– Да про них всякие рассказы ходят. Иногда совсем уж такие... легендарные. Будто, когда рейд перекрыли затопленными кораблями, лейтенант Новосильцев на "Македонце" не ушел в Северную бухту. То ли не успел, то ли, скорее всего, не захотел... Он стал укрываться в бухточке, которая называется Синекаменная. Где такая, сейчас до сих пор не могут разобраться. Знают только, что с моря вход в нее вовсе неразличим. Поэтому англичане и французы никак не могли его поймать... "Македонец" всегда воевал ночью. У него были не белые, а просмоленные паруса – нарочно, чтобы не разглядеть в темноте... Он хоть и одномачтовый кораблик, но все же не такой уж маленький, десять пушек, тридцать человек экипажа. Говорят, они так досаждали союзникам, что те просто выли...
Коля потянул Женю к диванчику.
– Давай сядем. Ты расскажи про это побольше...
Они с ногами устроились на постели, и Женя с удовольствием поведал все, что знал о подвигах "Македонца".
Тендер был быстроходен и неуловим. Не только при обычном ветре, но при малейшем дуновении воздуха он начинал скользить по воде, как черный лебедь. Такая уж удачная была у него постройка корпуса и такая выучка у матросов, ведавших парусами... В темноте "Македонец" двигался среди вражеских кораблей, толпившихся на внешнем рейде. Заходил и в Камышовую бухту, где была стоянка французов, и даже наведывался в бухту Балаклавы, где уютно расположилась английская эскадра. И каждый раз устраивал союзникам "веселые карнавалы на воде". То воткнет в борт противника заостренное бревно с привязанным фугасом и скрытно горящим фитилем. То дерзко, в упор, врежет из пяти орудий по вражескому бригу или корвету – так, что тому путь или прямо на дно, или на починку к родным берегам. Или просто крадется между линейных кораблей и пароходов, где капитаны и адмиралы ведут разговоры о своих планах, не ведая, что рядом – русские уши...
Возил "Македонец" в тыл вражеских позиций пластунов, которые устраивали налеты на не ждавших опасности союзников. Пластуны жгли у противника припасы, заклепывали орудия, подрывали пороховые погреба и, прихватив пленных, на том же "Македонце" возвращались в Синекаменную бухту.
– А оттуда, говорят, есть до самого города тайный подземный ход... Потом, когда пришлось бросить тендер, Новосильцев с матросами и ушел по этому ходу из бухты к своим...
– А почему пришлось бросить тендер?
– Про это по-разному говорят. Ну, вроде бы французы однажды выследили "Македонца" и заперли выход из бухты. Поставили многопушечный корабль и пароход с мортирами, для стрельбы по крутой дуге. И на берег высадили десант, солдаты сверху по обрыву оцепили всю бухту. Французский капитан прислал парламентера. Тот говорит: "Господин лейтенант, мы знаем вас как храброго офицера, но выхода у вас теперь нет. Или сдавайтесь с почетом, или мы вас здесь расстреляем в щепки, война есть война"... Это по одним рассказам. А по другим, будто бы он совсем не так говорил: "Вы воевали как пираты, нарушали международные законы, и всех вас мы имеем право повесить на реях. И если хотите надеяться хоть на какую-то милость победителей, то сдавайтесь без лишних разговоров, а наш адмирал решит, что с вами делать..."
– Да чего же они нарушали-то! – возмутился Коля. – Воевали, вот и всё! – Он уже видел перед собой будто наяву молодого лейтенанта, бледного, с черной бородкой и бесстрашными глазами. И коренастых невозмутимых матросов, готовых сражаться до самого последнего мига...
– Ну, будто бы он воевал не открыто, а исподтишка. И шпионил...
– Но ведь военные хитрости и разведка – это вовсе не пиратство и не шпионство!
– Конечно! Новосильцев будто бы так и ответил. А враги снова: "Сдавайтесь, а то хуже будет!" Они, наверно, еще из-за золота хотели завладеть "Македонцем"...
– Какого золота?
