Сегодня было больше желающих поиграть в теннис, чем обычно. Корты, собственно, почти не использовались. В нашем клубе "Гурник" есть вроде бы теннисная секция, но в ней состоит всего несколько человек, так же, как в секции фехтования. Это трудные виды спорта: годами можно тренироваться и ничего не добьешься. Толстый взялся как-то за фехтование, но ему тут же объяснили, что у него замедленная реакция. Отец играл, кажется, раньше в теннис, но без особого успеха, разве что научил меня подсчитывать очки. И на том спасибо, по крайней мере видишь, кто выигрывает, и не глядишь как баран на новые ворота.
Когда мы пришли, на двух кортах уже играли. На третьем натягивали сетку. Двое парией из техникума - я знал их в лицо - с усилием крутили рукоятку, которая пронзительно скрипела. Девушка у скамейки снимала свитер. И только когда она обернулась, я узнал ее и громко фыркнул. Борунская, из нашего класса. Тоже мне теннисистка!
Они заметили нас я стали о чем-то совещаться. Когда мы устроились на соседней скамейке, к нам подошла Борунская.
- Простите… Юрек, твоя девушка не играет? - и она указала подбородком на Эльжбету. - Нам не хватает партнера для смешанной пары.
- Смешанная пара! Когда это ты таким словам научилась? А что такое смешанная пара? - Меня разбирал смех и злость в то же самое время, из-за чего - не пойму.
- Это когда партнер и партнерша с каждой стороны, - объяснила Эльжбета. - Я немножко играю, но…
- Ну так иди, сыграешь с нами! - крикнул один из парней. Они бросили крутить в конце концов рукоятку, сетка была натянута. - У нас есть запасная ракетка, вон лежит.
- У нее нет времени, - буркнул я, может, и в самом деле не к месту, но мне не хотелось, чтоб Эльжбета с ними играла. А я что, сидеть буду? Да еще мы собирались поговорить…
- Почему нет времени? - удивилась Эльжбета. - Что ты болтаешь?
- Ревнует, - заметила Борунская.
"Идиотка, - подумал я про нее с досадой. - Зачем только мы сюда пришли?"
- Ну, играй, если хочешь…
- Спасибо за разрешение! - улыбнулась Эльжбета, сделала глубокий реверанс, взяла со скамейки ракетку и выбежала на корт.
Борунская глянула на нее и сказала мне вполголоса:
- Девчонка что надо. Где это ты такую подцепил? Кто бы мог подумать - ты?! Мир меняется… А Ханка Карбовская два года за тобой бегала, ты даже не заметил, а?
- Отцепись со своими замечаниями! "Теннисистка"! Хотела играть - играй!
Глава 11
Не раз у же приходили мне в голову такие мысли, но сейчас, пока я смотрел за игрой, было время подумать хорошенько. Взять, к примеру, Борунскую. Знаю ли я ее? Попроси кто-нибудь рассказать о ней, у меня и двух фраз не наберется. А как насчет других ребят из класса? Все мы сходимся на несколько часов в школу вот уже семь лет. И ничегошеньки друг о друге не знаем. Мама спрашивала меня иногда о классе, о том, какие у нас новости, о товарищах. Я что-то ей всякий раз сообщал, но это были ничего не значащие пустяки, и уже на следующий день все забывалось. А через месяц, через год?.. Каждый в школе знает по-настоящему только трех-четырех человек. Я мог бы насчитать сейчас немало девочек из класса, да и ребят тоже (но меньше), с которыми, если вспомнить, не разговаривал месяцами. Не верится - больше чем месяцами.
Борунская… Могу поручиться головой, что в седьмом классе я не сказал ей ни слова. Да и она мне тоже. В шестом, а может, в пятом Черный подставил ей ножку в дверях, и получился скандал. Почему я запомнил? Потому что Черного вызывали к директору, только из-за этого. Но если б тут был замешан не Зенек, а кто-то другой, это забылось бы через два дня. Вот и все про Борунскую. Сидела она около окна. Ага! И отец у нее милиционер… Что еще? Однажды она написала дурацкое сочинение о грибах, и весь класс выл от смеха.
