Мне становится так хорошо, будто я уже отличник. И все трудности, которые мне предстояло побороть, давно остались позади.
Мы долго сидели рядом на кровати, мама ее так и не успела застлать. Одеяло сползло на пол, да мама о нем и забыла, а я боялся наклониться, чтобы не сбросить мамину руку, что лежала у меня на плече. Мы мечтали об институте, в который теперь-то я обязательно попаду…
Потом мама поднялась, ласково провела ладонью по моим вихрам:
- Ложись спать, отличник мой золотой.
Я быстренько разделся, нырнул в постель и, согретый мыслью, как хорошо быть отличником, почти сразу заснул.
Проснулся окончательно убежденный, что мое намерение в скором времени исполнится. К тому же мама испекла такой высокий, такой румяный пирог, что я уже просто не мог не стать отличником.
Наевшись пирога, вышел на улицу. Первой, кого я встретил, была Сонька. Небрежно с нею поздоровался. Она же блеснула на меня глазами и ехидно спросила:
- Что это ты вроде кол проглотил?
Сонька осталась Сонькою, хотя и вымахала, нечего сказать - совсем девица. Хотел мимо пройти, не заводиться с нею, однако не выдержал.
- Попробовала бы ты вытянуть в нашей школе на отличника!
- На отличника? Ты? Ой, держите меня, а то сейчас упаду!
Раскрыла рот, хохочет, аж эхо по улице катится. И на что только я с нею связался? Знаю ведь, что она за штучка.
Поскорее ухожу от нее, а она вслед кричит:
- Как "отлично" получишь, шли телеграмму!
А-а, чтоб ты треснула! Сразу все настроение испортила.
Встретил Ванько, и на душе стало веселее. Ванько вырядился по случаю воскресенья, будто собрался для газеты фотографироваться. Начищены до блеска ботинки, черные суконные брюки, черная шинель с медными пуговицами, да еще новенькая фуражка с бархатным околышком и лакированным козырьком. Морозище на дворе, аж трещит, запросто уши отморозишь, а Ванько хоть бы что: вовсе не холодно, говорит.
- Это что! Попробовал бы ты на паровозе! Мороз не мороз, а хоть умри, выглядывай… А скорость знаешь какая? Семьдесят километров, да еще против ветра!
С завистью смотрю на Ванько. Вот кому повезло! Но есть чем похвастаться и мне.
- А мне пришлось все-таки отличником стать. Не очень-то хотелось, но что поделаешь, если в институт без испытаний принимают.
- Тяжело, наверно? - сочувствует Ванько.
- Не так чтобы слишком тяжело, канительно только. Как чего-нибудь в классе не знают, так все учителя сразу ко мне: помогай… Будто я за всех должен думать! А когда приезжает инспектор, то меня только и спрашивают…
Ванько смотрит на меня с уважением. Что значит верный друг: что бы ты ему ни наплел - поверит и глазом не моргнет! Думаю, что бы еще ему сказать, и вспоминаю встречу с Сонькой. Как она хохотала и про телеграмму кричала.
- А ты наплюй на нее, - советует Ванько. - Как была глупой, так глупой и осталась: замуж выходит!
- Замуж?
- А ты до сих пор не знал? Про это у нас только и звон идет!
Никак не могу поверить. Пусть бы кто угодно, а то - Сонька. И какой сумасшедший на ней жениться отважился? Жить надоело, так решил век себе сократить?
- Да все девчонки с придурью, - философствует Ванько. - Как только семилетку закончат, так и целятся выскочить замуж. Аж смотреть противно!
Ванько презрительно цвиркает сквозь зубы, и я за ним сплевываю.
Наполненные презрением ко всему несерьезному девчоночьему роду, мы гордо шествуем но улице.
В понедельник, вернувшись из школы, сразу же сажусь за уроки. Пусть теперь хоть камни с неба рушатся - из-за стола не поднимусь, пока все до конца не выучу!
Достал чистую газету, застлал ею свою половину стола. Старательно разложил учебники и тетради, полюбовался, придвинул стул.
Итак, что же у нас на первом уроке завтра? Физика? Давай сюда физику!
