КОСТЯ-ЕГИПТЯНИН
Стояла тогда победная его часть в немецком одном городишке. И чем-то этот занюханный, как прабабкина табакерка, городок знаменитым слыл. Не то обезьяну в нем немцы выдумали, не то какой-то ревнитель веры здесь в средние века зачат был… В доблесть городу даже то выдвигалось, что однажды на параде державный кайзеров конь воробушков местных облагодетельствовал. Против ратуши безошибочно почти историческая пядень асфальта указывалась. Народ немцы памятливый и всякую подобную подробность берегут и расписывают.
Под этим туманцем частенько испрашивали сюда пропуска заречные наши союзники. Особо по воскресеньям. Одни действительно поглазеть, другие поохотиться с фотоаппаратом, а основной контингент - с сигаретками. С открытками тоже. Ева Евы прельстительней, дева девы зазывистей… Только натощак их в первую неделю после войны мало кто покупал. На галеты мощней азарт был.
В городишке все больше танкисты стояли. Горячего копчения народец. Одному белые пежины на лбу "фаустом" выжгло, другому пламенным бензином на скулы плеснуло… За войну-то редко кому из огня да в полымя сигать не пришлось. Испытали, каково грешникам на сковороде. Почему и песенку своему роду войск сочинили: "Танкову атаку для кино снимали" - называлась. Снимали, снимали - и все неудачно. Танкист, оказывается, повинен.
Жора-кинохроник вовсе озверел:
Снял меня сгорелого, а я не догорел.
"Успокойся, Жора! - Жоре говорю. -
В завтрашней атаке до дыминочки сгорю".
Вот так - со смешком да с гордостью… Безобманно душу свою нацеливали.
Костя с Кондратьем Карабазой из одного района призваны были, в одном экипаже числились. В злопамятное то воскресенье случились они в комендантском наряде. Патрулями ходили по городу. К полудню так пересекали они нелюдную одну улочку, и привиделся им тут в канавке чемодан. Крокодиловой кожей обтянут, замки горят.
"Крокодила" крестьяне наши, конечно, не опознали - кожа и кожа, но независимо от того у Кондратья трофейная жилка занервничала.
- Давай вскроем, - Костю подогревает. - Вот финкой замочки свернем и…
- И скажем - так было?.. - давнул его взглядом Костя. - Не пройдет, землячок!
- Да не за-ради шмуток, барахла всякого… Из интересу. Увесистый больно… Посмотреть…
- У коменданта посмотришь. Если допущен будешь…
Кондратий бдительно изогнул горелую свою бровь, и, не зная сего молодца, побожились бы вы, что взаправду испуганным голосом, сам отпрянуть мгновением готов, своим видом и шипом таинственным… разоставил он Косте такую ловушку:
- Тшш… А ежель?.. А вдруг как он заминированный?! Смерть своими руками понесем коменданту? Да лучше допрежде я сам восемь раз подорвусь!! Дай финку - и отойди!
Раздвоил-таки здравый смысл старшине. Подстрекнул. Ну, сковырнули легонечко финкой замки, откинули крышку и действительно спятились в первый момент. Череп на них оскалился человеческий. Рядом с ним от ноги вертлюговая кость.
- Ничо калым… - испуганно переглянулся с командиром Кондратий.
Когда осмелели, обнаружили под этими останками карты. Шестьдесят шесть колод карт насчитали. У каждой колоды особый отдельный футлярчик имеется. На футлярчиках, как потом комендант пояснил, англо-американской прописью обозначено: где, когда и у кого та или иная колода закуплена и какая именно нация с ней свой досуг коротала.
Вот и вся трофея.
Череп обследовали - непростреленный. Кость тоже неповрежденная. Давние, пожелтелые…
- Посвежей черепа не нашлось, - сбрезгливил ноздри Кондратий.
Пробормотал и отвлекся. Бубновых дам принялся в колодах наискивать.
Тут у них опять разногласия возникли. Костя торопит: немедленно это добро к коменданту снести… Не иначе, предполагает, заречный союзник какой обронил. Запрос оттуда может случиться. Притом череп неведомо чей. Может, уголовный какой?