В середине июля, приехав от дяди из деревни, я горевал, что придется просидеть вес каникулы одному в городе. Одному - это значит, без Зенека, Збышека, без Толстого. Будь в городе весь класс, я б и тогда посчитал, что я один. Пришло бы мне в голову идти, скажем, к Борунской и спрашивать: "Борунская, пойдешь на пруд?" Я и по имени-то ее никогда не звал, только по фамилии. В нашем классе обращались друг к другу чаще по фамилии.
А ведь для этих двух парней из техникума она не какая-нибудь там Борунская у окошка, нет, она… Может, для одного из них она значит не меньше, чем для меня Эльжбета? Ведь она хорошенькая. А там, в классе, никто этого не замечал или, может, за каникулы она так сильно изменилась? Вряд ли. Может, она очень славная девчонка, гораздо лучше других? Но это как-то никому не приходило в голову, верней, не приходило в голову мне. Странно… Да и не в Борунской тут дело, с остальными то же самое. Значит, каждый из нас для разных людей совсем разный? Для одних он существует, для других его нет? Или: для кого-то он существовал и перестал существовать, исчез, провалился сквозь землю… Как для меня сейчас Збышек. А Борунская… Не было ее, и вдруг появилась: играет с Эльжбетой в теннис, они переговариваются, смеются. Выходит, она существует и для меня.
Странно как-то… Только мне приходят в голову такие мысли или у других тоже бывает? И такие и похожие мысли о самых разных вещах, о которых не говорят ни в школе, ни дома, вообще не говорят никогда ни с кем…
- Ты не скучаешь, Юрек? Может, сердишься?
Это Эльжбета. Она стоит возле; скамейки, помахивает ракеткой, раскрасневшаяся, веселая. Я улыбаюсь:
- Нет, почему же? Я сижу, думаю…
- О ком?
- Думаю, почему сегодня утром ты плакала?
- Не стоит и вспоминать! Тетка устроила мне головомойку: шляюсь, мол, ночью по улице, в грозу, неизвестно где и неизвестно с кем…
- Збышек не наябедничал, с кем?
- Видимо, нет. Он делает сейчас аквариум, собирается разводить рыбок. Занят по горло! Со мной вообще не разговаривает! Да оно и лучше. Но с теткой случилась истерика! И утром я плакала. Нарочно, чтоб она меня пожалела…
С корта крикнула Борунская:
- Эльжбета, сыграешь еще?
- Немножко устала. Пусть они теперь сыграют между собой! Иди, Ядя, посидишь с нами…
"Ну вот, пожалуйста… Она знает ее уже лучше, чем я! - пронеслось у меня в голове. - А через минуту окажется, что я знаю Борунскую лучше, чем Збышека… Так зачем они были нужны, эти семь лет? Забавно, все меняется так быстро, что не поспеваешь…"
- Витек хорошо играет, правда? - спросила Борунская, словно желая этим похвастаться.
- Витек, это который? - поинтересовался я.
- Да вон слева… Не помнишь его? Два года назад он кончил нашу школу. Еще выступал со стихами на торжественных вечерах, не помнишь? Собирался стать актером.
- Ага, - буркнул я, но совершенно не мог его припомнить. Я никогда не слушал стихов. На вечерах мы с ребятами играли в "балду" или в "морской бой". Только когда раздавались аплодисменты, мы тоже били посильней в ладоши и орали "Бис!".
- Что он теперь делает?
- Учится в Домброве Гурничей, в этом большом техникуме. Я тоже иду туда с сентября…
- Какой это техникум? - спросила Эльжбета.
- Горно-металлургический, я поступила на механический факультет.
Я посмотрел на Борунскую с сомнением. Наверно, потому только и пошла, что там учится этот парень… Она? На механический?
- Зуля тоже там, знаешь? Вместе со мной…
- Какая Зуля?
- Техомская. А Ванда Липник в Катовицах, в училище технической эстетики.
Меня нисколько не интересовало, кто из них куда подался. Но надо ж было о чем-то говорить. И мне пришло в голову, что я даже не знаю, куда будет ходить с сентября Эльжбета… Выручила меня Борунская:
- А ты, Эльжбета?
Я в общеобразовательную, в лицей.
Те двое, видно, тоже устали, потому что бросили игру и подошли к нам.
- Что это вы о лицее? - спросил один из них. - Каникулы, а они о школе!
