- Вы знаете, что квартира больше не ваша, сэр. - Он кивнул головой, водитель проверил, закрыта ли дверь, и машина поехала по Кромвель Роуд. Мужчина с заднего сиденья продолжал:
- Что привело вас в этот дом в столь поздний час? Вы оторвали нас от бриджа.
Высокий сидел рядом с водителем. Он расстегнул свое пальто с овчинным мехом.
- Это меня ободряет, - сказал я. - Полицейские, играющие в покер, могут подстроить вам какую-нибудь гадость, полицейские, играющие в понтон, могут забить вас до смерти, но кто же испугается полицейских, играющих в бридж?
- Вы должны бы лучше ориентироваться, - мягко сказал высокий. - Вы ведь знаете, как ужесточены меры безопасности за последний год.
- Вы, ребята, со мной так говорите, будто мы работаем в связке. Я никогда раньше вас не видел. Вы со мной не работаете. Кто вы, черт возьми, - дежурные полицейские?
- Не будьте так наивны, сэр.
- Вы имеете в виду, что телефон всегда прослушивался?
- Его контролировали.
- Каждый звонок?
- Это же пустая квартира, сэр.
- То есть - "кто поедет по Глочестер Роуд до Фулхэма за пятьдесят пенсов?" - это все ваши парни?
- Бэрри был так близок к выигрышу, - сказал второй.
- Я зашел только чтобы позвонить.
- И я верю вам, - ответил полицейский.
Машина остановилась. Было темно. Мы миновали Хаммерсмитский мост и находились в какой-то богом забытой дыре в Барнсе. Слева большой кусок ничейной земли, и ветер, прорываясь сквозь деревья, слегка раскачивал автомобиль. Движение было слабым, но иногда вдалеке мелькали огни и проезжал рейсовый автобус. Я прикинул, что это может быть район Ричмонд Роуд.
- Чего мы ждем?
- Мы вас долго не задержим, сэр. Сигарету?
- Нет, спасибо, - ответил я.
Подъехал черный "форд икзекьютив" и припарковался впереди. Из "форда" вылезли двое и направились к нам. Полицейский в овчинном пальто опустил стекло. Один из подошедших направил мне в лицо луч фонаря:
- Да, это он.
- Это ты, Мэйсон?
- Да, сэр. - Мэйсон - это человек, готовивший распечатки прогнозов погоды и фотографировавшийся с незнакомцами, носящими мою одежду.
- Ты тоже, значит, в этом замешан? - спросил я.
- Замешан в чем?
- Не надо мне лапшу на уши вешать, ты, маленький змееныш.
- Да, это он. - Мэйсон выключил фонарь.
- Ну, мы так и знали, - сказал первый полицейский.
- О, конечно, - ответил я, - когда бы еще я получил свидание с вами за двадцать пять пенсов.
Как я мог оказаться таким идиотом. Ведь по этому телефону, если набираешь номер службы времени, слышишь тиканье часов старшего комиссара полиции.
- Давайте мы вас лучше домой отвезем, - сказал полицейский. - И спасибо вам, мистер Мэйсон.
Мэйсон позволил шоферу открыть ему дверцу "форда", как будто с ним так обращались с рождения. Этот маленький ублюдок, без сомнения, раззвонит обо всем, что здесь произошло. Весь Центр будет в курсе.
Они довезли меня до самого дома.
- В следующий раз, - сказал полицейский, - пользуйтесь служебным транспортом. После похода вы имеете на это право, как известно.
- Вы не могли бы послать кого-нибудь из своих парней подобрать мою машину - так, в перерывах между партиями в бридж.
- Я сообщу, что автомобиль похищен. Местные полицейские его подберут.
- Бьюсь об заклад, иногда вы жалеете, что приходится быть таким честным, - сказал я.
- Спокойной ночи, сэр.
Дождь по-прежнему шел. Я выбрался из машины. Они высадили меня не на той стороне улицы: разворот был здесь запрещен.
Глава 3
"Все время должно быть посвящено игре…"
Правила ведения военных игр. Центр стратегических исследований. Лондон.
Я вошел в квартиру как можно тише. Мэрджори всегда включала отопление в мое отсутствие, и сейчас стоячий воздух, тяжелый от запаха свежего дерева и краски, обдал меня как вчерашний перегар. Прошло достаточно много времени, прежде чем я привык к этой квартире.
- Это ты, дорогой?
