Соврать? Зачем? Пусть отцепится со своими дурацкими вопросами.
- Не был… Ну и что? Она покрутила головой.
- Не верю. Мы часто ходим компанией в кино.
- "Мы" - это значит кто?
- Ну мы… Из нашей школы. Или из клуба.
- Ты ходишь в клуб? - обрадовался я - появилась наконец тема для разговора. - В спортивный?
- Я записалась зимой в секцию аквалангистов.
- Неправда! Врешь! В аквалангисты берут с шестнадцати!
- Послушай, Юрек, - сказала она серьезно. - Постарайся запомнить: я никогда не вру! Понимаешь? Меня приняли, потому что я хорошо плаваю. Кстати, мама тоже когда-то была в этом клубе, она играла за сборную Польши в волейбол. Можешь у Збышека спросить. Но если спросишь, значит, не поверил. Ясно?
Я не знал, что и отвечать. Удивительная девчонка, не похожа ни на одну из нашего класса. Впервые такую вижу…
- Хочешь кольраби? - спросил я и, не дождавшись ответа, вышел из беседки.
Я долго не возвращался. Вымыл обе головки кольраби под краном, а потом сам сунулся под струю. Почувствовал приятный холодок, вода текла за ворот рубашки… Я позавидовал малость ребятам, которые пошли купаться. Но не пожалел, что я не там, с ними, а здесь, в горячем от зноя саду…
- Возьми! - услышал я вдруг. Эльжбета стояла спиной, в вытянутой руке - гребень.
- Помнишь? Там у колодца за кинотеатром ты мне сказал:
"Дашь, наконец, гребень? Сколько можно причесываться?" - продолжала она, смеясь. - Ну я теперь… Ладно, ладно, больше ничего не скажу! - Повернув голову, она стала вдруг прислушиваться.
- Юрек! Что это так стучит?
- Там за садом - шахта. Это грохоты… - И, видя, что она не понимает, добавил: - Ну, грохот… машина, которая сортирует уголь…
Мы не спеша вернулись в беседку и принялись за кольраби. Потом я сказал:
- Что это тебе взбрело в голову приехать на каникулы сюда, в промышленный район? Все отсюда уезжают, а ты наоборот - хочешь жить у шахты?..
- А тебе надо, чтоб меня тут не было, да? С кем бы ты тогда препирался? - рассмеялась Эльжбета. - С этой своей соседкой? Или, может, с той другой, со старухой, которая все время торчит в окне?
И вдруг лицо у Эльжбеты стало серьезное.
- Это не обычная поездка на каникулы. Меня отослали к тетке, потому что у нас в июле должен родиться ребенок…
- Как это - ребенок?
- А очень просто. Моя мама собирается рожать, и меня отослали из дома…
Я немного помолчал, потом сказал, пожимая плечами:
- Стоило ли? Дома ты была бы нужнее. Разве не так?
- Ну конечно… Я очень хотела остаться, но мама заупрямилась. Мы с ней поссорились, и я на нее обиделась. Да что там, не стоит и говорить! Я все время ссорюсь из-за чего-нибудь с мамой.
Эльжбета вышла из беседки. Постояла минуту, осматривая сад. И вдруг проговорила шепотом:
- Погляди-ка, там за забором крадется Збышек и с ним тот, другой! Пошли, спрячемся в смородине!
Действительно, на самом виду вдоль забора полз Збышек. Ему, конечно, казалось, что его не замечают.
- Индеец, да? Соколиный Глаз, вождь хитроумных апачей… - так же шепотом ответил я.
Эльжбета прыснула со смеху, и я закрыл ей рот. Но тут же отнял руку.
- Тихо…
Толстому надоела, видимо, эта игра в прятки, он поднялся, стал возле наших велосипедов, перегнулся через забор и крикнул:
- Эй, труженики полей и огородов! Как там с редиской? Теперь поднялся и Збышек. Во весь голос он сказал:
- Брось, Толстый, не мешай. Они, наверно, слушают, как редиска растет!
- Глупая шутка! - буркнула Эльжбета и нахмурилась. - Не отвечай этому сопляку.