- Да это мы так… - сказала Борунская. А потом, помолчав, Эльжбете: - А ты где живешь? Ты откуда?
- Из Варшавы…
- Из Варшавы? - заинтересовался Витек. - Кто б мог подумать… Я был там раза два. Неплохой городишко, даже металлургический завод есть! Только давка в трамваях. И все куда-то спешат, неизвестно зачем… Пошел я как-то на матч. Польша - США. Хороший стадион, почти как в Хожове!
- Хотела бы я жить в Варшаве, - вздохнула Борунская.
Я почувствовал себя вдруг не в своей тарелке, сам не знаю почему. Может, потому, что они не обращались ко мне и, разговаривая, смотрели только на Эльжбету. А может, потому, что она сейчас была какой-то другой, не такой, как со мной и с Толстым. А еще Борунская со своими вопросами. Самое лучшее - встать да уйти, только я не знал, как это сделать. Ну и не знал еще, пойдет ли за мной Эльжбета.
Она вся сияла, точно этот дурацкий разговор доставлял ей удовольствие. Вела себя как-то неестественно. Нет, наверно, мне это казалось. Но я уже понял: мне не по сердцу, если рядом с ней парни постарше. Я сердился и раньше, если кто-то заговаривал с ней, пробовал знакомиться на пруду. Почему она без конца улыбается? Не лучше ли прекратить этот разговор и вместе со мной уйти отсюда?
- Слушайте, у меня идея, - сказал один из парней. - Пошли купим мороженого, у меня две десятки, хватит!
Я поднялся, теперь уже без колебаний.
- Привет! Мне пора домой.
- Почему домой? - спросила Эльжбета. - Ведь еще рано.
- Забыл молоко на плитке, думаешь, убежало? - пошутил Витек.
- Вот именно! - ответил я. - Что-то вроде этого… - И зашагал к выходу.
За оградой, у калитки, меня догнала Эльжбета. Минуту мы шли рядом, не говоря ни слова. Потом она принялась смеяться. Сперва хихикала, а потом разошлась вовсю. Я остановился. Она тоже.
- У тебя будет икота. Над чем смеешься?
- Над тобой. И над ними тоже!
- Почему над ними?
- Потому что я уговорилась с ними завтра на корте. Скажем, в двенадцать…
- Ага… - сказал я, и дыхание у меня перехватило. Она подошла ближе.
- Юрек, ты глупый, знаешь?
- Не знал. Спасибо!
Эльжбета снова принялась хохотать.
- На здоровье! Теперь, по крайней мере, знаешь. Пошли! - потянула она меня за руку. - Пройдем здесь, через парк.
А минуту спустя, когда мы очутились у грота с водопадом, она сказала:
- Знаешь, где мы будем завтра в двенадцать? Мы поедем на велосипедах к замку. Не прихватить ли с собой Толстого? Или нет. Поедем одни. Может, встретим там Казика?
- Какого тебе еще Казика?
- Великого. Ведь это он построил замок в Божехове. Казимир Великий. Так, по крайней мере, я в школе учила.
- Это хорошо, что учила, - буркнул я и улыбнулся, хоть улыбаться не собирался. Просто не мог сдержаться.
Мы сели на скамейку возле грота. Как раз напротив. Может, эта была та самая скамейка, где сидели вчера мы с Толстым? Эльжбета думала, видно, о том же.
- Слушай, Толстый мне сказал, будто это было так: Збышек вылез из той вон дыры, а ты спросил, где я. И тут он тебе наврал, что я уехала, правда?
- Да. А почему спрашиваешь?
- Я скажу тебе, только не смейся. Не будешь смеяться, ладно? Так вот, ночью, когда я засыпаю, мне вспоминаются разные вещи - то, что было днем. И разговоры тоже… Глаза у меня закрыты, но я все вижу, как в кино. Вижу то, что мне хочется видеть. Смешно, правда?
- Нет. Я тоже так делаю. Но не всегда. Чаще засыпаю сразу. А вот Толстый может уснуть в течение минуты, в любое время дня. Отец говорит, в армии ему это пригодится. Эльжбета!
- Что?
Но я ничего не сказал. Она тоже задумалась. Подняла камешек, бросила перед собой, взяла со скамейки оструганный прутик, оставленный тут, наверно, каким-нибудь ребятенком, принялась его разглядывать.