Втолковывает так-то Кондрашечке, а тому в одно ухо влетело, в другое просквозило. Устным счетом занялся. Дам умножает:
- Шестьдесят шесть колод… По четыре дамы в колоде… Шестью четыре?.. Еще раз шестью?.. Итого… Двести шестьдесят четыре! Каких только шанцонеток не нарисовано. С живых же, наверно, натуру писали? - рассуждает.
- А ну прекрати! - оборвал его Костя. - Засоловеил опять! Шан-цо-не-точ-ки… Давно ли тебе всем взводом медикамент разыскивали?
- Теперь уж и на бумажную не взгляни! - вздыбил губы Кондрашечка.
- И не взгляни!! Кабы ты не такой яровитый был! Сын полка…
Сыном полка Кондратку за искренний маленький рост прозвали. Против Кости-то он - пятая "матрешка" из набора. Белобрысенький, востропятый, нос что у поисковой собачки… Все бы он шевелился, принюхивал, обонял, раздразнивался. После, смотришь, бойцового гуся в танке у себя Константин обнаруживает.
- Откуда гусь?
- Бродячий циркач подарил. За пачку махорки…
- Поди-ка, отеребить уж надумал? К "особняку" захотел?
- Зачем, теребить? - зачнет выскальзывать. - Пусть живет. Почутко спит. Тревогу нам подавать будет. Зря, что ли, евоные прадеды Рим спасли?!
Строят в танковом парке клетушку для гуся.
На трофейной цистерне со спиртом как-то изловленным был среди ночи.
Тут уж не Костя его опрашивает:
- Зачем? Почему на цистерну взобрался?
- Дедушка у меня лунатик был.
- Ну и что?
- Ни одной ярмарки не проходило, чтобы он на чужой лошади не проснулся… Его и били, и к конским хвостам привязать грозились - не совлияло. Деда на лошадей тянуло, а меня, наследственно, должно быть, на цистерну заволокло.
- А почему котелок с собой оказался?
- Пригрезилось, будто уздечка позвякивает.
- А гаечный ключ зачем?
- Подковы отнять. Дедушка, бывало, даже портянками копыта кобылам обматывал, чтобы по следу не пошли…
- Ловки вы ребята с дедушкой!
Все веселее и веселее идет допрос.
Другому бы за такие проделки с гауптвахты не вылезать, а то и со штрафной ротой знакомство свести - он же словесностью отойдет. Такой вьюн, такая проныра…
- Ну, кончай, - изъял Костя дам у Кондрашечки. - Отогрел глазки - пошли теперь к коменданту.
Шагают… Медведь с горностайкой… У сына полка разговор - щебеток, слово бисером нижется, а у Кости с перемогой, неспешно, вроде бы по-пластунски ползет. Оттого и немногоречив - лишний раз улыбнется лучше. Силушка изо всех швов выпирает. Правую руку на локоть поставит - иным двоим не сломить.
- Думаешь, допустят нас к самому? - спрашивает он Кондратья.
- Будь спокоен, - загадывает землячок. - Пропуск у нас в чемодане.
- Не забыть про "вервольфа" спросить.
- Спросим. Чихнуть не успеет…
Про коменданта вели разговор, что правая его рука, почти по сгиб локтя, из чистой литой резины сформована. В финскую еще осколком отняло. Но, невзирая на частичную убыль и трату, все равно строевым он и кадровым числится. В последние дни ходит по гарнизону упрямый и повсеместный слух, будто намертво и доразу захлестнул он в одном рукопашном запале резиновым этим изделием нечистую силу - "вервольфа". Оборотня, по-нашему. Из тех чумовых, что и после войны оружия не бросили. Из развалин постреливали, в подземельях таились.
Дежурный по комендатуре, как Костя и предполагал, попытался их не допустить к "самому" - тогда Кондратий череп ему показал:
- Тока лишь к "самому". Или направляйте нас в вышестоящую разведку.
Через минуту старший патруль Константин Гуселетов докладывал коменданту:
- Товарищ майор! При несении патрульной службы обнаружен нами в канаве чемодан…
- Мин нет! - заполнил Костину передышку Кондрашечка.
Перебрал комендант содержимое, зубы черепу осмотрел, надписи на футлярах перечитал - сугубо себе переносицу трет:
- Мда-а… Кто-то крепко запасся, - на карты указывает.
