Находились, конечно, языкастые бабки, что меж собой, а то и с другими людьми любили поболтать: не родная, мол, она им. Дошли наконец слухи и до Катеньки, та кинулась к маменьке. Настасья засмеялась:
– Ты на нос свой погляди. Разве не точно батюшкин?
И не однажды потом случалось такое, но всякий раз отец и мать со смехом успокаивали дочку: чего, мол, слушать всяких сплетниц. Но однажды, когда шел ей шестнадцатый год, расплакалась Катенька всерьез, потому что вновь услыхала где-то ядовитый слух. И снова пристала к матери: откуда же эти разговоры, если ничего не было?
– Да было, было, – не выдержала Анастасия Павловна. – ладно, скажу. Дело-то шутейное. Правды на грош, а разговоров пошло на сто фальшивых рублей... Ты ведь знаешь Савву Иваныча, что живет ниже нас, на Шлюпочной?
Катеньке как не знать – потупилась, чуть зарделась даже.
– Ну и вот, – продолжала мать, – был он еще в ту пору несмышленый, рассказал приятелям, что детей малых находят на бахчах. Другие мальчишки, постарше, решили подшутить. "Давай, – говорят, – Настя, мы с твоим дитём погуляем, пока ты по хозяйству управляешься". Я малость удивилась: не девочки же, чтобы в мамки-няньки играть. Но и обрадовалась. Потому что дел и правда выше головы, а отец в плаванье был. Ничего такого не подумала, мальчишки-то все знакомые, добрые. А они унесли тебя на бахчу, положили в межу да Савушку подослали, чтобы он увидал. И говорят: "Вот, нашел дитё, значит, быть тебе тятенькой". Тот с перепугу в слезы... А Горпищенки прослышали, что на их бахче нашли подмётыша, вот и пустили слух. С той поры бабки и плетут, чего в голову взбредет, каждая добавляет свое... А не веришь, спроси сама у Саввы.
Катенька не утерпела, спросила однажды:
– А правда ли, Савва Иванович, что в малые годы с вами да со мной мальчишки сыграли шутку.
– Ну как же, Катерина Николаевна! Было такое! Нашел я вас, а они говорят: "Ну вот, дочка есть, теперь женись безотлагательно, иначе нельзя". Вы раньше разве не слыхали про это?
– Да я всякое слыхала.... А тогда в меже... я в пеленках была?
– Вся как есть завернутая, – успокоил Савва. Враз понял, как страшно Катеньке представить, будто она оказалась перед ним без всякой одёжки, пускай и кроха совсем. – Один только нос торчал... Я тогда еще у мальчишек пытал: почему это арбузы растут ни во что не закутанные, а человечий ребенок сразу запеленатый? Был с нами Женя Славутский, умный такой мальчонка, из образованных... нынче он живописец, для морского музея картину пишет... вот он и дал разъяснение: пеленки, мол, из листьев образуются, такой закон у земной природы, чтобы маленький не простыл, пока не нашли. Я и поверил... А почему вы, Катерина Николаевна так взволновались из-за давней той истории?
– Да так... Старухи чего только не плетут...
Савва свел густые брови.
– Старух этих, если не смолкнут, я длинными языками в литейный ковш макну, будут знать!...
Савушка, вопреки предсказанию деда (царство ему небесное) не стал матросом. Сделался он мастером в горячем цехе адмиралтейского завода, где лили якоря, причальные кнехты и тяжелые детали для новых судов. Брат его работал там же. Оба слыли знатоками своего дела. Жалованье у мастера было приличное, и свадьба у Савушки и Катеньки получилась не бедная. А сына они назвали Куприяном, в честь бывшего околоточного надзирателя, деда Филиппыча, которого позвали к малышу в крестные отцы...
...Но все это случится в будущие годы, много позже того дня, когда Коля и Саша собрались в Херсонес и к Девичьей бухте, куда Коля недавно отказался наотрез идти с мальчишками.
Он и Саше сейчас сказал на всякий случай:
– Ну, а зачем нам туда, к Девичьей бухте-то? Это разве тоже Херсонес?
