Я разве виноват, что не допрыгнул?
Третий мяч я поймал. Но какой толк? Он самый большой из трёх - тугой и тяжёлый, как ядро. Вместе с ним я птичкой влетел в зону…
Вовка Елизаров сказал мне даже не сердито, а так просто:
- Эх, Копейкин ты Копейкин. Не защитник, а дырка. Иди отдохни.
Я сел у палисаднка на лавку. Дышу сквозь зубы, чтобы не зареветь, Вовку Елизарова ругаю шёпотом: сам бы постоял, когда в тебя так лупят… Ну и на себя злюсь, потому что до четвёртого класса доучился, а всё какой-то беспомощный…
Тут команды сделали перерыв. Счёт пять-два не в нашу пользу. Ребята кто на траву повалился, кто к колонке побежал. На меня и не глядят. Тот, который мне три очка вкатал, тоже прошёл мимо. Потом остановился в двух шагах, снял беретку, отряхнул ею штаны, оглянулся, хмыкнул и говорит мне:
- Когда на защите стоишь, нечего зевать и чесаться…
- Тебе-то какое дело!
А он спокойно так отвечает, даже угрюмо:
- Никакого мне дела… Смотри, локоть содрал. Иди домой, перевяжи…
Что ему надо? Может, виноватым себя чувствует, что из-за него я так треснулся?
- Засохнет без перевязки… Дома всё равно никого нет.
Это я соврал. Тетя Вика и бабушка были дома, но я с утра с ними рассорился.
Он спрашивает:
- Куда все девались? Как это мама оставила птенчика?
- Сам ты птенчик… Она к отцу уехала… - Тут у меня в горле ещё сильнее заскребло.
- А отец… он где?
- В экспедиции, на скважине в Ярксоне. Тебе-то что?
Мальчишка поддёрнул штаны, взял меня за плечо и повёл к колонке. Я не сопротивлялся. Злился на него, но шёл.
Он промыл мне ссадину на локте, вздохнул почему-то, хлопнул меня мокрой ладонью по шее и пообещал:
- Ничего, жив останешься.
- Да уж как-нибудь… Ладно, спасибо.
- Не за что… Ты где живёшь, существо?
Я опять ощетинился:
- Тебе это зачем?
- Провожу, чтобы не упал от потери крови.
Я отвернулся от него и домой пошёл. Он - рядом. И тут, как назло, навстречу тётя Вика.
- Геля! Что за вид! Немедленно домой! Вот я напишу маме…
Глянула сердито на моего попутчика и зашагала впереди, деревянная такая. А он вздохнул и говорит:
- Несчастное ты создание… Сделать, что ли, из тебя человека?
- А я кто, по-твоему?
Он будто не услышал. Подумал и решил:
- Ладно. Завтра и начнём.
И Юрка начал. В шесть утра он явился под моё окно, стукнул в стекло и показал: выходи. Я вышел. Иначе бабушка и тётя Вика проснутся, начнётся допрос: что, да куда, да зачем? Юрка увёл меня на стадиончик за школой, поставил в ворота и давай обучать вратарскому искусству. Своим способом. Мяч, как бомба: бах, бах!
- Не увёртывайся, Копейкин…
- Сам Копейкин! У меня имя есть!
- Научишься мячи ловить, будет тебе имя.
И так повелось каждое утро. Вытащит меня из постели чуть ли не на рассвете и давай дрессировать. То в футбольных воротах обстреливает, а то заставляет на деревянных мечах драться, будто хочет из меня древнеримского гладиатора сделать. То драные боксёрские перчатки принесёт - тогда уж совсем худо. А если увидит, что я испугался, командует:
- Пузом на землю и пятнадцать отжиманий!
Не знаю, почему я ему подчинялся. Насмешек боялся, что ли? Он умел так посмотреть: щекой шевельнёт, усмехнётся и глядит сквозь упавшие волосы, как на прилипшего к смоле кузнечика. Будто думает: ах ты, букашка бедная, что с тобой делать? Глаза жёлто-серые, ехидные, а волосы тёмные, нестриженые, всё время лезут на брови из-под клоунского беретика.
Но нет, не только в насмешке дело. Если утром Юрка не приходил, я почему-то не радовался, а начинал вертеться от беспокойства: забыл он про меня, что ли?