Только нашел необходимую страницу, только наклонился над нею - Федька на пороге. Да еще не один, а с товарищем.
- Раздевайся! - говорит ему Федька. - Сейчас я тебе всыплю.
Тот раздевается, а мне уже интересно, как это он ему всыплет. Делаю вид, что углубился в физику, а сам на них незаметно поглядываю. Ага, Федька шахматную доску достает.
Сели оба по ту сторону стола, расставили фигуры. Федька хватает две пешки, под столом их в кулаках зажимает.
- В какой руке: в правой или левой?
Его товарищ ничего не видел, а я сразу заметил, что Федька смахлевал: обе пешки взял черные. Так вот почему мне никогда не удавалось отгадать, в какой руке белая!
Обозлившись на Федьку, я предупреждаю его товарища:
- Не угадывай: у него в каждой руке по черной пешке.
- А ты чего лезешь! - вспыхнул Федька. - Готовь свои уроки, а к нам нос не суй!
Как это не совать, когда такое жульничество! Тут и его товарищ становится на мою сторону. Говорит, чтобы белую и черную пешки взял я, так как он больше Федьке не верит. Гордясь доверием, откладываю на минуту учебник, беру две фигуры, прячу руки под стол:
- В какой?
- В правой.
В правой руке пешка у меня черная. Однако я не теряюсь: быстро меняю под столом пешки и выкладываю белую. Уж очень хочется, чтобы Федька сегодня проиграл!
Игра начинается. С каждым ходом она приобретает все более острый характер. Федька и его товарищ поминутно пререкаются, вырывают друг у друга то одну, то другую фигуру. Я, конечно, ввязываюсь в их перепалку, из-за чего дело еще более запутывается, и мы уже втроем ошалело кричим друг на друга.
- Имею я право переходить или не имею? - вопит Федька.
- А ты мне позволял? - не отступает товарищ.
- А ты ему позволял? - встреваю я.
- Так он руку отнимал, а я не отнимал!
- Отнимал, отнимал! - кричу я, хотя, побей меня гром, ничегошеньки не видел. - Ставь фигуру на место!..
Вот так, понемногу, мы и выигрываем партию у Федьки.
- Мат! - объявляет победоносно товарищ.
- Мат! Мат! - пританцовываю я.
Федька даже посинел. Никогда не подумал бы, что он так переживать может. Сметает ладонью фигуры с доски, начинает заново расставлять.
- Еще одну?
- Не одну, а две, - хмуро отвечает Федька. - С контровой.
- А если я и эту выиграю?
- Все равно с контровой… А ты чего над головой торчишь? - Это уже ко мне. - Готовь свои уроки, а нам мешать нечего.
Федькин товарищ сразу вступается за меня. Говорит, что вовсе я им не мешаю, что могу смотреть на их игру столько, сколько захочу. Я, безусловно, не мог пренебречь столь любезным приглашением: снова в каждую перебранку влезаю, горячусь не меньше, чем они оба.
Так мы сыграли аж тринадцать партий: восемь выиграли мы, пять выиграл Федька. И когда, совсем уж одурев, убрали шахматы, было одиннадцать часов вечера.
Проводив товарища, Федька стал готовиться ко сну. Я же замер над раскрытым учебником, не зная, что же делать. Садиться сейчас за физику - другие уроки не успею подготовить. Хвататься за другие уроки?.. А Федька зевает и зевает. Хотя бы молча, а то как гиена подвывает.
- Ты еще долго сидеть будешь?
- Да мне ведь физику надо! - От отчаяния едва не плачу. - И географию, и немецкий…
- Выучишь завтра. Встанешь пораньше… А сегодня ничего не выйдет - спать пора…
И сам вижу, что пора. Голова идет кругом, горло дерет - так накричался. И откуда они взялись на мою беду со своими шахматами?!
Оправдываюсь перед собственной совестью, что я, если разобраться, вовсе и не виноват: если б не шахматы, весь вечер сидел бы не разгибаясь. С завтрашнего дня и начну. А если Федька еще кого приведет, скажу, чтобы в другую комнату шли… Чтобы не мешали!..
