– Не благословляет он! – с непривычным жаром возмутился Арбуз. – Он наоборот! Против!
– На словах против, а на деле... почему он не предаст анафеме тех, кто развязал войну? И тех, кто села бомбит?
– Тебя он не спросил, что ему делать, – набыченно сообщил Арбуз. Он был очень верующий. Так же, как его мама.
А я?.. Я в глубине души, наверно, тоже верующий. Только я мало разбирался в подробностях религии и не знал ни одной молитвы. Бабушка крестила меня, когда я родился, но про Бога беседовала со мной редко. Только иногда пересказывала истории из Нового Завета и объясняла, когда какой христианский праздник.
Арбуз же был православный по всем правилам. И, конечно, заступился за патриарха. А я – за бабушку.
– Бабушка говорит: почему он в самой главной церкви не повторяет каждый день на всю страну, что это великий грех – посылать на войну молодых, необученных солдат?
– Бабушку твою он не спросил, – прежним тоном отозвался Арбуз. И я увидел, что лицо у него слишком толстое, а глазки маленькие и неприятные... Вот так бы и дал ему! Если бы не боялся...
Настя вскинула голову – так, что чуть не оторвался пушистый шарик на белой вязаной шапке.
– Ну-ка прекратите немедленно! Не хватало еще поругаться под конец праздников!
А Вячик хмыкнул и мудро сказал:
– Вот так и начинаются религиозные войны...
Арбуз попыхтел с полминуты, валенком пнул в костер выскочивший уголек. И пробубнил – видать, через силу:
– Алька, ты меня прости... – Все-таки он был настоящий верующий. Не то что я.
Я терпеть не мог просить прощения. Если приходилось, от стыда закладывало уши. Но тут я выдавил в ответ:
– И ты... меня...
А что было делать? Не хватало еще развалить нашу компанию! Куда мы друг без друга?
– И чтобы больше... никогда никаких споров, – потребовала Настя. – Ясно вам?
Мы надуто молчали. От неловкости.
– Арбуз, ясно тебе?
– А я че... Ну, ясно.
– Алька!
Я сдвинул пятки.
– Так точно, ваше превосходительство!
– Я серьезно.
– И я...
– Вячик!
– А я-то что? Я не начинал...
– Вальдштейн!
– Ну, ясно, ясно...
Уж он-то больше всех должен был ценить нашу дружбу. Ведь в этом учебном году никто к нему не приставал именно потому, что мы в классе держались вместе: он, Пшеницына и я. А в случае чего – в седьмом классе был здоровый и крепкий Арбуз Стебельков...
В общем, получилось, что мы там, на заснеженном огороде, подтвердили нашу дружбу. Конечно, не клятва это, но и не совсем простые слова. Все-таки у огня, у новогодне-прощального костра...
Вячик вдруг поежился:
– Скорее бы весна...
И она пришла. Довольно скоро. В феврале ярче засинело небо, сильнее заискрился снег – желтый на солнце и лиловый в тени. Говорливее сделалась речка Стеклянка, которая так и не застыла на зиму. Наверно, потому не застыла, что ближние фабрики спускали в нее морозоустойчивые растворы...
Дни бежали, часы в бабушкиной комнате подгоняли их своим "тик-так". Если дурашливый Квасилий останавливал их, я запускал механизм снова.
Однажды я пришел из школы и опять не услышал знакомого тиканья.
– Ну, Квас, когда-нибудь я тебя поймаю... – Я толкнул бабушкину дверь. Часов не было.
– Ба-а!..
Она очень спокойным голосом сообщила из кухни:
– Приезжали грузчики из комиссионного магазина, увезли. Я после зрелых размышлений решила, что телефон важнее. Вот... И не надо эмоций. В конце концов, следует смотреть на вещи трезво. Вдруг у меня случится сердечный приступ? Как вызвать неотложку? Тут важна бывает каждая минута.
У бабушки было отличное (тьфу-тьфу!) для ее возраста здоровье. Иногда спина заболит или простуда привяжется, но не надолго. Какие сердечные приступы!