Случилось как-то, что он не пришёл три утра подряд, и я совсем извёлся. Наконец отыскал его дом. Юрка лежал в постели - несчастный и сердитый. Меня впустила к нему пожилая женщина с рыжими волосами и добрым лицом. Сказала:
- Надо же ухитриться среди лета ангину схватить. Небось купаетесь до посинения… Ох, горе, горе. Ты, мальчик, посиди с ним, а я в аптеку схожу…
- Не надо мне лекарства, - буркнул Юрка.
- Как это не надо? Мать приедет, я ей что скажу?
- Приедет она, жди… - сказал Юрка, глядя в потолок.
- Это кто? - неловко спросил я, когда женщина вышла.
- Да, пожалуй, что никто… Вроде тётки. Мы с тобой одинаково живём: у тётушек.
- А… твоя мама где?
- В Нейске, - сумрачно сказал Юрка. - Личную жизнь устраивает.
Я молчал - смущённо и вопросительно.
- Вышла замуж за одного редактора, - усмехнулся Юрка. - За знаменитого. Передачи "Вести с орбит" смотришь? Его работа… Мамаша ко мне всё с вопросами да с намёками: "Не хочешь ли, Юрик, в интернат?" В интернате, мол, все условия, товарищей много, секции, кружки, эстетическое воспитание… В гробу я видел этот интернат.
- А отец где? - нерешительно выдавил я.
- Понятия не имею. У меня его никогда не было, - откликнулся Юрка почти весело.
- Так не бывает…
- Значит, бывает, - усмехнулся он. - А тот мужик, редактор-то, он ничего. Только я им там зачем? Вот и слинял сюда. Между прочим, это он устроил. Тётушка-то - его сестра…
Юрка вылечился через день. И пошла у нас прежняя жизнь. Иногда хорошая, интересная, а порой такая, что я его ненавидел.
Один раз я не выдержал.
Мы вдвоем купались в бухточке за старой пристанью. Юрка нырял с кормы полузатопленного лихтера и требовал, чтобы я тоже. Но до воды было метра три, с такой высоты я ещё никогда не прыгал. Я топтался на горячей ржавой палубе и набирался решимости. Набрался бы и прыгнул. Может, не ласточкой, а солдатиком, но прыгнул бы. Только Юрка не дал мне собраться. Подошёл да как отвесит пинка! Я и полетел. Пузом об воду! Забарахтался, захлебнулся, потому что рот не успел закрыть…
По-моему, я чуть-чуть не потонул. А он стоял на корме и смеялся, глядя, как я погибаю. И я не погиб. Видимо, потому, что разозлился до ярости. Я выбрался на берег, потом на лихтер. Юрка что-то говорил с ухмылкой, но я не слышал, у меня в ушах была вода. Слышал только, как гудел пустой лихтер, когда я шёл к Юрке по наклонной палубе. Подошёл и врезал кулаком по ухмыляющейся роже.
Он прижал к лицу ладони. Из-под них потекли по рукам красные струйки, и кровь стала падать с локтей на палубу.
И я вдруг увидел, что Юрка никакой не герой и не силач. Что он только чуточку побольше меня. И такой же ребристый, тонконогий и тонкорукий. Наверно, поэтому он и таскает на себе в любую жару похожий на мешок свитер и старомодные клёши. Специально, чтобы казаться взрослее и здоровее…
Но он оторвал от лица руки и глянул на меня жёлто-серыми прищуренными глазами. И стало ясно, что это прежний Юрка. И что сейчас он раскатает меня по палубе в тонкий блин.
Он не раскатал. Сказал пренебрежительно:
- Даже стукнуть не можешь как следует. Если бьёшь, бей по зубам. А из носа краску пустить любой младенец может.
Я сразу же опять его возненавидел. И сказал:
- Я тебя убью.
- Ну и дурак, - ответил он и вытер под носом кровь тыльной стороной ладони. - Кто тебя тогда человеком сделает? Даже нырнуть не можешь толком. Смотри, как надо…
И всё пошло, как раньше. Ничего не изменилось.
Изменилось потом, осенью.