- Странно это…
- Что странно?
- Все. Сам хорошо знаешь. Когда читаешь об этом в книгах, все выглядит по-другому. Или в кино… Как знать, может, и не по-другому…
- Помнишь, как мы вчера бежали в грозу? - рискнул я спросить. - Сперва стояли под воротами. А потом…
- Молчи. Знаю, о чем ты вспомнил.
- Сердишься на меня?
- Нет…
Эльжбета не переставая чертила палочкой круги на песке, квадраты, зигзаги. Долго не поднимала головы. Сидела так, точно меня здесь не было. Почему? Трудно понять ее, странные эти девочки.
- Эля… - обратился я к ней и осекся: она взглянула на меня почти со злостью..
- Что это взбрело тебе в голову? Не смей называть меня Элей. Не называл и никогда не называй! Эля… Элюня… "Эля, надень кофточку, свежо!", "Элюнька, зачеши по-другому волосы, в школу так не ходят…", "Эля! Как ты говоришь? Как хулиган. Что это значит: влипла на матёме? Ты хочешь сказать: я получила двойку по математике, не правда ли?", "Элюша, вымой после обеда посуду…"
- Кто это так говорит? - прервал я ее.
- Мама так говорит. А отец зовет меня "Элек" или просто "Элька" - Элька то, Элька се…
- А мальчишки?
- Какие тебе еще мальчишки?
- Ну там, у вас в классе… товарищи…
- Ты что, не знаешь, как с нами разговаривают мальчишки? Низко кланяются и говорят всегда: "Здравствуйте, барышня", "Большое спасибо, дорогая одноклассница", "Чем могу помочь, мой ангел?" Такие слова, как, например, "Вали отсюда, дура!", мы знаем, разумеется, только из книг. Разве не так?
- Если желаешь, могу тебя звать "мой ангел"…
- Обойдусь! - Она поднялась со скамейки и стала снимать сандалии.
- Что ты делаешь? - удивился я.
- Хочу заглянуть в грот, ладно? Что там, собственно, внутри? Мы подошли к болотцу.
Шаг за шагом Эльжбета осторожно пересекла его. А я стоял на дорожке и, как вчера, глядел на вершины деревьев, которые слегка покачивались, на проплывающие облака. Снова по дорожке скакал воробьишка, а по камням грота катилась не спеша никому не нужным водопадом вода. Но сегодня я смотрел на это иначе, - все было другим. Выходит, одно и то же - это каждый раз что-то другое?
Эльжбета заглянула в грот и попятилась.
- Нет! Не полезу, там темно! Одна боюсь… - И вернулась.
Глава 12
День был хороший, пока не привел с собой вечера, а вместе с ним и моего вопроса. Простого вопроса насчет маминого адреса…
После ужина я достал недописанную тетрадь, вынул конверт и ручку, расположился за столом. Отец не спрашивал, что я делаю, он читал "Желтого тигра". Наверно, Ирка принесла книжку, пока я ходил на чердак засыпать голубям зерно. Последнее время я мало ими занимался, чаще, по-моему, с ними возился отец. "Может, показать их как-нибудь Эльжбете? - мелькнуло в голове. - Вылупились птенцы, девочки любят такие вещи. Вот только захочет ли прийти?" Я принялся за письмо.
О чем писать? После трех-четырех строчек все мысли пропали. Когда уезжаешь из дому, писать проще. Если сидишь дома, неизвестно, о чем сообщать. Но еще одна, еще две фразы, и страничка все-таки дописана.
- Дай мне конверт с адресом! - сказал я отцу. - С адресом того санатория, где мама…
Отец отложил книгу и уставился на меня.
- Ты это о чем?
- Конверт. Письмо, которое прислала мама.
- Зачем тебе конверт?
- Сам видишь, я написал письмо! Теперь мне нужен адрес.
- Ага, тебе нужен адрес, - буркнул отец, словно только сейчас понял, в чем дело. Сунул руку в карман, в другой… - На!
Я взял конверт, перевернул, чтоб найти адрес отправителя. Пробежал взглядом и тут… Тут прочитал еще раз, вслух, слово за словом, не веря собственным глазам.