Я взглянул на нее. "Сопляку"? Да ведь Збышеку столько же лет, сколько нам с ней! Но ничего не сказал.
За забором стали совещаться, но до нас не долетело ни слова. Наконец Толстый крикнул:
- Решение принято: мы реквизируем ваши велосипеды. Привет!
- Они, наверно, и не заметят, что велосипеды пропали, - добавил не без ехидства Збышек. Оба сели на наши велосипеды, собака залаяла как бешеная, и минуту спустя они исчезли в аллейке.
Мы поднялись из-за кустов.
- Остряк… Дома я ему устрою! А то пожалуюсь тетке! - заявила Эльжбета.
"Ну, теперь они прицепятся ко мне, - подумал я. - Особенно Збышек". Но не огорчился. Было даже удивительно, что настроение не испортилось. Стоит ли сердиться? Да и на кого? Эльжбета права: подумаешь, будут смеяться! Нашли причину!
- Ничего страшного, пусть прокатятся, - сказал я.
На шахте протяжно завыл гудок, ему ответил другой, где-то вдалеке отозвался третий, четвертый… Обычный концерт в нашей округе.
- Сколько сейчас? двенадцать?
- Сигнал второй смене. Пора на обед. Два часа!
- Два часа? - удивилась Эльжбета. - Ну бежит время! Впрочем, обед у тети в три, можно еще не спешить. Давай быстренько за редиску!
Не больно-то мне хотелось, но я согласился. Достал из беседки палку и надорвал пакетики с семенами.
- Начинаем? Мама просила в четыре ряда!
- Как вам будет угодно. Раз в четыре, значит, в четыре. Извольте. Я невольно улыбнулся. Веселая девчонка эта Эльжбета. Куда до нее Збышеку, например, с его дурацкими шуточками. Тоже философ! Может, она права, и Збышек в самом деле сопляк? Только почему я этого раньше не замечал? А ведь мы семь лет сидим в классе друг за другом - почти то же самое, что на одной парте. Как же это выходит: столько лет знаешь человека, а потом открываешь вдруг в нем что-то новое?
Я провел палкой четыре длинные борозды, вдоль всей грядки, и мы принялись за работу. И тут мне пришло в голову, что мама и в самом деле велела в четыре ряда, но ей хотелось цветы, левкои, а мы сажаем редиску.
Глава 5
Это было возле самого дома, но я спешил к пруду. Почтальон передал мне заказное. Я расписался и, увидев, что письмо от мамы, сунул его в карман. Конверта вскрывать не стал, письмо было адресовано отцу.
Эльжбета ждала, на мосту, как мы договорились. Перегнувшись через перила, она всматривалась в нашу ленивую и грязную Брыницу. Со стороны шахты, скрытой деревьями, медленной вереницей ползли крестьянские подводы с углем. Почти без перерыва. Лошади шли уверенно, дорога была им хорошо знакома. Крестьяне собирались группками на тротуаре, то и дело кто-нибудь из них убегал, догоняя лошадь, а другой в эту минуту соскакивал с подводы и подходил к знакомым. Некоторые ели в пути: хлеб, кусок кровяной колбасы, вынутый из бумаги… Один направился к своей подводе, достал бутылку с пивом, отпил с соседом по глотку и спрятал бутылку.
Два раза в неделю на нашей шахте отпускали уголь для крестьян из ближних деревень и для своих рабочих. Мне нравились эти дни, иногда я подолгу смотрел на движущиеся мимо подводы. Мне казалось, именно так выглядят караваны в пустыне: ни конца, ни начала, никто зря не спешит, никто никого не обгоняет… Время от времени слышатся только крики, но люди не погоняют этими криками животных, просто напоминают, что они здесь, рядом.
- Наконец-то пришел! - сказала Эльжбета. - Сколько угля, а? Посмотришь - и то замараешься. Ты был хоть раз в шахте, под землей?
Я только улыбнулся: нашла о чем спросить! Но подумал: а вдруг она чувствует себя тут как в незнакомой стране, смотрит на те же вещи, а видит другое. Может, так оно и есть, я хотел выяснить, но не знал, как задать вопрос.