– Рядом... Там отыскать можно всякое. Черепок с кентавром я как раз на том берегу нашла... Да ты не бойся, вторник же... – и усмехнулась тихонько.
Коля старательно зашевелил пальцами босых ног.
Саша скользнула глазами по его загоревшим ногам – от побитых коленок, торчавших из-под сморщенных штанов, до пыльных ступней. Будто щекотнула ресницами-крылышками.
– Башмаки завтра надень, а то ноги отобьешь.
– Не отобью! Я привычный!
– Хоть привычный, а дорога не близкая...
Щит вещего Олега
Дорога, однако, была не столь уж дальняя. Херсонесский берег и строящийся на нем собор видны были прямо со склонов Артиллерийской слободки, верстах в двух, за Карантинной бухтой. На ближнем берегу бухты Коля бывал уже не раз. А обойдешь ее – и вот она, древняя земля поселенцев с Эллады.
Вышли незадолго до полудня. Раньше не получалось: тетушка и доктор все никак не уходили в лечебницу, а говорить о своих планах Коле не хотелось. Начнутся опять расспросы, наставления, предостережения, а это могло спугнуть удачу.
Наконец отправились.
Коле, хоть и в башмаках, шагалось легко. Потому что день был хороший. Безоблачный, но без лишнего зноя. От разбитых домов и ракушечных ступеней привычно пахло теплым камнем, а прилетавший с побережья ветерок приносил другие запахи: моря и южных трав (названий которых Коля еще не знал).
От Шестого бастиона по извилистым дорожкам спустились в Карантинную балку. Здесь густо пахло полынью. Она, серовато-зеленая, высокая, росла островками. Такими же островками подымался бурьян – и свежий, и серый, прошлогодний. Но было и много ничем не заросших груд – сухая красноватая глина, щебень, желтые глыбы песчаника. Там и тут, в глине и среди камней можно было разглядеть ядра всяких калибров. Одни, полузарытые, ржавчиной своей сливались с землей. Другие, почти не тронутые коррозией, темнели дерзко и открыто, как выкатившиеся на середину комнаты мячики. С двух сторон их накидали сюда наши и французские батареи
Коля относился к ядрам без особой боязни, но и без лишней беспечности. Два ядра – для коллекции – лежали у него в комнате под кроватью (подальше от глаз тетушки), а больше и не надо. Таскать их в сумке – одна морока и туристам эту тяжесть все равно не продашь. И к тому же, кто их знает? Подымешь такой "мячик", а у него снизу – запальное отверстие... И Коля старался лишний раз не задевать чугунные шары. Зачем дразнить судьбу? Кто знает, вдруг именно судьба предупредила его давней газетной строчкой: "...ждет один из них – меня".
Да, еще не от всех страхов избавился Николай Лазунов-Вестенбаум. Ох, не от всех...
Но сейчас эти страхи еле шевельнулись и пропали. Была в Коле веселая беззаботность, было ожидание радостных и ничуть не тревожных событий. Летали желтые и коричневые бабочки. Одна, лимонного цвета, села на коротенький рукав Сашиного платья. Наверно, приняла серо-зеленый полосатый ситец за траву.
– Это капустница. Она решила, что ты капуста.
– А вот и нет. Капустницы белые, – серьезно возразила Саша. – Не прыгай так по камням, ногу свихнешь...
Но Коля прыгал – такое было настроение.
Однако веселая прыгучесть не мешала ему привычным взглядам зацеплять на пути трофеи. Он поднял несколько зазубренных чугунных черепков (наверно, две бомбы столкнулись тут в полете). Выковырял из глиняных комков две пуговицы с номерами французских полков и плоский латунный значок с орлом и буквой N – то ли с форменной сумки, то ли с кивера. Бросил в холщовую сумку, что висела на плече.
Саша часто уходила вперед, теряясь в своем "растительном" платьице среди полыни. Потом нетерпеливо оглядывалась:
– Опять застрял из-за этих гудзиков! Разве мы затем пошли?
– Иду, иду!..