– Ходил слух, будто Новосильцев знает, где после бури затонул на мелководье английский корабль, который вез для всей армии жалованье. Представляешь, сколько денег!.. И будто матросы "Македонца" кое-что даже сумели поднять с этого корабля и погрузить в свой трюм. Кто-то говорит, что это правда, а кто-то – что сказки... В общем, французы заперли тендер в бухте и ждут: что решит его командир? Новосильцев тогда говорит: "Дайте время на размышление до утра". В темноте, мол, сдаваться неудобно. Французы отвечают: Ладно". Потому что русским деваться все равно некуда.
– А про подземный ход французы не знали?
– В том-то и дело!.. Ночь совсем сгустилась, и тогда матросы и Новосильцев открыли в крюйт-камере несколько ящиков с порохом, протянули на берег фитиль, взяли с собой флаг, вахтенный журнал, карты и все важное...
– И золото?
– Ну, если оно было... Не знаю... Подожгли фитиль с суши, а сами – в подземный ход. Думали, что отойдут, а тендер рванет на воздух, чтобы не достался врагам. Только тут как раз пошел дождь и огонь на фитиле загасил...
– Может, и хорошо. Иначе тендер не достался бы Федосу Макееву.
– Да... Если, конечно, его "Курган" – это тот самый "Македонец". Про это тоже по-всякому говорят...
– Надо Маркелыча спросить! Он же на "Кургане" шкипером ходил, знает, наверно, безошибочно.
– Может, и знает. А может, и нет... Рассказывают, что сам Макеев говорит то "да", то "нет"...
– Женя, а что стало с Новосильцевым и матросами?
– Про это опять же говорят по-разному. Одни – будто Новосильцев и экипаж все же попались в плен французам, потому что союзники подошли уже вплотную к городу, выход из-под земли оказался на их позиции. Но врагам все равно ничего не досталось: флаг, журнал и все документы Новосильцев спрятал где-то про дороге. Наверно, под землей... А дальше ничего не известно. Скорее всего, после войны вернули домой, как всех пленных... А другие говорят, что моряки с "Македонца" сразу вышли к своим, а Новосильцев вскоре умер от заражения раны, которую получил в последнем бою...
– Как же так? Он такой герой, и ничего про него толком не знают!
– А с героями ведь тоже по-всякому было, – вздохнул Женя с умудренностью давнего здешнего жителя. – Одним всякие награды, а другим шиш с маком. Тем, кого начальники не любили...
– Да за что же его не любили?
– Говорят, за своенравие. Много делал по-своему, приказов не слушал, дерзко разговаривал со штабными командирами... Он ведь в своей Синекаменной бухте был почти что отрезан от города и от начальства, действовал по своему разумению да еще так отчаянно. Вот и решили, что чересчур своевольный. Его Нахимов любил, а как убили, не стало заступника...
Коля не прочь был еще поговорить про "Македонца" и его командира, но пришла Саша.
– Мама спрашивает, когда обед подавать...
– "Подавать"! Ну, как при дворе Людовика Четырнадцатого!.. Рано же еще.
– А она заранее спрашивает. А пока варит.
Лизавета Марковна готовила еду для Коли у себя, так оно проще.
– Скажи, что в два часа... А сама приходи снова, если хочешь. Мы тут про всякие интересные дела говорим.
Это он так сказал, из вежливости. Иначе получилось бы, что выставляет Сашу, как кухарку. А она неожиданно обрадовалась:
– Хотите, я карты принесу? Можно будет поиграть как-нибудь...
– Тащи, – грубовато от неловкости согласился Коля.
Когда Саша ушла, Женя спросил:
– А тебе позволяют играть в карты?
– Конечно. А что такого? Мы с тетей Таней по вечерам иногда играем в подкидного.
– А мне сестра не велит. Лена... Говорит, что карты людей губят.
– Ну, так это если на деньги играют, как в "Пиковой даме" у Пушкина. А в "дураке" что опасного...
– Я про пиковую даму не читал, – вздохнул Женя. – У нас дома сказки Пушкина есть и стихи, а повестей его нет и достать негде... Но мне Лена рассказывала...