- Ты что, одеяло взяла? Зачем? Ведь там песок… - удивился я. Мне никогда и в голову не приходило брать с собой на пруд одеяло. На море - дело другое, но у нас… Все б меня высмеяли, приди я с одеялом.
- Я и поесть с собой взяла, бутерброды. Тетя приготовила. Купались мы со стороны парка. Там был лучший пляж, и на песчаном откосе в несколько метров высотой копошились малыши. Визг стоял такой, что разговаривать было невозможно. И я предложил: оставить одежду здесь, а самим переплыть на "английский" берег.
Мы плыли медленно, рядом. Вода была теплая и гладкая-гладкая, она отражала солнце, как нагретая жесть, даже больно было смотреть. И я подумал: там, в деревне у дяди, не было бы таких каникул. А ведь еще недавно я ругал себя за то, что вернулся. Не знаю, о чем думала Эльжбета. Я поотстал и плыл немного сбоку. Она ровно рассекала руками воду, плавно шла почти у самой поверхности, слегка поднимая голову, чтоб не замочить зачесанные кверху волосы. А те светились на солнце ярче обычного…
- Почему ты сказал - "английский" берег? - спросила Эльжбета, когда мы, выйдя из воды, возвращались вдоль откоса. - А Збышек вот ходит удить рыбу на "итальянский" берег. Что у вас тут, вся Европа на одном пруду?
Это такие названия еще с войны, но они, видишь, прижились, теперь все так говорят, - начал я объяснять Эльжбете. - Во время оккупации на нашей шахте работали пленные англичане, а потом еще итальянские солдаты, когда взбунтовались против немцев. И тех и других часовые водили из лагеря на пруд купаться. На высоком берегу купались англичане. Отец говорит, никому не разрешалось тогда к ним подходить. На берегу стоял часовой с винтовкой. У итальянцев место было куда хуже, вон там - видишь? Там заливной луг и всегда полно лягушек.
Мы шли теперь вдоль кромки воды, где расположились любители позагорать на солнышке. Ребята постарше провожали Эльжбету взглядом, иногда заговаривали с ней. Она улыбалась, и это меня сердило. Мы дошли наконец до нашей одежды, завернутой в одеяло. По одеялу бегали малыши, осыпая друг друга песком, брызгая водой.
- Одеваемся! - сказал я. - С этой мелюзгой сладу нет, скоро станут по головам ходить.
Цепляясь за торчащие из песка корни деревьев, мы забрались вверх по склону и очутились в старом парке. Было тут совсем тихо. Со своей высокой, давно не кошенной травой, с заросшими аллейками этот запущенный парк нравился мне гораздо больше нового, где по воскресеньям играл оркестр.
Мы сели на скамейке. Солнце палило все так же, и загорать здесь можно было не хуже, чем у воды. Я смотрел, как плавно раскачиваются вершины деревьев, то закрывая солнце, то, словно обжегшись, ускользая в сторону… Мы сидели невдалеке от теннисных кортов и слышали удары мяча.
- Знаешь, Юрек, мне хочется поехать когда-нибудь в Италию, - сказала Эльжбета, - а то и вовсе туда переселиться. А тебе?
Своим вопросом она застала меня врасплох.
- Откуда мне знать? - стал думать я вслух. - Навсегда в Италию я бы, пожалуй, не переселился. Что мне там делать?
- Вот именно! Тем более, что итальянского ты не знаешь… - услышали мы вдруг. - Здравствуйте, уважаемые граждане!
Меня пронял озноб, не знаю почему именно, но озноб. За спиной у нас стоял отец. Он, наверно, пришел со стороны садовых участков, и поэтому мы не слышали шагов.
- Здравствуйте! - повторил он. - Вас-то я и искал…
Я вскочил со скамейки. И почувствовал себя так, как тогда - кажется, это было в шестом классе, - когда на контрольной математик заметил, что я сдуваю у Толстого, и, не говоря ни слова, указал просто рукой на дверь, а я встал и вышел. Может, теперь мне было еще больше не по себе. Почему? Этого не объяснишь. Физиономия у меня была, наверно, не слишком веселая, потому что отец улыбнулся, обошел скамейку и стал рядом.