- Да, любимая. - Я просмотрел почту, откладывая конверты нераспечатанными, оставил только открытку с лыжного курорта, журнал "Награды и кокарды" да подержанную книгу о битве под Москвой. На серебряном подносе - используемом для срочных сообщений - лежал обрывок медицинского рецепта, на котором было выведено: "Приходите, пожалуйста, в воскресенье в дом полковника Шлегеля. Он будет ждать Вас с десятичасовым поездом". Записка выполнена аккуратным почерком Мэрджори. Я поеду в понедельник, несмотря на то, что слово "воскресенье" трижды подчеркнуто красным карандашом, который Мэрджори использует, когда чертит схемы.
- Дорогой!
- Иду-у. - Я вошел в гостиную. В мое отсутствие она редко сюда заходила: обычно готовила себе что-нибудь на скорую руку, а потом изучала бумаги с результатами медицинских исследований, проведенных после окончания университета, грудой лежащие в "дипломате" и на прикроватном столике. Но сегодня к моему приезду все было прибрано: спички рядом с пепельницей, тапочки у камина. На столике в кувшине между экземплярами ее книги "Дом и огород" даже стоял большой букет всевозможных цветов, обрамленных папоротником.
- Я скучал по тебе, Мэрдж.
- Привет, морячок.
Мы обнялись. На ее губах я почувствовал вкус мяса, запах которого услышал еще в холле. Она запустила мне руку в волосы и взъерошила их.
- Они не выпадут, - сказал я, - они вшиты в череп.
- Глупости.
- Извини, что поздно.
Она повернула голову и радостно улыбнулась. Сейчас Мэрджори была похожа на маленькую девочку: большие зеленые глаза и симпатичное личико потерялись в растрепанных волосах.
- Я приготовила мясо, но оно немного суховато.
- Я не голоден.
- Ты даже не заметил цветы.
- Ты что, опять в морге работаешь?
- Ублюдок, - сказала она и нежно меня поцеловала.
В углу "ящик" надрывался дешевой истерией: британская справедливость побеждала жирных немецких фашистов, кричащих: "Свиньи!"
- Цветы от моей мамы к празднику. Она желает, чтобы праздник повторился.
- А что, ты собираешься еще раз отметить двадцатидевятилетие в этом году?
Мэрджори ударила ребром ладони мне по ребрам. Удар оказался болезненным: она достаточно хорошо изучила анатомию.
- Не принимай близко к сердцу, - выдохнул я, - это всего лишь шутка.
- Оставь свои вшивые шуточки для ребят с подводной лодки.
Она обняла меня и прижалась теснее. Поцеловала, отстранилась, заглянула в мои глаза, стараясь прочитать в них свое будущее.
Я еще раз поцеловал ее. Этот поцелуй удался лучше.
- Я начинаю удивляться… - Ее слова потонули в очередном моем поцелуе.
В электрическом термостате, который мог поддерживать нужную температуру часами, стоял наполненный кофейник. Я налил немного в чашку Мэрджори и отхлебнул. Вкус был как у металлических опилок с добавлением хинина. Я поднял голову.
- Приготовить еще?
- Нет. - Я взял ее руку. Эта чрезмерная любовная забота нервировала меня. - Ради бога, сядь. - Потянулся и отломил кусочек шоколадки, которую она ела до моего прихода. - Я не хочу ни есть, ни пить.
На экране герои увели ключи от нового секретного самолета из-под самого носа гестаповца со свиными глазками, который не переставая щелкал каблуками и орал "Хайль, Гитлер!" Двое английских хитрецов отсалютовали ему в ответ и, забравшись в самолет, обменялись понимающими улыбками.
- Не знаю, почему смотрю это, - сказала Мэрджори.
- Когда смотришь подобные фильмы, то удивляешься, почему нам понадобилось целых шесть лет, чтобы выиграть эту чертову войну, - ответил я.
- Сними плащ.
- Мне и так хорошо.
- Ты что, выпил, дорогой? - она улыбнулась. Она никогда не видела меня пьяным, но всегда подозревала, что я могу напиться.
- Нет.
- Ты дрожишь.
Я хотел рассказать ей о квартире и о фотографиях мужчины, обнаруженных там, но знал, что она скептически отнесется к этому рассказу: Мэрджори доктор, а они все такие.
- С машиной были неприятности? - спросила она наконец. Она хотела только наверняка убедиться, что я не хожу к другой женщине.
- Свечи. Как в прошлый раз.
- Может быть, тебе не ждать и купить новые?
- Конечно. И шестнадцатиметровый океанский катер. Ты встречалась с Джеком пока меня не было?
