Мы пошли снова. Но нигде не было развилки. А тропинка на этот раз (именно на этот раз) описала немыслимую петлю и привела нас к соснам, однако уже на другое место. Потому что над соснами мы увидели верхушку непонятного сооружения. Какое-то завихрение из тонких лестниц.
Мы – бегом туда. Задрали головы.
– Ну и конструкция, – сказал Арбуз.
– Это же рельсы! – догадался Ивка.
И правда, это были рельсы. Но рельсовое полотно было очень узким – уже, чем у детской железной дороги в городском парке. И к тому же шпалы и рельсы не лежали на земле. Они взвились вверх гигантской перекрученной петлей. Немного похоже было на аттракцион "Американские горы".
Нижний край опирался на решетчатое сооружение. Высотою оно было метра два.
– Смотрите, а рельсы-то на шпалах с обеих сторон, – сказал Вячик. – Можно по ним ехать и внутри петли, и снаружи.
– Тут нету "снаружи" и "внутри", – солидно разъяснил Арбуз. – Это знаете что? Это кольцо Мёбиуса. Нам про него физик рассказывал. И показывал. Голландский математик Мебиус взял однажды бумажную ленту, перекрутил ее один раз и склеил концы. И получилось, что у этого длинного листа не две поверхности, а одна.
Я про такое кольцо тоже знал. И не раз удивлялся: простая вещь, а все равно непонятно – вроде бы две стороны у ленты, а на самом деле одна...
– А здесь по такой поверхности проложены рельсы, – продолжал Арбуз лекционным тоном. – Наверно, для какого-то опыта с пространством и временем. Может, это переход в параллельный мир.
Арбуз был умный, хотя с виду мог показаться туповатым. Странно только, что он не понимал рассуждений своего брата Николки. А может, Николка с ним и не делился?..
– Зачем это? – шепотом спросил меня Ивка, глядя на громадное рельсовое кольцо. Наверно, он стеснялся, что ничего не понимает.
– Тут была какая-то лаборатория, Ивка. И, наверно, полигон для опытов. Изучали всякие хитрости устройства вселенной. Пространство – оно ведь не одно, их много. И у каждого свои хитрости. Наверно, пускали по этим рельсам паровозик, и он эти всякие измерения обегал одно за другим...
– Какой паровозик? – удивленно сказала Настя.
– Экс-пе-ри-мен-тальный, – сообщил я. Мы с Ивкой переглянулись: конечно, оба вспомнили о паровозике Сони.
– Сейчас паровозиком буду я! – вдруг известил нас Вячик. Решительно так.
Не успели мы ахнуть, как он по решетчатой опоре взобрался к нижней части петли. И оказался на шпалах.
– Смотрите! Сейчас я обойду все пространства!
– Слезь немедленно! – взвизгнула Настя.
Но Вячик побежал по шпалам, взмахивая руками. И вот уже шпалы – как поперечины пожарной лестницы... Вячик начал забираться по ним, потом остановился передохнуть. На высоте, метрах в семи от нас.
Арбуз и я разом закричали, чтобы кончал это дело и спускался.
– Не-а, – сказал Вячик. И начал подниматься дальше. А метра через два опять остановился, уселся на шпалу, чтобы отдохнуть. И показал нам язык.
Я не удержался:
– Это он перед тобой выпендривается, Пшеницына.
– Дурак!
– Конечно. Сломает шею...
– Ты дурак, – уточнила она. А Вальдштейну приказала самым стальным тоном: – Вячеслав, немедленно вниз!
– Не-а! – И он полез вновь. Наклон рельсового полотна был там уже почти вертикальным. Я снова открыл рот, чтобы заорать, и... ступни Вячика сорвались – вперед. Он провалился между шпал, но успел ухватиться. И повис. Заболтал тощими, как у Буратино, ногами.
Мы обмерли.
Но Вячик поболтался секунды три, извернулся, уцепился ногами, пролез на другую сторону петли. И стал быстро-быстро спускаться. А с решетчатой опоры прыгнул в траву.
– Вальдштейн, ступай сюда, – тоном Клавдии Борисовны велела Настя.