Хорошая была осень, будто второе лето. Снова зацвели сирень и шиповник. И по-летнему летали бабочки над зарослями, где мы играли в мушкетёров и гвардейцев. Мы с Юркой и ещё трое мальчишек были гвардейцы. На рубашках, на майках, на Юркином свитере были нашиты белые кресты. А у мушкетёров - голубые. В старину кресты нашивались на форму, чтобы спасти солдат от пуль и клинков. Но кресты ни от чего не спасали, в этом я убедился. Когда я лежал в кустах у монастырской стены, в засаде, мне на спину, повыше выреза майки, сел тяжёлый шмель.
Я не могу сказать, как я их боюсь, этих шмелей всяких, пчёл и ос. Наверно, у меня в нервах какой-то заскок. Если такая жужжащая тварь летает рядом, я обмираю. А если сядет…
Я вскочил и заорал. То есть… я понял, что сейчас это сделаю. Но на крошечный миг задержался. Потому что в засаде всё же. А в следующую секунду Юрка сказал стальным шёпотом:
- Лежи.
Он сидел надо мной метрах в двух, на кирпичном выступе за чащей сиреневых веток. Своим шёпотом он пришил меня к земле, как шпагой.
И он был прав: нельзя выдавать себя. Где-то рядом носятся на конях-велосипедах мушкетёры.
Но я же не могу! Мамочка… Шмель ходит по мне мохнатыми щекочущими лапами. Он сейчас под майку заползёт!
- Ле-жи. Молчи.
Ой… Гад ты, Юрка! Ты же знаешь, как я их не терплю! Ну, дотянись ты, паразит, своей шпагой, прогони!
Он сжалился. Деревянный клинок чиркнул меня по спине. Шмель взлетел, и я понял, что такое настоящее счастье.
Но счастье длилось несколько секунд. Я понравился шмелю. Он сделал новый заход и мохнатой градиной упал мне на ногу.
Ой! Ой, ой, ой, ой…
- Лежи, - долетел сверху зловещий приказ.
А мохнатый злодей шёл по ноге. Время от времени он останавливался и, кажется, потирал одну о другую задние лапки. И, видимо, прикидывал, как удобнее воткнуть жало.
Не надо… Юрка, скотина, ну что ты там?! Но Юрка замер - противник близко. Что делать-то? Сильно дёругать ногой нельзя: разведка мушкетёров заметит. А несильно - тогда шмель ужалит!
- Ле-жи. Не двигайся…
Но я сейчас помру. Или ещё что-нибудь хуже… Спасите…
Меня спасли мушкетёры. Они вынеслись прямо к нашей засаде, и я с радостным воем ринулся в бой.
Уж как я махал шпагой! Мушкетёры отлетали, будто мячики. А когда бой кончился, Юрка сорвал с куста шиповника большой цветок. Концом шпаги проковырял дырку на моей майке и воткнул в неё стебелёк цветка. Сказал совсем серьёзно:
- За храбрость и железную выдержку Гелий Травушкин награждается орденом Алого Шиповника.
- Ничего себе "выдержка", - проворчал Витька Соломеин, потирая локоть. - Машется, как бешеная мельница.
- Я не про это, - сказал Юрка.
…"Орден" я спрятал в карман, а дома расправил лепестки и положил цветок в свой "Журнал наблюдений".
А Юрка с того дня стал относиться ко мне иначе. Конечно, всё равно командовал и покрикивал, но уже не воспитывал специально. Ребята Юрку уважали, поэтому и на меня перестали смотреть как на полного размазню и неудачника. Иногда ещё называли Копейкиным, но это по привычке.
В школе Юрка учился на класс старше меня, но после уроков мы всегда играли вместе. И осенью, и зимой, и весной. Маме Юрка нравился, только она почему-то вздыхала, глядя на него. А тётя Вика поднимала брови и поджимала губы, когда Юрка приходил к нам во двор и гладил Дуплекса, поджидая меня. В дом он заходил редко, потому что тётю Вику тоже не жаловал. Впрочем, держался он с ней очень вежливо.
Тетя Вика говорила:
- Странный мальчик. Что-то в нём есть, но этот ужасный вид… В прежние времена таких детей называли беспризорниками. Имей в виду, Геля, раз ты с ним дружишь, значит, должен на него положительно влиять.
Но как я мог влиять на Юрку?