- Так точно, товарищ майор! - цокнул проворненьким каблуком сын полка. - Кто-то войну тянул, а кто - "короля за бородку". Я в госпитале такого встречал… Бритовкой кожу с пальцев сводил. Козырей осязать… Блохе - переднюю-заднюю ножку опознавал. В меру ли суп посолен - пальцем определял!! Кожица…
- Я не про своих. Не про наших, - остановил его комендант.
- Ясно, что не про наших! - опять каблуком сыграл солидарненько.
Комендант поднял телефонную трубку и отдал команду соединить его с заречной комендатурой. Танкисты и уши, как лезвийки, напрягли.
- У меня к вам не совсем повседневный вопрос, - заговорил с союзным коллегой своим комендант. - Скажите, есть ли в доблестных ваших войсках любители картежной игры?
- А через одного! - весело гнусит трубка. - А вы не партийку ли нам предлагаете, русский коллега?
- С удовольствием бы, да недостойный я вам партнер. Рука у меня резиновая. Каучуковая…
Дает намек: не только, мол, передергивать, а даже тасовать по-людски не могу.
- Тогда действительно… - посочувствовала трубка. - С резиновой - неискусно. К чему же тогда разговор ваш затеян?.. По… Погодите-ка, - всхрапнула трубка. - Вы не про карты ли в крокодиловом чемодане?..
- Есть такой трофей.
- И череп цел?!
- И череп и прочая кость.
- Пфух… Пфух.. - заотпыхивались на том берегу. - Магомет с плеч… То есть гора к Магомету, надо сказать. А мы уже всех собак собирались…
- А чьи карты? - интересуется комендант. - Штабные, музейные или шулера ловите?
- Тсссс… - испустила дух трубка. И далее - чуть слышок: - Вы про шулера иносказанием, пожалуйста… Зашифрованно… Ши-ши-ши, шу-шу-шу… Сделайте на шлагбаум распоряжение - он и будет владелец.
- Чин, значит. Шишка, - притиснул трубку левшой комендант. Потом снова поднял ее и отдал распоряжение на зональный пропускной пункт:
- Этого помимо утрешней заявки оформить.
Расспросил ребят, где найден чемодан, в какое время, почему вскрыт оказался.
- Думали: мина-"сюрприз", - защебетал Кондрашечка. - Неужто нести непроверенный. У вас и так вон рука…
- А что рука? - как-то озорновато глянул на него комендант. - Рука - кок-сагыз.
После этого открывает свой сейф, достает оттуда парочку белых перчаток и опять же к Кондрашечке:
- Помоги-ка вот мне обмундировать ее. Впервые в белых перчатках воюю. Какую-никакую парадность блюсти приходится.
"Парадность! - усмехнулся Костя. - Знаем мы эту парадность! "Вервольфа" замертво… Не пикнул, сказывают".
С этой мыслью и подступил:
- А удар, товарищ майор… Удар этим коком-сагызом вы можете нанести? Говорят - из одуванчика сделан?..
Молодежь. Не понимают еще, что калеченому человеку про его калечество… Ущербляет всегда. Константин на "вервольфа" нацеливал, а выстрелилось по медведю.
Стоял тот со сморщенным пыльным носом полуфронтом к дверному проему. Чучело. В лапах у него держался иссохший и тоже уже изветшавший пчелиный сот. По замыслу бежавшего прежнего домовладельца вроде бы меду входящему гостю он предлагает откушать или бы сладкую жизнь предсказывает.
- Удар, говоришь? - заприщуривался на Михайла Ивановича комендант. - Из одуванчика, говоришь?
С этими словами подходит к медведю и настораживает поперек поясницы изобиженную свою правшу. Схватился здоровой рукой за резиновое запястье и - наоттяг его, наоттяг. Какие-то пружины под рукавом заворчали, крепежные ремни на локтю заскрипели, а он наоттяг все ее, наоттяг. Вроде бы на боевой взвод ставит. Дотянул до возможных пределов и отпустил. Сагыз в белой перчатке - ровно молния воссияла. И… гром! Мишутки на постаменте как не бывало. Пылища на весь кабинет взвилась, моль на крыло взлетела… Стеклянный медвежий глаз от трех стен срикошетил - волчком теперь на полу поет.