Однако и на следующий день засесть за уроки мне не удалось. Может, такая выпала мне судьба: стоит что-нибудь задумать, как кто-нибудь обязательно перебьет. Вчера нечистая сила Федькиного товарища принесла, а сегодня только успел сесть за парту, как Мишка говорит мне:
- Ты только послушай, какая идея! Всем классом после уроков направимся на речку. На коньках…
Ну кто может устоять перед таким соблазном! Я, правда, сказал, что у меня нет коньков, но Мишка сразу же отрезал все пути к отступлению:
- Я тебе свои дам… Будем по очереди…
Хочешь не хочешь, приходится соглашаться. Если бы один Мишка шел, тогда б еще подумал. А то ведь весь класс! Вон и Вася Гаврильченко весело подмигивает, из-под парты коньки показывает…
Что поделаешь, придется браться за учебу всерьез со среды. Среда, четверг, пятница… На субботу рассчитывать не стоит, в субботу, пока доберешься домой - тут уже и спать пора… Зато в воскресенье целый день с утра до вечера - ого, сколько успеть можно!
- Так идешь?
- Пойду! Только смотри: коньки по очереди.
До чего же весело было на коньках! Лед как зеркало: мчишься, аж в ушах звенит. И девчата и парни: та упала, тот не смог остановиться - да головой в сугроб. А иной нарочно под ноги покатился: мала куча, большая лучше!.. Смех, писк, крик - век бы отсюда не уходить! И мороз - не мороз. Градусов двадцать, а то и двадцать пять, а нам нипочем! Щеки пылают, руки горят - и рукавиц не надо.
А когда солнце село и взошел месяц, то стало совсем как в сказке: снега синие-синие, а льдины черные. Скользишь что есть духу, и желтый месяц бежит перед тобой. Так бы и мчался, не останавливаясь вовсе.
Возвращались, когда уже совсем стемнело. И весь наш Верхний поселок как на ладони - огни, огни. То цепочками, то треугольничками, то кольцами. Будто кто-то взял и светляков понавешал.
Зашел в комнату, глянул на часы: опять одиннадцать! Хотя можно было и не смотреть, Федька уже спал.
На этот раз совесть меня не так мучила, как вчера: весь класс ведь за уроками не сидел. Даже наши круглые отличницы - Милка да Олька - и те от соблазна не удержались.
Завтра, как только уроки кончатся, бегу прямо домой. Сразу же засяду и до полуночи из-за стола не вылезу!
С этим твердым намерением и заснул.
И я бы все-таки засел за уроки и получил отличную отметку - одну, а то и две, если бы не Мила: попала ко мне на глаза со своею книжкой, будто ее кто-то специально подговорил. Я в тот день как раз дежурил: проветривал класс, следил, чтобы доска была чистой, поэтому не мог не заметить, что Мила - звонок не звонок - на перемену не выходит. Сидит как пришитая за партой, уткнулась носом в какую-то толстую книжку, ничего не слышит, ничего не видит.
Интересно, что это она там читает?
- Ты чего из класса не выходишь?
Едва оторвалась от книжки. Глаза затуманены, ничего не соображает.
- Что читаешь?
- "Агасфера".
- Интересно?
- Очень интересно!
- Дай посмотреть.
Мила неохотно протягивает мне книгу.
Эжен Сю, "Агасфер", перевод с французского. Издана еще до революции - где только ее Мила выкопала? Зачитана так, что некоторые листы совсем вместе не держатся - из книжки выпадают. Сразу видно, какая интересная: занудливые книги целы-целехоньки лежат.
- Дай почитать!
Мила жмется-мнется. Говорит, что книжка чужая, что ей самой дали всего на несколько дней и в субботу должна обязательно вернуть. Но мне уже кажется, что если не прочитаю "Агасфера", то помру.
- Смотри, чтобы не больше чем на два дня, - наконец сдается Мила. - Сегодня я закончу, а ты чтобы в пятницу принес. Успеешь прочитать?
- Успею… День и ночь читать буду!
