Тем не менее на ранних этапах американской государственности поползновения нарушать Первую поправку на самом высоком уровне постоянно возникали. Так, в 1798 г. президент Джон Адамс способствовал прохождению через конгресс серии законов, среди которых был закон о подстрекательстве к мятежу, предусматривающий штраф до 2 тыс. долл. и даже тюремное заключение до двух лет за "лживую, клеветническую писанину, направленную против президента, конгресса, правительства". Главный редактор филадельфийской газеты "The Aurora" ("Аврора") Бенжамин Бейч (внук Б. Франклина) за ряд публикаций о внешнеполитическом курсе США был обвинен в злонамеренной клевете и в том, что он являлся агентом французской Директории. В ряде штатов закон был признан антиконституционным, а некоторые издатели призывали за его принятие "упрятать президента в сумасшедший дом". Как писал уже бывший к тому моменту президент США Дж. Адамс, "причины моего ухода с поста президента можно обнаружить в сочинениях Френо, Марко, Педа Черча, Эндрю Брауна, Нейна и многих других <…>. Без полного собрания этих клеветнических сочинений невозможно написать правдивой истории последнего двадцатилетия, как и нельзя составить верного представления о причинах моего ухода из общественной жизни".
История прессы в XX в. является темой отдельной книги, об этом написано довольно много научных работ как за рубежом, так и в России. Важно понимать, что в конце XIX в. в большинстве западноевропейских стран и в США установилась система свободы прессы, гарантированная основными законами. Дальнейшее развитие политической прессы связано в первую очередь с расширением избирательных прав населения, что происходит в разных странах неравномерно (в США, например, окончательные политические права афроамериканское население получает только после Второй мировой войны). Однако уже на рубеже XIX и XX вв. участие в политике в большинстве развитых стран мира является достаточно широким, а введение всеобщего образования привело к тому, что даже представители низших слоев населения были относительно грамотными для того, чтобы иметь возможность читать газеты. Так формируется партийная пресса, обслуживающая интересы различных политических сил, но в то же время ей противостоит массовая коммерческая пресса, для которой основной задачей были прибыль от продажи, подписки и рекламные доходы. Такой дуализм (партийная пресса и коммерческая пресса) сохраняется во многих странах до середины XX в., когда под давлением коммерческих интересов партийные газеты начинают отказываться от открытой партийной принадлежности. Вместе с тем до сих пор во многих странах "партийная направленность" прессы в определенной мере сохраняется в том смысле, что издания имеют устойчивую партийную ориентацию (например, "Liberation" ("Либерасьон") во Франции считается левой газетой, a "Le Figaro" ( "Фигаро") – правой).
В России свобода прессы возникла существенно позже, фактически в постсоветское время. В царский период устойчивых институтов, связанных с открытыми публичными дебатами в общественном пространстве, так и не было сформировано. В это время обычные граждане в массе своей были политически бесправны (в 1859 г. 71 % населения Российской империи были крестьянами – государственными и крепостными, не владевшими грамотой). Всеобщее образование так и не было сформировано до революции 1917 г., уровень грамотных не превышал накануне Первой мировой войны 30 % населения, что затрудняло развитие массовых медиа по модели Европы и США, где во второй половине XIX в. уже было массовое образование и высокая грамотность (на уровне 60–80 % населения). Массмедиа в России выполняли функцию каналов коммуникации для ведения диалога между узкими группами образованных людей. История отечественной журналистики XIX в. тесно переплетается с историей отечественной литературы. Истории русской журналистики посвящены отдельные работы, в частности Геннадия Жиркова, Бориса Есина и др. Из этих работ становится понятно, что немало русских писателей были одновременно издателями журналов, газет и различных периодических изданий. А начиная с Гоголя, как пишет Николай Бердяев, русская литература сама по себе становится "поиском правды". Собственно, четкое деление прессы в зависимости от идеологических и художественных течений, на которые была расколота русская литература, свидетельствует о спайке литературы и журналистики: славянофилы издавали "Москвитянин" и "Московский наблюдатель", а западники – "Отечественные записки". Такая структура сильно отличалась от зарубежной прессы, где к этому времени (середина XIX в.) складывался политический параллелизм: каждое массмедиа обслуживало интересы определенной политической партии. Дебаты русской журналистики XIX столетия связаны преимущественно с литературными произведениями, однако направленность литературы на решение общественно-политических и цивилизационных задач (о чем и пишет Н. Бердяев) приводит к тому, что некоторые общественно-политические темы обсуждаются и в литературных журналах. В этом смысле литературные журналы и литература предоставляют поле для обсуждения насущных политических проблем в узком кругу интеллектуалов, а массмедиа не функционируют как важная составляющая политического процесса. Партийных газет не было в связи с отсутствием политической конкуренции.