– Это папа допек тебя! Душу вынул...
– Не смей так говорить об отце! Никто из меня ничего не вынет, если я не захочу...
Конечно, она сама захотела. Но последней каплей этого "хотенья" была наверняка недавняя ссора с отцом.
Однажды вечером он пришел очень поздно. Мама ужасно тревожилась. Я тоже. И бабушка, конечно, хотя и вида не подавала.
Когда он появился, мама не выдержала:
– Мы себе места не находим, а ты... Как это называется!
– Это называется – дела. Работа...
– Работа, которая пахнет коньяком "Белый аист"! У меня прекрасное обоняние!
Отец сказал, что была презентация нового изделия, пришли представители заказчика, уйти было нельзя.
– И ты не мог предупредить нас заранее?
– Это получилось неожиданно, они приехали из Петербурга... Разве я виноват, что нет у нас телефона!
– Не кричи, пожалуйста.
А он и не кричал. Только чуть повысил голос. Но мама заявила:
– Ты кричишь, как на пожаре. Да еще пьяным голосом. Не знаю, где и с кем ты проводил свою... презентацию, но дома, при сыне, будь добр вести себя прилично. Если угодно, можешь шуметь в Калуге, при другом своем... наследнике.
– По-моему, ты просто выжила из ума, – выдал в ответ папочка. Мама молча ушла из кухни. Отец сразу обмяк, растерянно посмотрел на меня.
– Такие вот дела, брат... – И хотел положить мне ладонь на голову. Но я увернулся и тоже ушел к себе.
А потом лежал под одеялом и маялся. Вспоминал, какие беззащитные сделались у отца глаза.
Через полчаса я не выдержал, на цыпочках подошел к кухонной двери. Отец сидел перед телевизором и смотрел на выключенный экран. Дверь скрипнула, он обернулся.
– А, это ты...
Наверно, он думал, что это пришла мириться мама. А тут такое разочарование: всего-навсего сын!
– Ты что-то хочешь сказать? – Равнодушный тон. Я понял: это он отыгрывается за свою недавнюю растерянность. И за то, что я уклонился от его ладони.
– Нет. Ничего не хочу...
– А мне показалось...
– Что?
– Будто ты чем-то недоволен.
– Да, недоволен. Как ты разговариваешь с мамой...
Он повернулся ко мне вместе со стулом.
– А вот тут, дорогой мой, ничего не поделаешь. Перевоспитываться мне поздно. Пока жив, придется вам терпеть меня такого, какой есть.
Я молча прикрыл за собой дверь.
Телефон появился у нас в середине марта. Белый кнопочный аппарат. Бабушка то и дело звонила теперь своим знакомым. У нее были в городе подруги еще со школьных времен. А были и те, с кем она работала много лет в Железнодорожном институте. Последние годы перед пенсией бабушка заведовала там научной библиотекой.
Звонил и я: Вячику, Арбузу, ребятам из класса. И жалел, что у Насти нет телефона.
Пытался позвонить я и Стоковым. Ивке. Но у них молчал телефон. Испортился, что ли? Я и досадовал, и... чувствовал облегчение. Было стыдно: ведь с того дня, шестнадцатого октября, я ни разу не побывал у него. Нет, не лень мешала мне. Просто я боялся, что при встрече будет мне тягостно и неловко. Ведь горе-то никуда не ушло из дома Стоковых. И я просто не знал, чем утешить Ивку, Соню, их маму. Не говорить же снова о бессмертии души...
Отец уехал на неделю в Москву (видимо, с заездом в Калугу). В субботу позвонил из столицы. Мамы не было, ушла на рынок, и трубку взяла бабушка.
– Алик, папа зовет тебя.
– Здравствуй, наследник. Ну, как вы там?
– Нормально.
– Вот какое дело. Один знакомый приглашает нас летом к нему на дачу в Подмосковье. Он один, места много. Отдохнем наконец по-человечески. Мама, ты, я... Ну, и Алексея позовем... Ты не против, а?
Я сказал, что не против. Надо же, в конце концов, повидаться с братом.