От Шестого бастиона до оконечности Карантинной бухты по прямой не более версты. Если бы нормальной дорогой, то и говорить не о чем. А по склонам и горкам, по ямам и буеракам, да еще с остановками – путь, конечно, не такой быстрый. Но за полчаса все равно добрались до синей гладкой воды. Здесь бухта загибалась запятой и была неширокой, шагов сто. У маленького мыса приткнулась к дощатому причалу двухмачтовая шхуна с убранными парусами. Еще одна шхуна втягивалась с моря в бухту: завозили на шлюпке вперед якорь и мотали канат на шпиль. "Кажется, это называется верпование", – вспомнил Коля.
На шхунах суетились матросы, а на берегу – ни души. Только стрекот стоял в нагретом воздухе – то ли цикады, то ли обычные кузнечики. Они прыгали среди желтого мелкоцветья, чиркали Колю по ногам сухими крылышками. Травы стало гораздо больше, и дорога сделалась легче. Даже тропинка обозначилась, она змеилась недалеко от берега по плоским заросшим буграм. Солнце теперь светило в затылок, грело спину и плечи сквозь успевший полинять матросский воротник. Впереди, на синеве открытого моря, солнечно желтели несколько зданий. К ним и вела тропинка. К ним и шагала Саша, поторапливая Колю. А он опять присел на корточки.
– Саша, смотри!
Это было растение – ну прямо из тропических стран! Мясистые овальные листики с колючками. Как с картинки в журнале "Земля и море".
– Это кактусы!
– Это "ведьмины пятки". – терпеливо сказала Саша. – Их тут много.
– Ну, пускай "пятки"! Все равно из породы кактусов. Значит здесь совсем южный край. Да?
– Да уж ясно, не Петербург... – Впервые в разговоре с Колей у Саши появилась нотка превосходства. Впрочем, чуть заметная и только на миг. – Ну, идем... Видишь там самый большой дом, недостроенный? Это здешний Владимирский собор, его сам царь закладывал, когда приезжал сюда.
– Да знаю я... А чего же до сих пор не достроили, если сам царь...
Саша вздохнула с житейским пониманием:
– Работа большая, а людей и денег мало... А внутри того собора знаешь что?
– Что?
– Стенки от храма, где крестился князь Владимир. Ну, тот, что Ясно Солнышко. От него пошла по Руси православная вера...
– Чего-о?
Коля читал, конечно, что киевский князь Владимир взял когда-то Корсунь (так в ту пору звали Херсонес), а после помирился с византийцами и крестился у них. А потом крестил все свое княжество. Но неужели здесь, в получасе ходьбы от Колиного дома?.. Да, Коля слышал, что собор закладывал сам император, но думал, что это в память об осаде, а про княжье крещение не слыхал.
– Не может такого быть, – сказал он уверенно.
– А вот и может! Нам отец Кирилл рассказывал... А иначе зачем бы такой громадный собор строили на этом месте? Недаром называется "Владимирский", так же, как в городе...
Собор, даже недостроенный, в самом деле был громаден. Издали не казался очень большим, но сейчас, когда шли к нему, он словно двигался навстречу и вырастал на глазах. Не было еще башни и купола, но светлые треугольные фронтоны с рельефными крестами возносились в синее поднебесье. Темнели ряды оконных арок. Храм казался постройкой античной древности.
Эта громадность и торжественность желтого от солнца строения быстро убедила Колю в правдивости Сашиного рассказа.
– А ты видела остатки того храма? Там, внутри...
– Два раза... Хочешь посмотреть?
– Еще бы! А нас пустят?
– Да там обычно нет никого.
Но на сей раз у храма были люди. Два господина с усиками, в сюртуках иностранного покроя, и две дамы в пестрых платьях, с кружевными зонтиками и лорнетами. Одна молоденькая и симпатичная, другая вроде сухопарой гувернантки, каких Коля немало видел в Петербурге. Он наметанным взглядом сразу определил – туристы. Скорей всего заграничные. В трех шагах от туристов почтительно топтался старый дядька в мятой матросской фуражке – ясное дело, сторож. К нему-то и шагнула Саша, сказала безбоязненно и звонко:
– Дяденька, можно зайти в храм? Мальчик недавно приехал, хочет посмотреть.