- Он пригласил меня на обед.
- Старина Джек.
- В "Савой гриль".
Я кивнул. Ее муж был респектабельным молодым педиатром. "Савой гриль" был для него как рабочая столовая.
- Вы говорили о разводе?
- Я ему сказала, что мне не нужны никакие деньги.
- Клянусь, это ему понравилось.
- Джек не такой.
- А какой он, Мэрджори?
Она не ответила. Мы и до этого не раз оказывались на грани ссоры из-за него, но Мэрджори была достаточно разумна, чтобы определить грань, за которую не следует переступать. Она потянулась и поцеловала меня в щеку.
- Ты устал, - сказала она.
- Я скучал по тебе, Мэрдж.
- Правда, дорогой?
Я кивнул. На столе рядом с ней высилась стопка книг: "Беременность и малокровие" и "Послеродовое малокровие" Беннета, "Лимфоцитное малокровие" Уилкинсона, "Клинические исследования" Шмидта, "Малокровие. История болезни" Комбе. Под книги была подоткнута пачка листов бумаги, испещренных мелким почерком Мэрджори. Я разломил плитку шоколада, лежавшую рядом с книгами, и отправил кусочек в рот Мэрджори.
- Ко мне опять приезжали из Лос-Анджелеса. Теперь предлагают машину, дом и каждый пятый год будет свободен от лекций.
- Я…
- Не вынуждай себя лгать. Я знаю как твоя голова работает.
- Я очень устал, Мэрдж.
- Хорошо, но нам когда-нибудь придется поговорить об этом. - В ней заговорил доктор.
- Да.
- На обеде в четверг?
- Прекрасно.
- Да.
- Великолепно, здорово, я не могу дождаться.
- Иногда я удивляюсь, как это мы так далеко зашли.
Я не ответил. Мне это тоже было удивительно. Она хотела, чтобы я признал, что не могу без нее жить. И у меня было недоброе предчувствие, что как только я сделаю это, она встанет и уйдет. Поэтому все так и шло: мы любили друг друга, но не признавались в этом. Или даже хуже: мы так заявляли о своей любви, что партнер не был уверен, действительно ли его любят.
- Чужие в поезде… - сказала Мэрджори.
- Что?
- Мы - чужие в поезде.
Я поднял глаза, как будто не понял, что она имеет в виду. Она откинула волосы назад, но они вновь упали на лицо. Мэрджори вытащила заколку и заново заколола волосы. Это было нервное движение, предназначенное не столько для того, чтобы привести в порядок волосы, сколько для того, чтобы дать ей возможность обдумать ситуацию.
- Извини, любовь моя, - я наклонился вперед и нежно поцеловал ее. - Извини. Мы поговорим об этом.
- В четверг… - улыбнулась она, зная, что я пообещаю все что угодно, лишь бы избежать обсуждения, о котором она думала. - Твой плащ промок. Лучше повесь его, а то помнется и надо будет чистить.
- Сейчас, если хочешь. Мы поговорим сейчас, если тебе так хочется.
Она кивнула:
- Мы едем в разных направлениях. Вот что я имею в виду. Когда ты добираешься до цели своего путешествия, ты выходишь. Я знаю тебя. Я знаю тебя слишком хорошо.
- Но это ведь ты получаешь предложения… фантастическая зарплата в исследовательских институтах Лос-Анджелеса, лекции по малокровию… и это ты шлешь вежливые отказы, обеспечивающие возможность еще более выгодных предложений.
- Я знаю, - согласилась она и озабоченно меня поцеловала. - Но я люблю тебя, дорогой. Действительно люблю… - На ее лице появилась привлекательная улыбка. - С тобой я чувствую свою значимость. То, как ты это воспринимаешь, дает мне уверенность, что я смогу справиться с этой чертовой работой, если поеду в Америку… - Она пожала плечами. - Иногда мне хочется, чтобы от тебя не исходила такая уверенность. Мне даже хочется, чтобы ты был более жестким. Бывает, что я хочу, чтобы ты заставил меня остаться дома и заниматься хозяйством.
Вы никогда не сможете угодить женщине - это фундаментальный закон вселенной. Вы стараетесь и делаете их счастливыми, но они никогда не простят вам, если вы откроете им, что они не могут быть счастливы.
- Вот и занимайся хозяйством. - Я обнял ее. Шерстяное платье было очень тонким. Я чувствовал тепло ее тела. Может быть, у нее было что-то вроде лихорадки, а может быть, это было желание. Или, может быть, я просто холодный ублюдок, в чем она меня часто обвиняла.