– Ну и чудесно! Тем более что ему скоро восемнадцать. Осенью может в армию уйти, если в институт не попадет...
– Ладно, папа, поедем, я ничуть не против!
Он сказал опять:
– Ну и чудесно...
Едва я положил трубку, как снова звонок:
– Саша...
Я сперва не узнал. Тонкий ребячий голос. Далекий.
– Саша, это ты?
– Да, я... А это кто?.. Ой, Ивка!
Я слышал, как он быстро задышал в трубку.
– Ивка, ты откуда? Я звонил, звонил... У вас телефон был сломан, да? Теперь починили, да?
– Еще не починили, я с автомата...
– Ивка, я такая свинья. Сколько раз собирался приехать, и все никак...
Он сказал очень серьезно:
– Саша, ты не бойся теперь приезжать.
– Ивка, я не боюсь! Я...
– Саша. Митя-то наш в госпитале. Он живой...
Кажется, Ивка всхлипнул. И связь оборвалась.
Мы с бабушкой тут же – на такси и скорее к Стоковым...
Ивкина мама была дома. Они с бабушкой обнялись и заплакали. Ивка взял меня за рукав и увел в их с Соней комнату. И все рассказал.
Митю подобрали после боя. С раздробленной ногой. Одежда на нем обгорела, документы погибли. А сам он ничего сказать не мог. Сначала был без сознания, а потом – потеря памяти...
– Называется амнезия. Это сейчас нередкое явление у раненых мальчиков... – Ивка, видимо, повторил чьи-то взрослые слова. Ведь для него-то, для младшего братишки, Митя никак не был мальчиком.
Теперь Митя находился в Москве. В госпитале Бурденко.
– Ему ногу хотели ампутировать, – сказал Ивка почему-то с виноватой ноткой, – вот так... – Он провел пальцем по брючине над ступней. – Но, кажется, пока обошлось...
– Ивка, нога это... ну, все же лучше, чем рука. Для скрипача ведь главное пальцы, – сказал я с усилием.
Ивка – похудевший и очень серьезный – кивнул.
– Ему и помогло, что он скрипач. Он услышал по радио скрипичный концерт и стал... Ну, будто просыпаться. Все вспомнил понемногу... Недавно мама говорила с ним по телефону, не по нашему, а от соседей... А скоро она поедет к нему в Москву. Только вот денег на билет насобираем...
Молчаливая Соня сидела у стола и слушала Ивку. И катала по клеенке пластмассовый паровозик: видишь, я не забываю твой подарок...
Я наконец решился спросить про очень тяжелое. Сказал с трудом, будто продрался сквозь колючки:
– Ивка... А тот, который здесь... на кладбище... Он, значит, сейчас неизвестный солдат?
– Нет, он известный. Из Владимира. Фамилии похожие, поэтому получилась ошибка. А теперь все выяснилось. На днях его мама к нам приезжала.
– Будут... перевозить, да?
– Сперва Галина Антоновна, мама его, сказала, что да... А потом они с моей мамой решили: чего туда-сюда мотать-то? И при жизни покоя не было, и теперь. Да и денег надо ужас сколько, а помощи-то ниоткуда не дождешься. Решили, что пусть лежит здесь спокойно. Место хорошее, деревья там... Только надпись поправили. Галина Антоновна сказала, что будет приезжать. А мы будем там смотреть, чтобы все как надо... Он же для нас теперь... ну, не чужой же...
Мите Стокову повезло, думал я. Тяжело, конечно, однако живой все-таки. Ивке, Соне, их маме повезло... А Галине Антоновне и ее сыну – наоборот... Горе и радость знакомых людей всегда нам ближе, чем горе и радость незнакомых. Но если взглянуть на Землю как бы со стороны, с высоты, в общем плане – горе у всех людей одинаково... Ведь тот погибший паренек тоже мог быть моим знакомым. Или даже моим братом... Озму все равно, кого убивать, он несет гибель без разбора. На то он и ОЗМ...
Бабушка в соседней комнате негромко, но внятно сказала:
– Господи, что же это делается на свете...
Не на свете. В Озме. В Озверелом мире...