Пока "дяденька" соображал и скреб затылок под сдвинутой на лоб бескозыркой, девушка весело спросила по-французски:
– О чем просят эти дети?
– Хотят побывать там, где только что были мы, мадемуазель, – учтиво сообщил один из господ.
"Гувернантка" подняла лорнет.
– О! Я вижу, юные аборигены здесь не лишены стихийного религиозного чувства...
"Ах ты карга парижская!.."
Тщательно следя за выговором, Коля учтиво произнес:
– Мадам! Стихийность религиозных чувств свойственна дикарям с островов, открытых капитанами ла Перузом и де Бугенвилем. А здесь, Россия, мадам.
– О! – пожилая дама уронила лорнет. Два господина столкнулись твердыми соломенными шляпами, поднимая его. Девушка обрадовано засмеялась:
– Какой очаровательный гамен!
– Вы так находите, мадемуазель? – язвительно сказал Коля.
– Не обижайтесь, пожалуйста! Гамен – это...
– Не трудитесь, мадемуазель. Роман месье Юго "Les miserables" известен не только на берегах Сены.
Последовала немая сцена, вроде той, которой заключил свою знаменитую комедию любимый Колей писатель Гоголь. С удовольствием отметив это, Коля обернулся к сторожу:
– А правда, можно побывать внутри?
– Пожалуйте... паныч... – Да, мальчишка был помятый и взлохмаченный, однако же явно не из простых. Вон как отбрил непонятными словами французиков.
В окруженном высоченными стенами пространстве стоял странный, сказочный свет. Потолка еще не было, его заменяло высокое густо-синее небо, в котором висело лишь одно полупрозрачное облако. Время от времени высоту косо рассекали чайки. С южной стороны били в оконные арки широкие лучи. Их ярко-желтый свет растворялся в синеве воздуха, придавая ему зеленоватый таинственный оттенок.
Между стенами слышался тихий гул и шелест. Это было эхо легкого прибоя, что шуршал галечником внизу под обрывами. Коля мигом забыл о французах. Душа у него притихла. Саша взяла его за руку очень теплыми пальцами и повела на середину.
– Вот...
Серые бугристые стенки – высотою по пояс – очерчивали контур древнего византийского храма – совсем небольшого по сравнению с нынешним. Кое-где были заметны цоколи колонн. В дальнем краю стенки выгнулись дугой, отмечая алтарное закругление. А в центре площадки были косо навалены известняковые плиты. Видимо, для строительства.
– Говорят, там под ними купель, – шепнула Саша. И перекрестилась. Коля тоже перекрестился. Показалось на миг, что у дальних стен возникли в зеленоватом воздухе древние священники в золоченых одеждах и усатые воины в кольчугах, со снятыми острыми шлемами в руках... Он зажмурился, постоял так и коснулся ладонью верха каменной стенки. Камень был сухим и прохладным. А воздух все шелестел и шелестел отзвуками моря
Саша опять взяла его за руку.
– Идем?
Теперь они пошли не к большому входу, а к узкому проему в боковой стене. Здесь был высокий, по колено, порог. В Коле вновь проснулся прежний петербургский мальчик (тот, что вспомнился недавно при разговоре с французами). Он вспрыгнул и отработанным жестом протянул руку Саше. И она – ну, в точности как Оленька! – легко и ловко приняла его помощь. Наверно в каждой девочке, независимо от звания-воспитания, прячется принцесса.
Они спрыгнули в колючую траву, глянули друг на друга и рассмеялись.
– Ты о чем это так ловко говорил с теми приезжими?
– А... больно много о себе думают. Будто их Франция пуп Земли, а мы дикари. Ну, я им напомнил одну книжку, чтобы носы не задирали...
– Какую книжку?
– "Всеми гонимые"... Да я же тебе рассказывал о ней. Про Козетту... А еще там есть Гаврош, мальчишка такой. Он во время, боя, под выстрелами, собирал пули для ружей. Ну, как здешние ребята во время осады...
– Значит, он против наших воевал?
– Нет, это еще раньше было... А та девица вдруг сказала, что я похож на него.
Саша скользнула по нему глазами:
– Такой же смелый?