– У нас тоже нет. В Петербурге эта книга была, да все ведь не повезешь в такую даль... У Фрола есть толстенные "Сочинения Александра Пушкина", ему давно еще подарил их квартирант, инженер... Фрол больше всего "Дубровского" любит, вспоминает его то и дело.
Женя сказал, что про Дубровского ему тоже рассказывала Лена.
Пришла Саша с растрепанной карточной колодой. Сыграли в "дурака", но втроем было неудобно, лучше, когда парами. Саша спросила, знают ли мальчики игру в "Пьяного шкипера". Те не знали. Игра оказалась простая, но забавная. Когда прозеваешь карту – обязательно смех. А проигравшего следует щелкать оставшимися в колоде картами по носу. Хорошо, если осталось немного, а когда колода почти полная – ой-ей-ей...
Так, веселясь и потирая носы, не заметили, как возникла Лизавета Марковна:
– Ишь, да вас двое соколиков. Ну, идите на кухню, усаживайтесь...
– И Саша!
Саша за столом вела себя чересчур чинно, оттопыривала мизинец, когда держала ложку. Но в общем-то не очень стеснялась.
После обеда Женя сказал, что пора домой. И, по правде говоря, это было хорошо, потому что засветло. А то ведь одного не отпустишь, а провожать в сумерках – сами понимаете...
Проводили его вдвоем с Сашей. Не до дома, а только до горжи Седьмого бастиона, под которой шумел рынок. Оттуда Женя резво ускакал вниз по лестнице, махая на прощанье мятой заячьей шапкой.
Дома Коля поспешно сел за уроки. Тё-Таня в этих вопросах была строга. И это не зря: с гимназистов-экстернов на экзаменах спрос не шуточный.
С задачками Коля разделался быстро, а вот греческий... В прогимназии этот предмет изучали еле-еле, а тут ведь спросят. И кто это придумал мучить людей скучнейшими строфами из "Гомера"? Будто мало для этого латыни!..
Пришла Татьяна Фаддеевна и осталась весьма недовольна Колиным пересказом греческого текста.
– Неужели за целый день нельзя было приготовить как следует!
– У меня от этих переводов уже голова пухнет.
– Вот провалишься, будешь знать...
Коля сцепил на левой руке два пальца и мысленно плюнул через плечо.
– Я завтра выучу.
– И, пожалуйста, помни, что учишь не для меня, а для себя.
– Ну, помню я, помню... О, Господи...
– Все-таки Николай Иванович Пирогов был прав, – вздохнула Татьяна Фаддеевна и пошла к Лизавете Марковне договариваться насчет ужина. И жаловаться на непутевого племянника.
А Коля сел опять к столу и открыл тетрадь. Он ведь обещал себе, что будет регулярно вести "жизненный журнал". Однако много писать не хотелось. Коля решил, что достаточно нескольких слов, чтобы потом он смог вспомнить в подробностях все прошедшие дни, все интересные случаи и разговоры.
Вот как читалась его первая запись:
"Переписал стихи. Женя. "Македонец" и л-т Новосильцев. Что с ним стало? Английское золото. "Курган" – это "Македонец"? Пьяный шкипер. Зачем учить греч. яз.? Нахлобучка (не сильная). Пора спать".
Следующие записи отличались той же лаконичностью. Например:
"Никакого разбойника не было. Длинная дорога. Револьвер и сабля. Скучный Симферополь. Экзамены вовсе не страшные. Г-н Раздольский. Жизнь за царя".
Экзамены и правда оказались не страшными. Может быть, оттого, что первым был французский. Коле вместе с тремя другими экстернами предложили сесть за парты в гулком пустом классе, и худой моложавый преподаватель с русыми всклокоченными бакенбардами и в маленьком хрустальном пенсне весело разразился длинной французской фразой. Смысл ее был тот, что нужен смельчак, который пойдет отвечать первым, и что смелость в начале дела – половина успеха. Пока трое Колиных "товарищей по несчастью" ежились за партами, пытаясь переварить сказанное, он (была – не была!) вскинул руку.