Вячик дурашливо стрельнул глазами и подошел с видом виноватого первоклассника. Настя и поступила с ним, как с малышом: развернула и дала шлепка по камуфляжному заду. А этот балбес мигал и улыбался, будто его приласкали.
– Чего цветешь-то? – грустно сказал я. – Лез бы дальше, ломал бы позвоночник...
– Там почему-то холодно сделалось, как в космической пустоте. – Вячик начал зябко тереть голые локти.
– Ты там бывал раньше-то, в космической пустоте, чтобы сравнивать? – проворчал Арбуз.
– Два раза. На годовой контрольной по немецкому и когда сломал любимую универсальную отвертку папочки... – Да, у Вячика явно прорастало чувство юмора.
Мы постояли еще под громадным рельсовым кольцом, поразглядывали. Над этим сооружением, над темными макушками сосен стояло очень синее небо. И выпуклые желтые облака передвигались по нему, как плавучие острова. Солнца они не закрывали.
– Давайте обратно, – решил Арбуз. – Ту дорогу мы без нашего Амура все равно не найдем, он знает какую-то хитрость...
И мы пошли через рощу. Никаких ориентиров не было, просто мы чувствовали, в какой стороне Стекловск.
– Смотрите, – вдруг громко шепнул Ивка.
На толстом и сильно изогнутом стволе пониже густых веток висели круглые часы. Очень похожие на карманные (даже серебристая цепь тянулась в чащу кроны), только размером с таз.
– Ух ты! – Вячик присел от радостного изумления.
– Неужели идут? – снова шепотом спросил Ивка.
– Конечно. Секундная стрелка движется, – сказал Арбуз.
– Без пяти пять, – я глянул на свои часики. – Правильно.
– Кто же их заводит? – тихонько, даже с испугом спросила Настя. И поглядела на меня. Я глупо сказал:
– Наверно, на солнечных батареях. – Ясно было, что это не так. Это были просто часы какого-то великана из иного мира. Скорее всего, они провалились сюда сквозь его дырявый карман.
– А вот посмотрим сейчас, что за батареи, – заявил Вячик. И поплевал на ладони.
– Не смей, – быстро сказал я. Потому что он мог разрушить... ну, не знаю что. Но мог. Мне показалось – какую-то пирамиду, составленную из тончайших, невидимых стеклянных трубок...
Настя ухватила Вячика за рубашку.
– Сейчас получишь еще!
– Тетенька Настенька, я больше не буду!
– Дурень какой, сладу нет...
Оглядываясь на часы, мы пошли дальше, пересекли ложбину, поросшую высоким влажным папоротником и наконец оказались на краю рощи. Левее того места, где мы вошли в нее.
Город опять казался видимым сквозь волнистое стекло. Почти незнакомый, нездешний.
Я совсем уже было поверил этому сказочному превращению. Но встряхнулся. Не может быть сказки в той стороне, где Озм...
Мы тропинками и переулками спустились к речке. Пошли вдоль воды к Застеклянской улице. От воды попахивало чем-то вроде квашеной капусты. Короче говоря, отходами производства. Но все же Стеклянка была прозрачная, в ней водилась даже кое-какая рыбешка. И на глубоких местах купались.
Под ноги стала попадаться кирпичная крошка и битое стекло. До сих пор мы шли босиком, теперь пришлось обуваться. Прежде, чем надеть кроссовки, мы сели на мостки для полосканья белья, побултыхали ногами. Помахали ими в воздухе, чтобы обсушить. Когда вышли на берег, оказалось, что Ивка все еще сидит на мостках. На дальнем их краю. Согнулся. На спине его сияли солнышки и луны. Однако согнута спина была как-то невесело.
Я подошел. Настя за мной.
Ивка тихо болтал в воде ногами.
Настя сказала осторожно:
– Ивушка зеленая... ты чего над водой склоненная?
Он оглянулся, грустный такой. Мне показалось даже, что ресницы мокрые.
– Ивка, ты чего?
Другой бы набычился: "Ничего. Так просто..." А он сказал печально и честно:
– Вот... Мама и Соня сейчас как раз от города отъехали.
Я присел рядом.
– Ивка, они же ненадолго. Всего на две недели...