В России медиа долгое время выражают мнения узкой прослойки населения и предназначены преимущественно для нее же. Таким образом, главной задачей медиа было традиционное для докоммерческой прессы выражение мнения и интересов той или иной группы населения, причем в данном случае немноголюдной. Напомним, что в Европе во второй половине XIX в. формируется современная бизнес-модель прессы, которая предполагала окупаемость прессы, достигаемой размещением рекламы и продажей тиража, что было возможным благодаря массовой урбанизации, массовому уровню грамотности и высокой доле вовлечения населения в политику.
После трагических событий 1905 г. власть идет на некоторые уступки гражданскому обществу и выпускает подписанный 17 октября 1905 г. "Манифест об усовершенствовании государственного порядка", в котором объявлены свобода совести, свобода слова, свобода собраний и союзов. Провозглашаемый в манифесте принцип свободы слова шел вразрез с деятельностью цензурного ведомства – Главного управления по делам печати. "Временные правила о повременных изданиях", подписанные 24 ноября, законодательно упраздняли, до принятия закона о печати, цензуру в городах (в регионах она продолжала существовать). В этот период, при наличии законодательного запрещения цензуры, акцент смещается на "наказания". В результате только 22 октября – 2 декабря 1905 г. в Москве и Петербурге уголовные преследования против прессы возбуждались 92 раза. Несмотря на декларированные гражданские свободы, вполне эффективно действуют механизмы их подавления. Реформы того периода не меняют саму структуру общества, которое оставалось сословным. Наличие неравных в правах сословий не позволяло прессе стать полноценным механизмом, обеспечивающим диалог в обществе, так как периодическая печать естественным образом была зависима от крупного капитала и промышленников или от государства, что автоматически лишало некоторые политические силы собственных возможностей в публичной сфере. Разумеется, изоляция определенных политических сил от принятия политических решений сопровождалась попытками государства осуществлять цензурный контроль за определенными видами изданий некоторых политических партий. Вместе с тем необходимо констатировать появление в период между революциями 1905 и 1917 гг. партийной печати, которая, разумеется, не могла быть массовой ввиду небольшого количества грамотного населения, однако все же это свидетельствует о том, что в целом развитие прессы шло по той же траектории, что и за рубежом, несмотря на отсутствие какого-либо документа, гарантирующего свободу печати.
Приход к власти большевиков существенным образом не изменил ситуацию. Декрет о печати, принятый 27 октября (9 ноября) 1917 г., фактически позволил закрыть несколько сотен оппозиционных газет. Вместе с тем в декрете подчеркивался его временный характер, указывалось на то, что всякие административные воздействия на печать будут прекращены, а мнения можно будет высказывать свободно, когда обстановка в стране стабилизируется.