- Вот так… наши одуванчики, - погладил перчатку комендант. - Выставьте его вон от меня, - сробевшим парням на простертого Мишу указывает. - Двум медведям в одной берлоге не жить, - посмеивается. - Я тут некоторым военным срок гауптвахты определяю, а он, душа, меду подносит.
- Уставов не изучал, - продлил комендантову мысль сын полка.
Приподняли парни медведя и вот так, по-шутливому да по-хорошему, и разошлись.
Разошлись - забавляются. На постамент опять же медведя восстановили, окуляру ему наладили. "Во что бы еще поиграть", - размышляют. Солдат - он ведь, часом, дитя. Немецкую каску рогатую на башку ему уравновесили, метлу с белым флагом в лапы пристроили.
- Парламентером, Михайла Иванович, назначаетесь. Союзника мы вам поручаем встречать.
У коменданта и окна настежь. Суточники с гауптвахты пыль выгоняют, моль настигают, пол протирают. С полчаса не прошло - вот она, глядь, и машина с американским флажком. Притормозила за колючими кустами-шпалерами, и двигается по направлению Михайлы Ивановича с пузатой портфелью в руке владелец утерянных карт и костей. Такой громоздила мужик, что в самую пору бы вживе с этим медведем бороться. Румяный, упругий, лобастый - само заглядение союзничек. По званию американский майор. Танкисты примолкли, откозыряли. Он тоже - взаимно. Увидел медведя во фрицевой каске, с метлою и флагом меж лап - улыбку изобразил.
- Капитуляц? - танкистам союзнически подмигнул.
- Безоговорочная! - Кондратко ощерился. - Полны штаны…
- Э-э… Можете продавать мне эта фигура? - оглядел союзник танкистов.
- А что давайт? - потер троеперстие сын полка.
- Если вы есть хозяин на этот медведь?..
- Еще бы я не хозяин! Я на нем воду возил… Сено сгребал… В одной церкви крестились, - добавлял озорства Кондрашечка.
Танкисты смеются.
Союзник открыл тогда свой пузатый портфель и преподносит Кондрашечке пару бутылок каких-то вин:
- Выпивайт по маленька.
- А куда вам скотинку прикажете? - обтиснул горлы бутылкам "медвежий владелец".
- Там… Машина, - кивнул на колючую заросль союзник. - Там Джим…
В последний момент комендант на крыльце появился. Кондрашка к танкистам за спину. Сникнул, укрылся - велика ль тень ему, прокурату, нужна. Военачальники представились, поздоровались, ушли в кабинет.
- Давайте его в машину скореича, - пнул медведюшку в окорок начинающий бизнесмен. - Пусть везут остатнюю моль в свою зону.
И тут произошла у них еще одна удивленная встреча.
Шофером-то у союзника - негр! Черный, как головешка. Или как крага танкистская. Глаза на ребят вызвездил, зубы что твой млад месяц сияют, губоньки за три приема не обцелуешь…
Кондрашечка и про медведя забыл.
- Угнетенный, а улыбаешься… - оторопел он на первый момент. А оторопь отошла, озирнулся с бутылкой, как с курой ворованной. - У кого, ребя, ножик со штопором есть? - шепоток испустил.
Ну… Штопору как не найтись!
Ввинтил Кондратко его по заклепку, поднатужился - всхлипнуло, ойкнуло в горлышке. Огляделся опять, оценил безопасность и смущает негритянскую глотку:
- Дерябни! Оказачь маненько. Попьем, поворотим, в донушко поколотим, век себе укоротим, морду искосоротим, - заприпевал.
Негр отрицается.
- Ты, может, подозреваешь - отравленное? - вывел догадку Кондрашечка. - Подозреваешь, может?! Гляди тогда, мать твою кочеты!!
Развернул бутыль донцем к солнышку, и загулял, загулял повдоль шеи востренький, как соловушкин клюв, кадычок.
Отдышался. Отнюхался атмосферой. Глаза на место установил.
- Не хватало еще, чтобы пролетарь пролетарью яд подносил, - укоризну свою негру высказал. - Да я лучше сам восемь раз отравлюсь! Видел? Без трепету!!! Лопни моя кишка… Рвани для обоюдности?! - подсунул опять негру горлышко. - Интересно, пробросит тебя в румяны… черного…
По негру стало видно - колеблется негр.
