, потому что не могла толком понять, сориентироваться - где остановиться. Какое-то время наобум двигалась в этой непрозрачной пелене без верха и низа. Наконец, всем телом ощутив лёгкое электрическое покалывание, поняла - есть, вот оно!
Мысленный парашют рывком раскрылся. Её буквально выкинуло из завихряющегося белёсого потока.
Дынц! Она тут же влепилась во что-то твёрдое. Боль, да ещё какая! Искры из глаз полетели. Пришла в себя через несколько мгновений, лёжа на полу и глядя в потолок.
Голова гудела как колокол, в глазах двоилось. Луша поморщилась, потёрла ладонью лоб. Вроде цела голова. Хорошо ещё лбом, а не носом, сломать нос - из близнецов Раевских только Руслан может себе такое позволить. А девочкам это не к лицу…
"Ох, как же я так. Как муха об стекло, об этот столб звезданулась…"
Зато она была у цели. Это было то место, и то самое время…
Скорбные узкие лики, окружённые светлыми золотыми нимбами. Покосившиеся и распахнутые настежь, словно топором порубленные врата иконостаса с выломанной створкой, сваленные наземь иконы.
"Я - в храме, - поняла Лукерья. - Только храм этот - разорён, разграблен".
* * *
Где-то вдалеке, снаружи, раздавались истошные крики, но внутри стояла мёртвая тишина.
И вдруг - шаги. Гулко, отчётливо. И будто всхлипнул кто-то…
- Глеб?
Никто не ответил. Она хотела подняться, но сразу не получилось. Её замутило.
Луша расстегнула куртку, оттянула, ослабила намотанный на шею платок. Вот духотища-то здесь! Лето? Здесь, кажется, лето.
- Глеб? - снова повторила она его имя.
Тишина…
Девочка с трудом поднялась на ноги, медленно побрела, разглядывая следы недавнего погрома. Задрала голову кверху - с купола смотрел на неё Иисус-вседержитель. Лик его был позолочен летним закатным лучом. Он глядел на неё пристально, взыскующе и скорбно, и медленно вращался его светлый сияющий нимб. Луша, качнувшись, схватилась рукой за столб, чтоб не упасть, да так и замерла. Вместе с золотым солнечным сиянием снизошёл на неё, заструился откуда-то сверху свежий, сильный аромат благодатного летнего ливня.
Запах озона был настолько яркий и мощный, что на несколько секунд в Лушиной голове словно лампочка погасла…