- Как же так? Ведь это адрес тети Ванды, правильно? Значит, мама не уехала в санаторий? Ты знал об этом?
Отец смутился. Не глядя на меня, протянул руку за конвертом.
- Знал. Она у тети Ванды. Но ведь тетя живет в Отвоцке! В санатории или у тети - какая разница? И там и там один и тот же воздух, правильно?
- А вы сказали, мама едет в санаторий. Почему?
- Ты уже переписал? Отдай письмо.
- Я спрашиваю, почему вы так сказали? У мамы что-то с легкими? Это серьезно?
- Да, легкие… Ничего серьезного. Отдохнет, подышит воздухом… Не огорчайся!
- А когда она приедет? Когда вернется?
Отец посмотрел на меня. Он смотрел долго и наконец тихо сказал:
- Не знаю. Может, через месяц, два… В общем, через какое-то время…
Я встал из-за стола. Взял письмо, которое только что написал, порвал.
- Что ты делаешь? - резко спросил отец.
- Ничего. Напишу другое. Если она не в санатории, напишу другое. Это не годится.
Я пошел на кухню выкинуть клочки бумаги. И внезапно ощутил страх. Что он от меня скрывает? Уехала вроде бы в санаторий, всем и всюду об этом рассказывали. А живет у тети Ванды. Само собой, воздух что в санатории, что в Отвоцке, но… но в чем все-таки дело? Мне показалось, будто над головой собираются тучи. Ведь хороших вестей не скрывают.
Когда я вернулся в комнату, отец по-прежнему читал книгу. И я спросил как можно спокойнее:
- Слушай, а что мама писала тебе, ну… в этом письме?
- Ничего особенного. В основном о тебе. Беспокоится, как мы тут справляемся. Просит поцеловать тебя. Разве я не говорил?
- Нет! Об этом письме ты не сказал мне ни слова!
Он будто не слышал моего ответа. И в этот вечер мы с ним больше не разговаривали. Но тишина в квартире стояла напряженная, слишком много было незаданных вопросов, несказанных слов. В такой тишине одна минута превращается в невыносимых пятнадцать минут!
На следующий день я встал очень рано. Проснулся в шесть и не мог больше заснуть. Встал и потихоньку оделся. Отец еще спал.
Я пошел на кухню, закрыл за собой дверь и написал длинное письмо, такое длинное, что сам себе подивился. До сих пор не было у меня письма длиннее, чем на двух сторонах тетрадного листка. На почту я пришел раньше восьми, пришлось немного подождать, пока не откроют окошечко. Я послал письмо экспрессом. Через пять-шесть дней должен прийти ответ. Что она мне напишет? Как ответит на все мои вопросы? Когда я вернулся, отец сидел за завтраком. Он был в отличном настроении, а может, просто притворялся.
- Принимаюсь за стирку! - весело крикнул он. - Рубах пять уже скопилось. Перекуси - и в магазин за порошком. Где ты пропадал?
- На почте. Я послал письмо.
- Да? Это хорошо. А я уж было подумал, что ты со своей девочкой в такую рань встречаешься.
Зачем он это? Ни разу еще не говорил про Эльжбету. Почему именно теперь об этом? Может, дает мне тем самым понять: у каждого свои тайны, ведь и я говорил ему не все, а он тем не менее не спрашивает… Нет, чушь. Что это лезет мне в голову?..
- С Эльжбетой? Нет. С ней и с Толстым мы встречаемся всегда в десять, на пруду.
- Понятно… - И отец улыбнулся. - Только что был тут Толстый, сказал, что не видел тебя вчера целый день. Принеси мне порошок и отправляйся к нему. Он будет ждать около своего дома.
Польная улица, где жил Толстый, называлась так не зря. Это была улица на окраине города, рядом с полем, усеянным грудами камней. Не знаю, проезжала ли по ней хоть раз в месяц машина; ребятишки играли здесь стайками на мостовой.
Толстый сидел на краю тротуара около дома и забрасывал то и дело увесистый камень, который его сумасшедший пес тут же ему приносил. И так полдня - собака неутомимая. Я поднял с земли прутик и крикнул:
- Ландыш, ко мне! Хоп! Ну, хоп!
Я держал прутик не выше чем на метр от земли, но овчарка не пожелала прыгать. Подбежала, завиляла хвостом - и все.