Испытание свелось к нескольким вопросам по неправильным глаголам и короткой живой беседе на тему погоды и Колиных впечатлений о губернском городе. Коля отвечал не сбиваясь. О погоде отозвался так, как она того заслуживала, а про город сказал, что видел его пока что мало и что по сравнению с разрушенным Севастополем центр губернии выглядит почти как столица, однако производит холодноватое впечатление; возможно, летом, в зелени, город выглядит уютнее.
– Весьма, весьма недурно, – подвел итог преподаватель и вписал в ведомость аккуратную пятерку. – Желаю вам, молодой человек, тех же успехов и в остальных предметах...
Тогда Коля набрался храбрости и сказал уже по-русски:
– Простите, пожалуйста. Могу я спросить?.. Правда ли, что ваша фамилия Раздольский?
– Точно так-с. Раздольский Иван Павлович. А в чем дело-с?
Коля, чувствуя спиной любопытные взгляды троих, опять перешел на французский:
– Месяц назад в газете были стихи месье Дюпона. Значит, это вы их перевели?
– О... да! Вы их читали?
– Я их даже в свою тетрадь переписал!
– Гм... значит, вы находите их... не совсем слабыми?
– Что вы, Иван Павлович! Они... такие... сразу запоминаются... – Это он опять по-русски. И вполне искренне. Можно было не бояться, что слова его учитель примет за лесть, ведь пятерка-то была поставлена раньше.
Раздольский с явным удовольствием на лице покивал:
– Весьма, весьма польщен... Рад был познакомиться... господин Вестенбаум. Думаю, мы еще не раз встретимся к общему удовольствию...
В тот же день после обеда Коля сдал латынь. Он ее вовсе не боялся. Для человека, знающего французский, латынь – предмет несложный.
Задачки по математике оказались пустяковыми, в прогимназии он решал посложнее. Труднее оказалась диктовка. Эта вечная проблема всех гимназистов: где писать букву "е", а где "ять". Но и здесь Коля справился без ошибок. Спасибо доктору Орешникову, он незадолго до экзаменов дал Коле мудрый совет:
– Вы ведь не раз читали-перечитывали Гоголя, "Вечера на хуторе". Помните, там изрядное количество малороссийских слов. Таких, что по-русски говорятся со звуком "е", а по-украински с "и". "Дивчина", "мисто", "дид", "бис"... Так вот, запомните: где украинское "и", там русское "ять"...
Коля запомнил, и это очень даже пригодилось. Жаль только, что пропустил в диктовке запятую и потому получил четверку.
Испытание по географии, истории и основам естественных наук ограничилось общим собеседованием с несколькими учителями в актовом зале. Видимо, прежние успехи третьеклассника Николая Вестенбаума были уже известны преподавателям, и его отпустили с миром после двух-трех пустяковых вопросов.
Наступил день грозного "греческого" экзамена. Коля накануне чуть не до полуночи сидел у лампы в холодном и неуютном гостиничном номере, сотый раз листая истрепанную хрестоматию с текстами древней Эллады. Наконец Тё-Таня отобрала книгу и погнала племянника в постель:
– Поздно цепляться за соломинку. Лучше выспись как следует. И... будь что будет.
Утром выяснилось, что ничего не "будет". Экзамен получился самым легким из всех. Оказалось, что греческий язык в этой гимназии вообще не обязательный предмет (или "почти не обязательный"). Наверно, потому, что некому его здесь было преподавать по-настоящему. (Вот тебе и классическая гимназия!) Коля быстро почуял, что седенький, часто зевающий преподаватель знает положенные по программе переводы не многим лучше, чем он сам. Обрел уверенность и вскоре ушел с заслуженной четверкой (сам не понял, почему не с пятеркой, да ладно, все равно – счастье!).
Татьяна Фаддеевна, нервно ожидавшая в коридоре, увидела сияющее Колино лицо и расцеловала племянника на глазах у всех, кто был рядом. Он даже не очень отбивался. Впереди открылся чудесный свободный день – с прогулками по магазинам, обедом в ресторане "Версаль" и вечерним спектаклем в городском театре. Приезжая труппа из Одесской оперы давала "Жизнь за царя" композитора Глинки. Постановка была потрясающая, Коля таких не видел даже в столице. Жаль только Ивана Сусанина, которого злые ляхи погубили в безвылазных лесных дебрях. Жуткая судьба несчастного Ивана колыхнула в Коле прежние страхи, но он пересилил и прогнал их – задавил радостным воспоминанием о счастливом финале экзаменов.