Книжку нес домой, как драгоценнейшее сокровище, не вместе с учебниками, а на груди, под пальто. И если бы не зима, если бы не снег, и по дороге ее бы читал. Чтобы не тратить понапрасну такое дорогое сейчас время.
Дома отодвинул в сторону учебники, положил "Агасфера" на чистую газету и с головой нырнул в книгу.
Что это была за книжка, если бы вы только знали! Два дня как в тумане прожил.
Итак, изо всей недели только пятница и осталась. А что можно за один день сделать? Ничегошеньки! Так что не лучше ли начать с будущей недели? Прямо с понедельника!
Но моим благородным намерениям не довелось осуществиться и на следующей неделе: как раз в понедельник, будто назло, мы писали контрольную по тригонометрии. Из трех задач я решил только две, да и то в одной допустил ошибки. За что и получил посредственную отметку.
К тому же Мария Федоровна записала мне в дневник замечание: на уроке баловался. А я вовсе и не думал баловаться, только надул резинового чертика, который, если его выпустить из рук, плачет, как ребенок.
Я имел намерение, как только раздастся звонок и Мария Федоровна из класса выйдет, подкинуть его кому-нибудь из девчонок.
А Мишка вдруг хлоп меня по руке, чертик выскользнул и заголосил "уа! уа!" под ногами у учительницы.
Мария Федоровна в это время читала свой самый любимый отрывок из "Фата-Морганы", тот, где дожди и холодные, осенние туманы… Как раз в тот момент, когда она с трагедийным надрывом в голосе вопросила: "Где небо? Где солнце?", чертик и закричал ей в ответ, будто и он тосковал но небу и солнцу.
Класс тихонько смеялся, только мне было совсем не смешно.
В этот выходной мама возле печки не хлопотала - убедилась, наверно, что для меня пироги печь - только муку переводить. Да я и не был в претензии к маме, понимал, что сам виноват. Хотя если как следует разобраться, то никакой особой моей вины не было.
Ведь я так хотел стать отличником!
Последняя школьная глава
В нашем классе что ни ученик, то обязательно какое-нибудь новое увлечение. Мишка, например, больше всего любил стрелять: мечтал стать снайпером. Стоило ему увидеть мелкокалиберку - весь трясется. Ким собирал почтовые марки: как-то принес в школу три больших альбома. Каждая марка аккуратно наклеена, еще и папиросной бумажкой прикрыта. Показывал сам - не позволял и пальцем притронуться. Калюжный поначалу бегал на лодочную станцию, а с девятого поступил в футбольную команду. И когда осенью - мы уже в десятом были - наша школьная команда завоевала первенство и ее фотографию поместили в районной газете, он и вовсе задрал нос. Ходит - на нас и не глянет. И все, что бы ни валялось на пути, обязательно ногой поддаст. Как-то я книжку уронил, так он и ее запузырил под самый потолок.
Ну, мы его и проучили: я и Мишка. Я задавак терпеть не могу, а Мишка и подавно.
Принесли в класс кирпич, завернули в газету и положили недалеко от дверей. Каждому, кто вбегает в класс, кричим, чтобы не трогал: гостинец Калюжному. Но вот и Калюжный. Заметил сверток, разогнался да бац носком. Хотел, видимо, зафутболить под потолок. Только кирпич не книжка, лежит, как лежал, зато Калюжный ухватился за ногу и проойкал до самой парты. Это чтобы знал, как задаваться!
Василь Гаврильченко грезил самолетами. После девятого класса по комсомольской путевке отправился в авиационное училище. Провожали мы его всем классом и очень гордились им. Нина даже заплакала на перроне. Девчата ее обняли, шепчут, утешают, а Василь отвел меня в сторонку, спрашивает:
- Ты мне будешь писать? О хлопцах, о девчатах и о Нине?..
Ответил ему, что буду.
- Ты настоящий друг! - воскликнул Василь и сильно пожал мне руку.
Теперь я каждую неделю пишу ему письма. Пишу больше стихами, потому что прозой неинтересно, да и событий особенных нет, а в стихах можно выдумать что-нибудь необычное.