А Соня все катала по клеенке паровозик. Он искрил...
Апрель был капризный – то с солнцем, то со снегом. А в первые числа мая вдруг пришло тепло, как в июне. Сразу все зазеленело.
Мы с Вячиком теперь, как в прошлом сентябре, то и дело гоняли по улицам на велосипеде. Не только по вечерам, но часто и перед уроками.
Один раз катили мы вниз по бугристому Воронцовскому спуску – я на седле, Вячик на багажнике. Жара стояла, встречный ветер был словно из печки. И мы были совсем летние: Вячик в своих "десантных" бермудах, а я в старых джинсах с обгорелой бахромой у колен. И в одинаковых клетчатых рубашках. Наш одноклассник Валька Самойлов крикнул нам от своей калитки:
– Эй, два ковбоя на одной кобыле! В школу опоздаете! Уже без двадцати два!
Елки-палки! Оказывается, мои старые часики остановились! Может, и здесь постарался Квасилий?
Мы примчались к моему подъезду.
– Вячик, сейчас я кусок в зубы – и за тобой! Не канителься!
– Сам не канителься! Первый урок – контрольная по математике!
– Я только рюкзак схвачу! Переодеваться не буду, так пойду! А ты? Слаб??
– Ни капельки не слабо! Я так и собирался. Тропики на дворе!
Настя догнала нас у школы.
– Вы, кажется, самые первые открыли летний сезон мод...
Сама она была в малиновых лосинах и в свитере того же цвета. Снизу блестящая, сверху пушистая. Вячик отошел в сторону и с задумчивой ехидцей сообщил:
– Иволга и малиновка, две певчие пташки.
Я пообещал дать ему по пятнистому кузову.
На дворе галдели и кидались шишками лихие второклассники.
– Камрады, залпом! Ура-а!..
И даже звонок задребезжал празднично, будто перед самыми каникулами...
Но, конечно, это было еще не лето. Холод возвращался не раз. Правда, не надолго.
Хуже непогоды была холодная война с отцом. Тоже не постоянная, но с частыми стычками. Наверно, я и сам был иногда виноват. Кто меня тогда, в марте, дернул за язык, что я не против отдыха в Подмосковье? Чем ближе к лету, тем хотелось мне этого все меньше.
– Вместо билета на поезд купите мне лучше велосипед. И отдыхайте там на даче. А я здесь, с ребятами...
Отец сказал, что терпеть не может такого непостоянства.
– В конце концов, это не по-мужски.
– Конечно, не по-мужски. Я не мужчина, а дитя неразумное.
– Не паясничай!
А через несколько дней он придрался к моей внешности.
– Что ты в таком виде ходишь в школу? Надо следить за собой, вроде бы не маленький.
– Нет, маленький, – сказал я довольно дерзко. – Еще двенадцати нет. А в коротких штанах можно ходить до четырнадцати, так написано в энциклопедии, которую ты мне подарил.
Отец терпеть не мог упоминаний об этой книжке. Потому что ее не раз язвительно "анализировала" бабушка. "Поразительное сочинение! Все там есть! И только о том, что существуют книги, музыка, живопись, – ни слова! Видимо, эти излишества не входят в джентльменский набор так называемых тинэйджеров..."
В самом деле, там хватало всяких сведений. И как причесываться, и как одеваться, и, конечно же, откуда берутся дети, и как обращаться с электроникой, и как начать свой бизнес, и даже как пользоваться автоматическим оружием (не было только сказано, где его взять: видимо, авторы считали, что в наше время это проще простого).
А про искусство и правда ни словечка...
Отец сказал, что я могу ходить хоть совсем без штанов (мы живем в демократическом обществе!), но мыть колени все-таки надо. Если об этом даже не написано в энциклопедии.
А мы только что на физкультуре играли в футбол. И я сумел вляпать два гола нашему "железному" вратарю Владику Корнееву. Раньше мне такое счастье никогда-никогда не приваливало!