– Да... – Он рывком встал. Натянул кроссовки прямо на мокрые ступни. – Пошли...
У нашего дома, когда уже Вячик убежал в свой подъезд, Ивка вдруг взглянул на меня озабоченно:
– Алик... Я когда увидел те часы на сосне, сразу подумал про Геннадия Марковича. Надо навестить его и Арунаса. А?
– Завтра утром, – решил я.
Но все получилось иначе.
ВСЕМУ СВОЕ МЕСТО
Лифт опять не работал. Мы с Ивкой пустились вверх без остановки. И на девятом этаже гордо взглянули друг на друга – как альпинисты, взявшие штурмом вершину.
Я открыл дверь своим ключом. Было тихо. Бабушка куда-то ушла.
– Как же она подыматься-то будет? – забеспокоился Ивка.
– Может быть, она спит?
Тишина стояла в квартире. Знакомая, привычная, с еле слышным звоном в кухонном кране и урчанием старенького холодильника, который раньше жил у нас в саду. И... даже чересчур привычная. Словно в нее вплелось что-то давнее и родное...
Да! В бабушкиной комнате раздавалось знакомое "тик-так".
Я забыл об осторожности, всем телом открыл дверь.
Часы стояли слева от окна. Там же, где и раньше. Ровно ходил медный маятник. На нем качался ослепительный солнечный зайчик.
Ивка тоже сразу увидел часы.
– Вот это да...
– Ивка, я сейчас упаду.
Конечно, я не упал. Только отчаянно потряс головой, чтобы таким образом упорядочить пляшущие мысли и догадки. Но он заплясали еще сильнее.
В этом момент вошла бабушка.
– Ба-а! Откуда они?!
– Ума не приложу... – Лицо у бабушки было такое... ну, скажем, будто она встретила кого-то из давно умерших знакомых – живого и здорового. – Я ходила на почту, насчет пенсии. Вернулась, пешком забралась на эту высотищу, еле отдышалась, зашла к Надежде Петровне за ключом... Я его оставляла, потому что не знала, есть ли ключ у вас... А Надежда Петровна говорит:
"Вам вернули из магазина часы..."
"Как вернули? Они же проданы, я давно деньги за них получила!"
"Не знаю, – говорит, – два молодых человека доставили часы на верхнюю площадку. Сокрушались, что вас нет дома, попросили разрешения поставить пока часы ко мне. А я говорю: давайте сразу на место, у меня ключ есть..."
– Они внесли, поставили, запустили маятник и уехали на маленьком грузовике. Надежда Петровна видела это из окна... Я звонила на работу маме и папе, но они тоже ничего не понимают...
"Еще бы!" – подумал я.
– Мало того! Я звонила в магазин. Они говорят: "Ничего не знаем..." А Надежда Петровна уже потом, задним числом, испугалась: а вдруг это какие-то злоумышленники? "Вы проверьте, – говорит, – а вдруг там какое-нибудь взрывное устройство?"
Мы с Ивкой переглянулись. Он не выдержал, заулыбался.
– Нет там взрывного устройства, – сказал я.
– Вы... что-то знаете?
– Мы... постараемся узнать. Скоро. Ивка, бежим!
И мы помчались к часовому мастеру Г. М. Тутарскому.
Геннадий Маркович не удивился нам. Только сказал:
– Признаться, я не ожидал, что вы появитесь столь стремительно. Думал – завтра...
– Геннадий Маркович, зачем вы... это...
– Вы имеете в виду часы?
– Ну а что же еще!
– Видите ли, у меня есть два знакомых молодых человека – сын моего давнего друга и его приятель. Они работают в небольшой фирме, у них грузовичок, весьма удобный для перевозки таких деликатных, требующих осторожности предметов. Они давно говорили мне: "Геннадий Маркович, если потребуется, вы только скажите..."
– Геннадий Маркович... – почти со стоном сказал я.
– Ну да, ну да! Тебя, Саша, интересует, что меня побудило сделать такой слегка неожиданный шаг...
– Ничего себе "слегка"! Бабушка чуть не в обмороке!
– Да, – подтвердил Ивка. – Она ничего не может понять.