У меня тоже было увлечение, которое не угасало все школьные годы и частенько мешало даже в учении. Я много читал, жадно поглощая все, что только попадало в руки. Маме некогда было следить за тем, какие книжки я глотаю, тем более что где-то в четвертом классе я понял, что совсем не обязательно показывать старшим то, что читаешь. К этому печальному выводу я пришел после того, как, будучи учеником еще третьего класса, на вопрос высокого гостя - инспектора из района, - что я читаю, достал и показал ему объемистую книжку. У инспектора брови полезли на лоб, когда он прочел заголовок: это была "Повия" Панаса Мирного.
- И много ты успел прочитать? - немного оправившись, поинтересовался он.
- Уже дочитываю.
- Что же ты понял в ней?
- Все.
Я было собрался рассказать инспектору, о чем там написано, но мама вовремя закрыла мне рот. Она сердито сказала, чтобы я убирался вон и не смел приносить в дом никаких книжек без ее разрешения.
- Где ты ее взял?
- В клубе. Их там навалом…
- Чтобы твоей ноги там больше не было! А эту книжку я сама отнесу…
Обескураженный, вышел я из дома. Никак не мог понять, почему так удивился инспектор, увидав книжку, и почему так рассердилась мама. Ведь ничего такого я в повести той не заметил, может, что-нибудь в самом конце?.. Наверное, так, раз мама не дала мне дочитать.
Позднее я поумнел: знал, какую книжку можно показывать маме, а с какой нужно прятаться от нее подальше - на чердаке, на дровах в сарае или где-нибудь в огороде.
Кроме мамы, должен был остерегаться и учителей. Они тоже охотились за такими, как я. Особенно на уроках, когда достанешь книжку тайком, развернешь на коленях под партой и читаешь. Бывало, так зачитаешься, что и не слышишь, будто глухой, как тебя вызывает учитель. Пока сосед в бок не толкнет.
А сколько раз проезжал остановку, когда возвращался в субботу домой! Зачитаешься и не заметишь, что твоя остановка. И хорошо, если рядом знакомый и крикнет, выходя:
- Ты что, заснул? Давай к выходу, а то дальше поедешь!
Подскочишь и опрометью из вагона.
В восьмом классе я перечитал почти все книжки из нашей школьной библиотеки. Это оказалось нетрудным: библиотека помещалась в небольшой комнатке с двумя или тремя шкафами и большую часть книжек я уже читал. Тогда старшая пионервожатая - она же выдавала нам книги - посоветовала мне записаться в библиотеку Дворца культуры. Там хватит что читать до самого окончания школы.
Библиотека занимала второй этаж.
Сперва нужно было пройти через большой читальный зал, почти пустой днем и переполненный по вечерам, и только потом можно попасть в абонемент: святая святых для каждого, кто влюблен в книги. Там, отгороженные невысоким барьером, стояли длиннющие, высотой до самого потолка стеллажи, сплошь забитые книгами. Среди этого неимоверного богатства похаживал всегда деловитый, всегда немного сердитый Михаил Семенович - среднего роста мужчина с седыми растрепанными волосами и воспаленными близорукими глазами.
Когда я несмело вошел, он придирчиво допытывался у пожилого человека:
- Вы хотите интересную книжку? Думаете, вы один ее хотите? Все хотят только интересные книжки! А кому прикажете читать скучные? Но человек не сердился на библиотекаря. Он весело отвечал:
- Скучные вы и читайте! Вам за это деньги платят.
- "Деньги, деньги"! А вы их считали, те деньги?
Человек ответил, что не считал.
- Чего же вы изволите о деньгах говорить?
- Да я просто так… - оправдывался человек. - Дадите вы мне интересную книгу?
- А какую такую книжку вы хотите?
- Дайте что-нибудь Гоголя.
- О, опять Гоголя! - всплеснул руками Михаил Семенович. - И этот хочет Гоголя, и тому дай только Гоголя… Где я вам возьму столько Гоголей? Как вы себе думаете, нам только Гоголя и присылают?
Человек ответил, что не думает.
- Почему все вы хотите только Гоголя?
Последний вопрос прозвучал уже из-за стеллажей, так как Михаил Семенович все же пошел за Гоголем.