– Нет, наверно, такой же... языкастый... – И засмеялся опять.
А Саша спросила без улыбки:
– А он уцелел там, под пулями?
Коля вдруг ясно ощутил ее тревогу. И хотел сперва соврать: да, уцелел. Или можно было сказать: "Не знаю, не дочитал". Он ведь и правда читал роман лишь урывками. Трудно все же одолеть такой пухлый том по-французски. Татьяна Фаддеевна выписала эту книгу через симферопольский магазин, у которого были связи с Францией, и сказала, что русского перевода еще, видимо, нет. То, что Коля не прочитал, она пересказывала ему по вечерам, полагая, что столь увлекательная и нравоучительная книга будет весьма полезна для мальчика. И могло случиться, что Коля и вправду не знал бы еще судьбы Гавроша. Но сейчас врать было невозможно. После того, как только что побывал в святом месте...
– Нет, он погиб...
Коля заметил, как Саша украдкой сцепила пальцы замочком: от дурной приметы.
– Тогда не надо.
– Что не надо? – неловко сказал он.
– Чтобы ты был похож...
У Коли почему-то – мурашки по спине. Он бодро тряхнул головой:
– Ну, а теперь куда?
Обогнули храм по теневой стороне. Открылось еще одно здание. Красивое такое, с наружной лестницей, сводчатыми окнами, с крестом над крышей.
– А там что? Церковь?
– Нет, там настоятель монастыря живет и монахи. А церковь вон... – Саша вытянула руку к невысокому зеленому куполу с золоченым крестом. – Это храм Семи Священномучеников, его тоже недавно построили...
– Ты в нем была?
Саша виновато вздохнула;
– Ни разу. Один раз подошла, но он оказался закрыт до вечерней службы, а ждать не было времени... Коля...
– Что?
– Я... Тут еще одна церковь есть. В нее я всегда захожу. Она... будто моя... Хочешь, зайдем?
Он удивился ее голосу – и смущенному, и с непонятной тайной. Торопливо кивнул. И опять она взяла его запястье тонкими теплыми пальцами.
Снова пошли мимо недостроенного храма. Теперь уже не было видно ни французов, ни сторожа. Полная пустота и солнечная тишина, которой не мешали ни шорох моря, ни трескотня кузнечиков. Мимо штабелей из брусьев инкерманского камня, мимо груд из бревен и досок, а потом через гущу жесткой и высокой сурепки вышли на берег Карантинной бухты. Шхуна, что недавно верповалась с моря, уже стояла теперь у ближнего причала. А за бухтой увидел Коля холм, белые заборы и крыши Артиллерийской слободки. Совсем недалеко. Казалось, будь тут мост, добежать можно в несколько минут. Свой дом Коля не разглядел за соседними крышами, но Сашин и Маркелыча – вот они... Саша, однако, тянула его вдоль берега, направо.
Здесь в зарослях дрока стояли развалины. Можно было угадать, что это церковь, только снесенная снарядами наполовину. Остался нижний этаж, его верхние кромки поросли полынью.
– Это церковь Святой Ольги, – шепотом сказала Саша. – Ее освятили за год до войны. Потом пришли французы, засели в ней и стали обстреливать нашу сторону из ружей. У них ружья шибко далеко бьющие...
– Штуцера...
– Ну да... Тогда наши с Шестого бастиона да с редута "Ростислава" по ним из орудий...
– По церкви-то...
– Когда война, разве глядят, где церковь, где что... Всю как есть поразбивали, теперь уж, наверно, заново не построят...
– Это и есть твоя церковь? – тем же, что у Саши, шепотом спросил Коля.
– Да... Пойдем в нее?
– Пойдем...
Вход сплошь зарос цветущим дроком. Саша и Коля пролезли вдоль стены, между каменным косяком и колючими мелколиственными плетями (они цеплялись за воротник). Из дверного проема дохнуло каменной прохладой и влагой. Внутри было полутемно, хотя сквозь заросшие окна и пробоины пробивались тонкие лучи.
Потолок первого этажа сохранился, только змеились по нему густо-черные трещины. Стены казались закопченными. У них всюду были навалены земля и камни. Местами – до половины высоты.