Я встретил почтальона, он сказал, что отдал тебе письмо от матери. А от Збышека я узнал, что вы отправились то ли к пруду, то ли в сад. Ну, я и стал искать.
Теперь со скамейки поднялась и Эльжбета. Она тоже была растерянна. А у меня в голове замаячила неожиданно мысль: "Только б не стал смеяться, только б не сказал чего такого…" Не говоря ни слова, я вынул письмо из кармана. Но отец поздоровался с Эльжбетой, потом закурил сигарету и лишь после этого взял конверт.
- Что-то, дорогие граждане, вы не разговорчивы. Как в анекдоте: "На какую тему, кавалер, молчите? На ту же самую, что и вы, мадам!"
Эльжбета улыбнулась, а я стал потихоньку приходить в себя.
- Вернешься в Варшаву, передай от меня привет родителям, - сказал отец Эльжбете, подал ей руку на прощание и, не взглянув на меня, зашагал не спеша в сторону кортов.
Но, пройдя немного, обернулся и крикнул:
- Юрек, сегодня на ужин пойдешь к бабушке. До свидания! Только после этого мы оба, точно по команде, опустились на скамейку. Я вздохнул с таким облегчением, что меня самого это рассмешило.
- Я и не знал, что отец может так запросто, по-дружески! - сказал я больше себе, чем ей, и почувствовал, что очень горд своим отцом, будто он совершил бог знает какой поступок.
- Но откуда твой отец знает моих родителей? - тоже вслух принялась рассуждать Эльжбета. - Откуда ему вообще известно, кто я такая?
Я пожал плечами.
- Не имею представления, откуда. Хотя мог узнать, конечно, от Збышека. Да, но что этот болван ему наплел?..
Ответа долго ждать не пришлось. У входа в парк мы наткнулись на них обоих: на Збышека и Толстого. Я не виделся с ними с позавчерашнего дня, с той самой минуты, когда они увели у нас из-под носа велосипеды, и не очень-то представлял себе, как мне теперь разговаривать с ними. Кто, собственно, должен быть в обиде - они или мы?
Толстый вроде бы обрадовался встрече, но не успел и рта раскрыть, как Збышек высокомерно глянул на нас и изрек:
- Советую сменить местопребывание, отец тебя разыскивает. Час назад спрашивал, не знаем ли мы, где вы находитесь…
Эльжбета чуть не подпрыгнула:
- Где находимся мы или где находится Юрек? Откуда ты знаешь, что мы вместе?
Но Збышек не обратил на нее ни малейшего внимания.
- И я сказал, что Юрек ушел на свидание с моей двоюродной сестрой.
Руки у меня сами собой сжались в кулаки, я понял: еще слово, и я ему врежу. Я рванулся, но Эльжбета схватила меня за рукав:
- Пошли, Юрек. Не стоит… Тогда Збышек крикнул ей:
- Заткнись! С тобой не разговаривают! Я подошел к нему вплотную.
- Ты, философ! А со мной поговоришь?..
Замахнулся, но прежде чем успел ударить, Збышек бросился на меня. Эльжбета крикнула что-то, но я не расслышал. Нас разнял Толстый - спокойно, без усилия. Он стал между нами и буркнул Збышеку:
- Отцепись от него, Проблема, не начинай! Ну-ну, не о чем говорить, пошли! Привет, Юрек!
Толстый улыбнулся Эльжбете, подтолкнул Збышека, и они зашагали прочь.
- Хоть один умный среди вас нашелся! - сказала Эльжбета. Прощаясь с Эльжбетой возле ее дома, я уже знал: сейчас я пойду на чердак, к своим голубям. Знал об этом еще и раньше. Тогда, когда мне в голову пришла странная мысль: мне показалось, что я знаком с Эльжбетой давным-давно, что я, собственно, знал ее всегда. И одновременно с этой другая: а ведь я мог никогда ее не встретить…
Я сел на старый сундук и привалился к стене.