Домой выехали очень рано, первым утренним экипажем – для того чтобы вечером оказаться на месте. Не хотелось, как на пути сюда, в Симферополь, ночевать в Бахчисарае.
Та ночевка случилась оттого, что в путь отправились поздно, а тракт оказался раскисшим – накатила неожиданная оттепель. Конечно, дороги были уже не те, что при осаде, когда лошади вязли по брюхо, а повозки просто утопали в грязи. Однако и теперь экипаж местами тащился еле-еле. Коля отчаянно скучал, глядя на плоские унылые горы под сырыми облаками и грязно-рыжую степь. Иногда он с надеждой вглядывался вдаль: не покажется ли разбойник? Все-таки какое-то развлечение. Разбойников Коля совершенно не боялся. Это ведь не таинственные тени в ночных развалинах и не опасность провалиться на экзаменах! К тому же среди пассажиров был жандармский ротмистр, у которого под расстегнутой голубой шинелью заметна была черная лаковая кобура.
Вообще-то Коля, зная отношение тетушки и всех порядочных людей к жандармам (которые не давали жизни Пушкину и притесняли народ), всегда смотрел на чинов в голубых мундирах косо. Но этот ротмистр вел себя скромно, даже застенчиво. Помог Татьяне Фаддеевне сесть в экипаж, а Коле втащить тяжелый баул. Оказалось, что сносно говорит по-французски. Они с тетушкой побеседовали о тяготах зимнего пути, о недавнем бракосочетании наследника цесаревича с дочерью датского короля и о романах знаменитого французского писателя Виктора Юго, чьи книги, оказывается, можно отыскать в симферопольских книжных лавках.
Ротмистр был молодой, стройный, с красивыми темными усиками, и Коле подумалось, что он, может быть, похож на автора стихов "Давно закончилась осада" Шарля Дюпона. В конце концов Коля решил, что бывают исключения и, возможно, этот офицер не чета остальным российским жандармам. Кончилось тем, что ротмистр дал Коле подержать свою тяжелую саблю и даже слегка вытащить из ножен ее зеркальное лезвие... А тяжелый револьвер и, безусловно, смелый характер господина ротмистра были вескими гарантиями того, что встреча с разбойником окончится явно не в пользу последнего.
Однако разбойник так и не появился, а пассажиров ожидал ночлег на постоялом дворе почтовой станции. Татьяне Фаддеевне удалось выхлопотать для себя и племянника отдельную комнатку. Ночью деревянный дом вздрагивал от тяжелого влажного ветра. Кусались клопы. Коля не выспался и вторую половину дороги был кислым и уже не помышлял о приключениях...
Слава Богу, на обратном пути обошлось без ночлега. На сей раз пассажиров с оружием (по крайней мере, явно заметным) в экипаже не оказалось, но Колю "разбойничьи проблемы" уже не заботили. Почти всю дорогу, пока не стемнело, он читал купленный в Симферополе увесистый том – "Тайны Вселенной. Популярное объясненiе устройства мiрозданiя. Сочиненiе г-на Старосадова для г.г. любознательныхъ юныхъ читателей". В книге были рассказы о планетах и звездах, о допотопных ящерах и мамонтах, о вулканах, морских приливах и высочайших вершинах мира.
Приехали домой поздно вечером. Лизавета Марковна и Саша не спали, встретили. Коля, затеплев ушами, сунул Саше бирюзовую овальную брошку с якорьком, которую (отчаянно смущаясь и сердито сопя) заставил Тё-Таню купить в Симферополе.
– Вот... Это тебе. На Рождество.
– Ой... благодарствую... Красота какая... – Она тут же прицепила брошку у воротника. – А разбойники не встречались?
– Пусть бы попробовали! С нами ехал офицер во-от с таким револьвером!
– Ой... вот страх.
– Опять?!
Еще запись.
Снег на Рождество. Почти как у Гоголя. Маркелыч опять стрелял. Истории в погребке.