БРОДЯГА
Я с разбега нырнул под вагон и на коленях выбрался с другой стороны, там, где вход. Юрка сидел на штабеле старых полусгнивших шпал (сейчас такие, деревянные, уже не делают).
- Привет, - сказал я и встал с четверенек. - Ну чего ты?.. Я знаешь как бежал!
- Вижу, - усмехнулся он.
Конечно, он всегда всё видит… И сам я увидел себя как бы Юркиными глазами - от растрёпанной рыжей макушки до заляпанных илом сандалий. Ноги в грязи и царапинах от осоки, шорты скособочились - одна штанина задралась, другая съехала до колена, полосатая майка вылезла из-под ремешка, висит спереди, как фартук. Хорошая майка, почти настоящая тельняшка, а храброго вида всё равно не придаёт, это уж я знаю точно. И топчусь вот тут перед Юркой, будто опоздавший первоклассник перед завучем.
Дурацкая привычка всегда чувствовать себя виноватым!
Я кулаком запихнул майку в штаны и сердито сказал:
- А чего?.. Я не просто так опоздал! Там Ерёма на горке…
Юрка выслушал рассказ про Ерёму без удивления, даже рассеянно. Будто думал о своём. Может, о том, что не начать ли снова делать меня человеком? Ну уж фиг тебе, Юрочка…
Он вздохнул, поцарапал под беретиком затылок и глянул на меня странно. Даже виновато.
- Не до рыбалки сейчас. Тут такое дело… Жилец у нас появился.
Я замигал:
- Где? Какой жилец?
- Пойдём, познакомлю.
В вагоне было светло. Солнце шпарило горячими лучами в два оконца под крышей и в щели, которых было множество. Да и двери оказались раздвинуты на всю ширину. Внутри не осталось тёмных уголков. В том углу, где мы с Юркой устроили наш "кубрик", я и увидел незнакомца.
Это оказался парень с бородкой, похожей на светлый курчавый пух. Худой, белобрысый, в толстых очках. В клетчатой рубашке и узких штанах из рыжего вельвета. Он сидел на пластиковом ящике, который был у нас вместо стола. Когда мы подошли, парень поднялся и оказался очень тощим и длинноруким. Глаза его за стёклами были голубые и нерешительные.
- Вот, - сказал Юрка. - Это мой друг Травушкин. Я говорил…
От этих Юркиных слов я весь потеплел внутри. А парень протянул мне большую лапу и неловко сказал:
- Глеб.
Я тоже сказал:
- Гелька… Гелий. Травушкин.
Глеб кивнул, вздохнул почему-то и опять сел. Растопырил острые колени. Юрка мне объяснил:
- Видишь ли, он тут поселился. Недавно. Думал, что вагон необитаемый… Пускай поживёт, раз такое дело.
- Если никто не против, - смущённо сказал Глеб. И опять посмотрел на меня через толстые стёкла.
Я пожал плечами. Я не знал, против я или нет. Но это не имело значения, они с Юркой всё равно уже договорились.
Я только сказал для порядка:
- Мне не жалко. А вы тут… вы кто?
- Он журналист. В командировке, - торопливо объяснил Юрка.
Я чуть на пол не сел от удивления. Разве журналисты такие? Мало я их, что ли, видел по телевизору! И Юркиного "зампапашу" видел (Юрка так его называл, мужа своей матери). Он недавно приезжал в Старогорск. Тоже журналист, редактор, солидный такой. А этот Глеб… Ему лет двадцать всего, несмотря на бородку. Да и бородка-то так, еле-еле.
Глеб, кажется, понял, про что я думаю. Приподнялся, вытащил из заднего кармана красную книжечку.
- Вот… чтобы, значит, рассеять недоверие.
Это было удостоверение. Фотография (правда, без бородки, но похожая), синяя печать. И слова: "Вяткин Глеб Сергеевич является корреспондентом Колычской районной газеты "Маяк". Главный редактор Д. И. Сомов…" Сверху ещё что-то напечатано, а внизу крючковатая подпись.
Ну ладно… Только разве журналисты живут в дырявых вагонах? Может, этот Глеб от кого-то прячется?
А может, он шпион?
Но вроде бы шпионов сейчас уже не бывает, разве что где-нибудь в дальней пограничной зоне.
Или журналист решил нарочно стать бродягой, чтобы написать потом про это книжку, как Джек Лондон? Но Лондон-то когда жил и в каких краях!