Советский порядок, установленный для коммуникаций, нами характеризуется как система коммуникационного контроля, то есть в значительной степени все советское общество и вся советская идентичность были связаны с построенной в стране разветвленной и сложной организацией коммуникаций и контролем со стороны главного политического монополиста. Без эффективной работы этого механизма коммуникаций советская модель оказалась бы нежизнеспособной. Отсутствие контроля привело бы к наличию в открытой публичной сфере идеологий, прямо противоречащих официальной коммунистической, что могло бы вызвать не просто протесты, но и подрыв авторитета верховной советской идеологии, которая, в свою очередь, единственная цементировала Советский Союз. В основе советского режима в стране находилась модель двойной идентичности, о которой писали ряд ученых. С одной стороны, перед властью стояла задача сформировать чисто советскую идеологию, чтобы создать единую (вненациональную) общность – советский народ. С другой стороны, необходимо было обеспечить возможность включения в СССР различных национальных групп и народов, то есть поддерживать национальную идентичность народов и этносов. Таким образом, складывалась модель двойной идентичности, когда национальное самосознание (на уровне конкретной республики, народа, включенного в "большую семью народов") дополняется наднациональным, которое основывалось на доминирующей идеологии и партийности. Советская идентичность в значительной степени базировалась на руссификации и перемешивании русскоязычных и вообще славянских народов с остальными.
Советская система коммуникационного контроля предполагала объединение всех способов коммуникации и всеобъемлющий надзор за ними. С нашей точки зрения, такой надзор основан не только на разветвленной системе госконтроля за содержанием продуктов культуры и массмедиа, но и связан с искусственным построением всей привычки и традиции медиапрактик. Для создания эффективной системы социального контроля, в которой существенную роль играли коммуникации, Советский Союз формирует аудиторию через феноменально быстрое, в сжатые сроки проведенное обучение населения грамоте. Повышение уровня грамотности за 30 лет с 45 до 95 % (а учитывая то, что львиная доля грамотных людей была выслана из страны, раскулачена или уничтожена в ходе Гражданской войны, реально грамотным было необходимо делать все население страны) было проведено мобилизационными темпами, что обеспечило неразрывную связь между советской идентичностью и советским строем и письменной культурой в целом. Другими словами, в СССР потребление газет, книг и прочих объектов письменной культуры было не чем иным, как чисто советской традицией, сформированной преимущественно у крестьянского сословия, на основе которого развились многие другие сословия в стране. Коммуникативный контроль советской эпохи обязан своим успехом в том числе значительной культурной гомогенности населения, которая была в короткой исторической перспективе (одно-два поколения) основана на крестьянской культуре.
Всеобъемлющая система советского коммуникативного контроля построена на вертикальной модели партийной цензуры всех видов художественного выражения и массовой информации. В сфере массовой информации модель опиралась на то, что центральные органы (Гостелерадио, например) напрямую вмешивались в творческий процесс, а в редакциях печатных СМИ были внутренние цензоры (политические редакторы), которые находились на зарплате в самих изданиях и осуществляли прямой идеологический контроль. В сфере культуры ограничения проявлялись, с одной стороны, в контроле над содержанием произведений (Главлит следил за литературными произведениями, а Главрепертком – за репертуаром театров), а с другой – в гомогенизации творческого процесса через включение и (или) исключение из профессиональных творческих союзов их членов – писателей, кинематографистов и др. Таким образом, власть пыталась влиять не только на репертуар "на выходе", но и на сам творческий процесс "на входе" через воспитание творческих кадров в правильном идеологическом ключе, что, разумеется, в полной мере было невозможно.
Построенная в СССР система печати, проводного радио, а позднее и телевидения полностью воспроизводила социальную организацию, в которой элиты на местах контролировались партией. Фактически была избрана иерархическая модель гиперцентрализации вещания, не характерная для территориально распределенных стран. Что касается прессы, то она полностью соответствовала модели двойной идентичности: наличие республиканских газет на местах и центральных в Москве ("Правда", "Известия"). Помимо этого, идентичность поддерживалась партийной и профессиональной прессой, а также прессой отдельных предприятий. Кроме социального контроля через массовые коммуникации, использовались также каналы интерперсональных коммуникаций: персональные идеологические беседы и т. п. Это достигалось благодаря наличию партийных ячеек на предприятиях и во всех учреждениях, политико-идеологическому дискурсу, который преобладал во многих сферах жизни (в образовании, в армии и т. д.). Таким образом, массовые и интерперсональные коммуникации действовали в единой связке, усиливая эффект друг друга.