– Я попытаюсь объяснить... Видите ли, друзья мои, нынешнее время отличается крайней непрочностью. Разрушением устоев и хаотичностью процессов. Я выражаюсь несколько запутанно, однако... короче говоря, нашей жизни нужна стабильность. А стабильность, это когда все вещи... или, по крайней мере, большинство из них находятся на своих местах. И я счел долгом внести в укрепление стабильности свой крошечный вклад. Вы же не будете отрицать, что истинное место этих часов – в комнате твоей, Саша, бабушки...
– А... где место бронзовых часов с завитушками? Ну, тех, которые вы отдали за наши?
– А! Это не тема для разговора! Я их не любил. Их бронзовое оформление всегда представлялось мне сплошной эклектикой... Ты знаешь, что такое эклектика?
– Не-а... Я знаю, что бабушка ни за что не захочет принять такой подарок. У нее... характер.
– Характер бабушки я представляю по твоим рассказам довольно ясно. И питаю к ней самое глубокое, хотя и заочное уважение. Но ты скажи, что подарок этот я сделал не ей, а тебе... Или даже так. Пусть часы считаются моими, но стоят у вас. Из чисто технических соображений. Чтобы уважаемому Квасилию не требовалось пробираться ко мне, когда вздумается похулиганить. И чтобы тебе было удобнее снова запускать часы... И будем считать, что в этом вопросе поставлена точка!
Последние слова Геннадий Маркович буквально отчеканил. И я сразу понял: это и правда точка.
– А как вы узнали наш адрес?
– Весьма просто. Позвонил в комиссионный магазин, где ваша реликвия одно время стояла. У меня там знакомый продавец, он не отказал в любезности...
– А где Арунас? – спросил Ивка. И я почувствовал, что спросить это ему хотелось давно.
– Арунас очередной раз починил брюки и отправился за хлебом и за картошкой. По моему поручению. Вы его дождетесь?
Я нерешительно глянул на Ивку. Он огорченно сказал:
– Мы бы с удовольствием. Но Ольга Георгиевна дома ужасно волнуется...
– Да, нам надо бежать обратно, – сказал и я.
– Жаль. Нэлик опечалится, когда узнает, что вы были и ушли.
– Но мы завтра обязательно с ним увидимся! Честное слово! Мы хотим... – Я опять посмотрел на Ивку. – Хотим позвать его в одно удивительное место.
– Да, – кивнул Ивка.
– Мы зайдем за ним утром.
– Прекрасно. Если можете, пораньше. Я буду спокоен, когда увижу, что он отправился гулять с вами, а не один... А к десяти часам я должен буду уйти, меня вызывают в военкомат...
– Зачем? – встревоженно удивился я. – Разве вы... разве у вас призывной возраст?
– Просто военное начальство хочет сделать то, что не сумело в свое время, полвека назад. Сказали, что тогда полагался мне орден Красной Звезды, но бумаги в ту пору затерялись.
– Геннадий Маркович, можно вас спросить?.. – Это Ивка. Он вскинул голову и смотрел с какой-то жалобной требовательностью.
– Что, мой хороший? Спрашивай, конечно...
– Правда, что солдатам потом всю жизнь снится война?
Я понял – это он о брате.
– Снится... Наверно, каждому по-своему. Я, например, редко вижу всякие там пожары и атаки. Обычно снится хитрый тикающий механизм. Я смотрю и не знаю, как отсоединить его от взрывателя... Я ведь на передовой-то в прямом смысле и не был, мы разминировали объекты в освобожденных городах... Да. А стрелять не пришлось ни разу. Воевал, можно сказать, пальцами... – Геннадий Маркович повертел перед собой длинными кистями рук. – Тогда-то и пригодилась впервые их природная чуткость... А механизм снится часто, да. Обычно я просыпаюсь раньше, чем успеваю что-то сделать. И думаю: однажды вот не успею ни проснуться, ни отсоединить...
– Вы прямо в точности моя бабушка! – в сердцах сказал я. – У нее любимая тема: "Мечтаю умереть во сне".
– А что! Право же, наилучший вариант... Впрочем, не будем.
– Да, не надо, – тихо попросил Ивка.
– Геннадий Маркович...
– Что, дорогой?
– Я... насчет часов. Я даже не знаю, как вас благодарить...