- А чего же вы не в гостинице? Здесь разве лучше?
Глеб развёл руками, хотел что-то сказать, но Юрка дёрнул меня за майку:
- Я тебе всё объясню. Потом…
- Да я и сам могу, - добродушно сказал Глеб. - Чего уж…
- Тебе, наверно, осточертело, - отозвался Юрка. - Сколько можно одну и ту же историю пересказывать!
- А что делать?.. Главное, что сам разобраться не могу. Даже записывать начал всё по порядку, чтобы всё в систему выстроить, да не получается… Я привык на машинке работать в редакции. В командировках только стенографирую, а потом… - Он пошевелил длинными пальцами, будто застучал по клавишам. И спросил без всякой надежды: - Вы случайно не знаете, где бы раздобыть на пару дней машинку?
Юрка пожал плечами.
Я тоже хотел пожать плечами. И всё было бы нормально: откуда у четвероклассника пишущая машинка, это же не калькулятор для уроков математики. Но… а если я всё-таки достану?
Тогда Юрка лишний раз увидит, что я не только опаздывать умею. Что Гелька Травушкин - не Копейкин, он кое-чего стоит.
Я небрежно сказал:
- Точно обещать не могу, но попробую…
Глеб обрадовался совсем по-ребячьи:
- Ой, правда? Будь другом! А то я без работы свихнусь окончательно.
А Юрка посмотрел на меня с недоверчивым уважением.
Мы с Глебом распрощались до вечера. Когда шагали через пути. Юрка спросил:
- Где возьмёшь машинку?
- Дедушкина.
Юрка сказал без насмешки, даже с сочувствием:
- Вот тогда тётушка твоя точно перейдёт от слов к делу.
- Если не надолго возьму, никто не узнает… Лишь бы этот Глеб вместе с машинкой не сбежал куда-нибудь.
- Он что, похож на жулика? - заступился Юрка.
Я не знал. Настоящих жуликов я видел только в кино. Но ведь и в кино они не настоящие, а артисты.
- А зачем он тогда в вагоне укрывается?
- Да не укрывается он. Наоборот. По всем начальникам ходил, только они на него как на сумасшедшего смотрят.
- Почему?
- Ты удостоверение видел? Какой там город?
- Колыч какой-то… Или Колыч?
- Колыч. А где такой?
Я сердито дёрнул плечом: мало ли на свете разных городов?
- И никто не знает, - хмуро сказал Юрка.
- Как это?
- Вот так… И сам он не знает.
- Тогда он сумасшедший. И ты заодно. А я ещё машинку хотел ему…
Юрка не разозлился. Он сказал серьёзно:
- Тут непонятный случай. Он поехал из своего Колыча очень недалеко. В какую-то Старо-Талицу, писать репортаж про летний лагерь. А вместо этой Старо-Талицы попал сюда.
- Ну и ехал бы обратно, если не туда принесло.
- Куда "обратно"? Нет на линии такой станции - Колыч. Нет нигде…
Я даже остановился.
- Как это нигде?.. Ну, значит, он не из Колыча! Он врёт!
- А удостоверение?
- Ну… Юрка! Оно, наверно, фальшивое!
Юрка сказал снисходительно:
- Глупенький-глупенький Геля. Кто будет делать фальшивый документ, от которого у всех глаза на лоб? Да и зачем?
"В самом деле", - подумал я. А Юрка глянул на меня сбоку и спросил:
- Ты вот скажи: этот Глеб похож на плохого человека?
Я посоображал. Нет, не похож. Скорее, наоборот. Глаза добрые. И какой-то беззащитный он, хотя и большой.
- Он даже ни одного сухарика нашего не тронул, несмотря на то, что голодный, - сказал Юрка.
- А почему голодный-то?
- Он же из дома совсем ненадолго уехал, денег с собой почти не взял. И теперь - ни в кафе, ни в гостиницу…
- Хлеб-то мог взять в булочной!
- Он не знал, что можно бесплатно.
Я обалдело заморгал.
- Он совсем какой-то… ну, как Робинзон на диком острове, - сказал Юрка. - Надо ему помочь. Ты вот Ерёме помогать взялся, а Глеб - живой человек.
- Ерёма - тоже живой, - заступился я.