А сын полка, ну… себя превосходит:
- У нас сам Пушкин от вашего негритянского колена примесь имеет. Позавчера на концерте артист евоную песню пел:
Поднимем бокалы и выпьем доразу,
И пусть побледнеет лампада.
- Во, как призывал! Свечи тухнули!
Обкуковал-таки, прокурат! Вдохновил негра.
Ничего. Без особого содроганий выпил. Остатнюю даже слезинку с лиловой губы подлизнул.
- Вот что значит - понятливую девку учить!! - соколком оглядел сослуживцев своих сын полка.
- Умри! Идут!! - даванул ему пальцы Костя.
Танкисты опять в позвоночники хрустнули, грудью взреяли, ладонь к шлемам… Кондрашечка за их спинами той секундою белым флагом медведюшку застелил.
Распрощались военачальники.
Комендант к себе воротился, ну а Косте с Кондратьем обратно на патрулирование надо идти. Час какой-то остался - и смена. Прямо от комендатуры косячок танкистов в одной гурьбе с ними тронулся. Про карты идет разговор, про череп…
- Столько колод - мать с отцом проиграешь.
- С которой же он войны, ежели желтый?
За угол вывернулись - что за причина? Стоят союзники. Оказалось, машина забарахлила. Рычит, скоргочет, простреливает, а настоящего рабочего гулу не соберет. Негр ящеркой туда и сюда снует. Свечи проверил, горючее шлангом продул - нет ходу. Танкисты окружили машину, советы негру маячат, на помощь посовываются.
Картежник нахмурился.
А наши, недолго подумав, с простой нелукавой души рассудили: "Поможем, братва! Берем ее нараскат". Ну, и кто плечьми, кто руками, кто грудью подналегли:
"Пошла, пошла, пошла, союзница! Пое-е-ехала-а!!"
А она не пошла. И не поехала.
Добра не сделали, а лиха накликали.
От конфуза ли, как ли, а только свернул картежник резиновый шланг в два хлыста и оттягивает шофера по чему попадя. Из носа кровцы высек, из губ. Мгновенно-то и взъярел. Без ругани. А негр не то чтобы от удара где извернуться, а даже не заслоняется. Улыбками повиняется. Улыбки под шланг подставляет.
Парни даже подрастерялись. Вчуже дико и зябко сделалось. У Кондрашечки зубы дрожью потронуло. И невзирая, что росточком "сын полка", невзирая, что звание против майорского - вшивенькое, кинулся с двух копытц, выбодрил мелконький, пустяковый свой кулачок на картежника и беззаветно завыкликал:
- Брось шланг!! Брось, не то в нюх закатаю! Будку сверну!!
Ну и подскокнул.
Картежник ему на лету легонький бокс в подбородок.
Как легонький?..
Спикировал Кондрат метров несколько и недвижим лежит. Не то - в забытьи, не то - в праотцы… Тут Костеньку и приподняло!..
Оно еще с богатырских времен запримечено: нет сильному большего постыжения, как если на его глазах слабых-маленьких бьют. Совесть его угрызает нейтрально при этом присутствовать. Хоть в чистом поле такое случись, хоть на вечерках, хоть на уличном происшествии. А тут - удар, да еще удар с поднамеком. Сшиблен Кондрашечка, а пощечина всему братству горелому. Не то - и выше бери…
- А барнаульскую бубну пробовал? - ринулся Костя к картежнику.
И открылась здесь межсоюзная потасовка.
Картежник, похоже, с приемов бьет, а Константин "бубной". Тоже славно получается. Как приложат который которому, аж скула аплодирует. Ровно по наковальне сработано.
- Еще не все танкисты погорели!! - веселится и сатанеет на весь околоток Костенькин клич.
Слава богу, потронул у негра мотор!
Прянул картежник от Кости в открытую дверцу и воткни, боже, пятую скорость.
Кондрашечка кое-как воскрес до присеста, поместил на асфальт ягодички свои, три зуба, один за другим, на ладошку повыплюнул и завсхлипывал:
- Ко-о-онского даже веку не прожили…