Хорошо было здесь, с голубями. Разве где-нибудь на свете есть место спокойнее? А Рыжий, этот подлец Рыжий, который крутил головкой, словно в поисках спутника для нового побега, показался мне самым прекрасным голубем, какого я вообще когда-либо видел. Неожиданно для самого себя я подумал, что из тридцати семи голубей, которых держали мы с отцом, именно Рыжего люблю я больше всего. И страшно удивился, что не понял этого раньше.
Глава 6
У нас в Божехове храмовой праздник бывает в день святой Анны, точней, в ближайшее после него воскресенье. Как себя помню, вместе с мальчишками я с нетерпением ждал этого дня, а нынче и не заметил, как он пришел.
Эльжбета смеялась до упаду, глядя на лотки "с разной дребеденью", как она окрестила все эти странные и забавные, никому не нужные вещи, которые привозят торговцы на нашу ярмарку.
- Знаешь, я думала, храмовые праздники с ярмаркой бывают только где-нибудь в деревушках… Или в городах, куда приезжают туристы из-за границы. Например, в Ловиче или, скажем, на Подгалье… Первый раз вижу такую ярмарку!
- А в Варшаве не бывают? - спросил я и сразу пожалел об этом. Может, вопрос был и глупый. Но почему же все-таки она на меня так посмотрела?
В Варшаве? А ты был в Варшаве? Хотя бы с экскурсией?
Нет… На экскурсию мы ездили в Краков. И в Познань на международную ярмарку. Ага, и потом еще в Щирк, - припомнил я.
В Щирк? А что такое Щирк? Где он находится? Меня разозлил вопрос. Собственно, не сам вопрос, а эта ее улыбка. Но, поглядев на Эльжбету, минуту спустя я подумал: может, это мне только показалось, может, в конце концов, она всегда так улыбается…
Не каждый обязан знать, где находится Щирк. Но решил не отвечать: раз не знает, пусть не знает. Не моя потеря.
- Обиделся? - спросила Эльжбета, но уже без улыбки. - Юрек, не будь ты таким смешным…
Сама подсказала мне слово. Может, я бы не додумался, может, я и понимаю-то его не так. Смешная у нас ярмарка. Смешные эти лотки, смешно, что я не был в Варшаве. И Щирк смешной. А я? А может, и весь Божехов? Значит, смешно и то, что мы стоим тут вместе, а кругом надрываются пищалки, протискиваются, толкая нас, увешанные ярмарочными баранками, оживленные люди… Нет, наверно, она думала иначе. Откуда ж тогда у меня такие мысли?
И вдруг я почувствовал, Эльжбета хватает меня за руку. Посмотрел на нее с удивлением. А она рассмеялась:
- Ну чего так глядишь? Просто я не хочу, чтоб мы с тобой потерялись в этой толпе…
И потянула за собой. Мы стали пробираться к тому месту, где рядом с тиром собралось больше всего народу - к киоскам с ярмарочными лотереями.
- Попытаем счастья? - спросила Эльжбета.
- Нет, я никогда не пробую! Мне не везет, - сказал я и расхохотался.
Вспомнил, как несколько лет назад мама уговорила отца попытать счастья в лотерее. Они велели мне нажать рычажок, круг с номерами закрутился, перышко, служившее указателем, заметалось, задевая о гвозди, и наконец остановилось у самого большого гвоздя. "Главный выигрыш! - объявил хозяин лотереи. - Молодому человеку представляется право выбора". На выбор, однако, были предложены только три вещи: вино за шестнадцать злотых, глиняная вазочка и голова Костюшко.
Я затеял страшный спор с родителями. Мать желала вазочку, отец был за вино, но в конце концов они решили, что им все равно - лишь бы не Костюшко. Однако я уперся. Костюшко был трехцветный: лицо золотое, губы и шапка красные, брови и ворот кафтана черные. Мать заявила, что не пойдет со мной по улице, если я понесу Костюшко. Отец ее поддержал. Я возвращался домой один, но с Костюшко под мышкой.
Пока я рассказывал Эльжбете эту историю, мы ели сахарную вату на палочках, вата была еще теплая и липла к губам, к щекам…
- А что с этой головой? Раскокал?
- Посягнуть на великого человека? Ты что, смеешься? Это он меня мучил… Ровно год допекал!