– Всё, всё, всё! Достаточно об этом. Как сказано в "Гамлете": "Дальнейшее – молчанье"... Правда, там по другому поводу, но все равно...
И я сразу вспомнил зубного врача Игоря Васильевича.
Когда ехали домой, я не сдержал своих сомнений:
– Ивка, я все-таки не понимаю...
– Что?
– Почему он так? Всю жизнь мечтал о таких часах. И вдруг появляются незнакомые пацаны, и он им – нате...
– Но он же все объяснил! – Ивка смотрел ясно и убежденно.
– Про стабильность мира, что ли? По-моему, он это... нарочно мудрил.
– Просто дело в том, что он очень добрый человек, – твердо сказал Ивка.
"Он-то – да! Но почему эта доброта вылилась именно на меня? Я-то чем ее заслужил? Чем я хорош? Не герой, не талант, не какая-то там благородная личность... Вот если бы Ивка – это понятно. На него взглянешь – и сразу ясно: вот кто не умеет кривить душой! А я... Ведь мне порой стыдно заглядывать внутрь себя..."
И тем не менее врач Игорь Васильевич так возился со мной да потом еще не взял никакой платы... А отец Арбуза подарил рамку, над которой работал целый месяц.. А сегодня – вот что!..
Конечно, каждый случай по отдельности можно объяснить вполне разумно.
У Игоря Васильевича было хорошее настроение, он пожалел напуганного пацана, дал ему кое-какой урок и, усмехаясь, наградил десяткой (сумма для зубного врача ничтожная).
Гошкин папа слегка размяк после выпивки и, к тому же, был счастлив, что отыскали его бродячего младшего сына...
А Геннадий Маркович, возможно, думает не только об устойчивости в нынешней жизни, а еще и о том, что мы позаботимся об Арунасе.
Это, наверно, так. Но это – не всё...
В голове у меня толкалась колючими углами запутанная геометрия пространств, причин и следствий. Разобраться в ней мне было не под силу. Ее, наверно, легко разгадал бы приятель Демида, ученый Федор Полянцев, но он, говорят, ушел по Дороге. А что могу я? У меня тройка по физике и математике...
Между двумя случаями, как между двумя точками, можно провести линию. Например, между Игорем Васильевичем и Стебельковым-старшим... А сегодня – еще одна точка. Если точек три, через них уже проходит плоскость...
Да, это хорошая плоскость! Площадь Доброты!
Но почему на этой площади оказался именно я? Разве я гожусь для нее? Или кто-то решил показать мне, что кругом – не только Озм?
Мы вернулись домой и все рассказали бабушке. Про мастера и про Арунаса. Мне было почему-то неловко, словно я провинился. И говорил я, кажется, сбивчиво. И когда замолкал, бабушка смотрела на Ивку. Он-то дополнял мой рассказ ясно и просто.
Когда мы кончили, бабушка с минуту протирала очки полою кофты. И, не надев их, сказала:
– Я очень хочу познакомиться с Геннадием Марковичем.
– Да это запросто! – почему-то обрадовался я.
– И кроме того, я хочу увидеть этого мальчика. Арунаса. Чем скорее, тем лучше. Приведите его.
– Ба-а! Завтра приведем! Утром!
Мы заехали за Арунасом, как договорились, в десять. А незадолго до одиннадцати – вместе с ним – опять были дома.
В трамвае Арунас вел себя нормально, а перед бабушкой притих, даже съежился.
Майка его была выстирана и выглажена, штаны заново заштопаны, но все равно пыльные и мятые, и левая штанина съежилась от крупных стежков на колене.
– Бабушка, вот это и есть Арунас, – сообщил я. Тоже с неловкостью.
– Я поняла. Здравствуй, Арунас. – бабушка была спокойна. И деловита. – Ивка и Алик, идите-ка, мои ненаглядные, мыть посуду. Арунас и я побеседуем в моей комнате... – Она уловила опасливый взгляд Арунаса. Объяснила без улыбки: – Ты мне расскажешь о себе. А Ивке и Алику второй раз слушать незачем, пусть похозяйничают на кухне. Идем...
Она взяла Арунаса за плечо, и он послушался.