Сходные с советской системой режимы контроля действовали в XX в. в ряде диктаторских режимов, в том числе в Италии времен Муссолини, гитлеровской Германии, в Испании при Франко. Они предполагали централизацию аппарата производства культурных индустрий и жесткую, в значительной степени партийную цензуру. Об организации цензурных аппаратов в этих странах можно прочитать в соответствующей литературе.
Таким образом, современный период развития массмедиа, за исключением весьма специфических политических режимов (СССР, гитлеровская Германия, коллаборационистское правительство Виши, ряд латиноамериканских диктатур и др.), характеризуется законодательной защищенностью массмедиа от прямого воздействия со стороны власти. Однако это вовсе не означает, что власть не находила на протяжении XX в. способов обойти эти ограничения, навязанные ей конституционными принципами в большинстве развитых государств. В частности, скандалы, связанные с прямым использованием медиа властью или ее давлением на медиа, в XX в. были достаточно частыми. В США примерами таких столкновений были конфликт между сенатором-антикоммунистом Дж. Маккарти и журналистами телевизионного канала CBS (Си-би-эс) в 1954 г., а также попытки Белого дома противодействовать публикациям о взломе штаб-квартиры Демократической партии в отеле "Watergate" (1972–1974). Тогда в результате жесткой позиции журналистов и руководителей газеты "Washington Post" расследования репортеров Боба Вудворда и Карла Бернстайна стали одной из причин досрочного прекращения полномочий президента США Ричарда Никсона.
В европейских странах возможность властей влиять на медиа определялась в значительной степени существованием до 1980-х годов в большинстве из них государственных монополий на телевидение и радиовещание, что позволяло многим представителям власти добиваться присутствия на экране.
Специфика свободы слова в современной России заключается в том, что это право было установлено только в постсоветский период. Оно не выкристаллизовалось в ходе исторической эволюции правовых установок и механизмов правоприменения, а было принято вместе с другими заимствованными из демократических государств юридическими установками и правами. Свобода слова представлялась чем-то абсолютно естественным и должна была, в условиях постсоветских реформ, сопровождать развитие страны. Интересно также понять, почему произошла дезинтеграция советских режимов и какую роль в этом сыграли медиа. Обозначим два теоретических представления, предполагающих значительную роль коммуникативных процессов в дезинтеграции Советского Союза. Назовем условно эти подходы медиадетерминистскими.
Согласно теории французского ученого Тристана Маттелара, начиная с середины XX в. Советский Союз, как и все остальные страны – участницы Варшавского договора (1955), находился под внешней информационной "осадой" трансграничных медиа, которые разрушали идеологию изнутри (отсюда и название работы французского ученого – "Аудиовизуальный троянский конь"). К ним Маттелар относит трансграничное радио ("Свобода", "Голос Америки", Би-би-си), западные фильмы, музыку – все это дозированно, иногда нелегально (через черный рынок пластинок и видеокассет, например) проникало на территорию Советского Союза и формировало, с точки зрения Маттелара, определенную "параллельную общественную сферу", в которой зрели протестные настроения в странах Центральной Европы, что, в свою очередь, привело к повышению гражданской активности в период ослабления режима в 1980-х годах и в конечном счете к ликвидации строя. Постепенное проникновение зарубежной музыки, фильмов, а с ними и зарубежной культуры автоматически расширяло границы публичной сферы, вынуждая и правительство расширять границы дозволенного, постепенно разрешая продажу и видеокассет, и виниловых дисков с записями "Битлз", например.