Вот если бы отец спросил: "Как у тебя дела? Что хорошего?" Тут бы я и выдал про небывалую удачу, про свою победу! А он – будто холодной водой из ведра: "Не по-мужски!.. В каком ты виде!.."
Я читал, что в начале переходного возраста мальчишки делаются чувствительнее девчонок. И с железами, которые вырабатывают слезу, у них что-то неладное. Ну, иногда вроде недержания. Но отец про это, конечно, не читал. А переходный возраст у него давно кончился. И я услышал:
– Ты и правда еще дитя. Иди умойся... Бабушкино воспитание.
– Бабушку-то хоть не трогай! – громко сказал я уже из ванной.
...Помирились мы только через два дня. А еще через неделю наступил июнь. Настоящее лето.
ТИШИНА СТРАННОГО МИРА
Арбуз наконец выполнил давнее обещание: устроил младшему брату взбучку. Он сел на крыльцо, положил Николку себе на колени и начал впечатывать в его штаны пухлую ладонь.
– Будешь еще бегать, паразит?.. Будешь?
Во время воспитательной процедуры Николка вел себя сдержанно: по-лягушачьи дрыгал ногами, но молчал.
Я увидел это дело от калитки, когда вошел во двор. Подскочил, ухватил Гошку за руку.
– Кончай! Он же комар! А ты...
Арбуз стряхнул Николку с колен, будто пучок соломы. Встал, сказал плаксиво:
– Этот комар снова летать начал неизвестно куда! В театре дела его кончились, вот он и опять...
Николка деловито заправлял в разноцветные шаровары оранжевую футболку. Арбуз мрачно пообещал:
– В следующий раз всыплю ремнем по голой заднице.
– Ладно, – покладисто отозвался Николка. – В следующий раз.
– А могу и теперь! Чтобы время не терять!
– Нет. Лучше потом.
Я спросил Николку:
– Что тебе опять дома не сидится?
– Дома неинтересно. Все одно, не видно другого...
– Крыльцо – это крыльцо, тополь – это тополь. Забор – это забор и больше ничего, да?
Он глянул на меня чуть лукаво и кивнул.
– Все равно, Николка, одному гулять опасно... А ты, Арбуз, тоже хорош! Как медведь на лягушонка! Не лупить надо, а убеждать.
– Я его в другой раз убежду... Убедю... что не сядет неделю.
– Тебя Бог накажет, – пообещал Николка.
– Он меня и так наказал. Таким братом... – И Арбуз сцепил толстые пальцы замочком, чтобы не оказалось, будто слова его – полная правда. Потом пожаловался с надрывом в голосе: – Ты знаешь, где я этого "лягушонка" сегодня утром изловил? Среди сосен в зоне.
– В какой зоне?
– Ну, в Завязанной роще!
– Ух ты, куда усвистал!
Завязанная роща была на краю Стекловска. Остатки обгорелого забора местные жители растащили, и теперь этот островок темных сосен был открыт для всех. Казалось бы, готовый парк для прогулок. Но ходили туда мало. И рассказывали про это место всякие странные истории.
Был слух, будто во время прогулки там заблудилась целя группа детского сада и блуждала с воспитательницей почти до полуночи.
Местные пьяницы, которые любят посидеть с бутылочкой на природе, усаживались только под крайними соснами, а в глубину не совались. Говорили, что нет никакого интереса, потому что непонятный хвойный воздух тут же выгоняет из головы приятный хмель.
Известно было также, что вздумали одно время ходить туда любители прогулок с собаками, но "лучшие друзья человека" там будто с ума сходили: вырывали поводки и с воем неслись к дому...
Арбуз вспомнил про это и опять плаксиво поглядел на брата:
– А его никакой страх не берет. Он как кошка. Кошки там не боятся. Ходят туда со всего Стекловска и сидят на соснах, будто совы.
– Потому что они без хозяев и без поводков, – сказал я. – Кошка, как известно, гуляет сама по себе.
– Вот именно... – И Арбуз показал брату кулак. Тут появились Настя и Вячик (который перед этим чинил Настин велосипед). Включились в разговор про загадочное место. Настя вспомнила слухи, что там повышенная радиация.