- Ты уверен, что не хочешь сэндвич с ветчиной?
Я покачал головой.
- Мэрджори, - начал я, - ты помнишь консьержа из моего прежнего дома? - Я подошел и выключил телевизор.
- Нет. А почему я его должна помнить?
- Стань на минуту серьезной… Чарли Шорт… усы, лондонский диалект… всегда рассказывал анекдоты о хозяевах.
- Нет.
- Подумай.
- Не надо кричать.
- Ты что, не помнишь обед… он залез в окно, чтобы открыть дверь, когда ты потеряла ключи?
- Это, наверно, было с какой-нибудь другой твоей женщиной, - лукаво ответила Мэрджори.
Я улыбнулся, но ничего не сказал.
- Ты не очень хорошо выглядишь, - продолжала она. - Что-нибудь случилось в походе?
- Нет.
- Я волнуюсь за тебя. Ты выглядишь неважно.
- Это профессиональное заключение, доктор?
Лицо ее стало строгим, как у девочек, играющих в докторов и сиделок.
- Это действительно так, дорогой.
- А диагноз?
- Ну, это не малокровие, - засмеялась она.
Какая она красивая! Особенно когда смеется.
- И что вы обычно прописываете человеку в моем положении, док?
- Постель, - ответила она. - Обязательно постель. - Мэрджори засмеялась и развязала мне галстук. - Ты дрожишь, - встревожилась она.
Меня трясло. Поход, поездка на машине, погода, чертова квартира номер восемнадцать, где теперь обитает мой двойник, все это внезапно на меня обрушилось, но как ей объяснить? Я имею в виду, как все это объяснить доктору?
Глава 4
"Старший офицер-посредник осуществляет управление в начале игры. О замене посредника должно быть заблаговременно в письменной форме сообщено противоборствующим сторонам и всем другим командирам. Решение посредника - окончательное".
Правила ведения военных игр. Центр стратегических исследований. Лондон.
Вы можете думать, что знаете своего начальника, но на самом деле это не так. До тех пор пока не увидите его в воскресенье в домашней обстановке.
В воскресенье в Литл Омбер отправлялись всего три поезда. Тот, в котором поехал я, был почти пуст, если не считать пару, возвращавшуюся с субботней пирушки, да шестерых родителей, везущих своих чад к бабушкам, еще двух священников, направляющихся в семинарию, и полдюжины солдат.
Литл Омбер находится всего в тридцати пяти милях от Лондона, но городок этот провинциальный, благовоспитанный: мороженая рыба, мозаичные окна контор молодых клерков.
Я ждал на пустынной железнодорожной станции. Я был едва знаком с Чарлзом Шлегелем-III, полковником в отставке авиационного крыла Корпуса морской пехоты США, поэтому ожидал увидеть любой автомобиль - от малолитражки до "ровера" с шофером. Его приняли в Центр всего за десять дней до того, как я ушел в последний поход, и наше знакомство свелось к рукопожатию да к мимолетному взгляду на галстук Королевского аэроклуба. Но за это время он успел перепугать уже половину сотрудников от оператора коммутатора до ночного сторожа. Ходили слухи, что его прислали в Центр, чтобы он нашел причины закрыть заведение. В подтверждение этих слухов цитировались слова, авторитетно приписываемые Шлегелю: "Допотопная благотворительность, дающая возможность отставным английским адмиралам выигрывать за столом на карте сражения, которые они проиграли в жизни".
Мы все обиделись на эти слова потому, что они были неучтивыми и задевали всех нас. Нас интересовало, как он мог такое сказать.
Ярко-красная экспортная модель ХКЕ - и как я не догадался. Он выскочил из машины, как олимпийский чемпион в барьерном беге, мягко пожал мне руку, взяв за локоть так, что я не мог ответить на рукопожатие.
- Поезд, должно быть, пришел раньше расписания, - обиженно сказал Шлегель. Он посмотрел на свои большие часы с несколькими циферблатами. По таким часам можно засекать время подводных соревнований. На нем были черные брюки, башмаки ручной работы, шерстяная рубашка, точно цвета его автомобиля, и блестящая зеленая развевающаяся куртка с большим количеством изображений Мики Мауса на рукавах и на груди.
- Я испортил вам воскресенье, - сказал он. Я кивнул. Он был небольшого роста, полноват, грудь выпирала как у всех атлетов такого роста. Красная рубашка и манера склонять набок голову делали его похожим на огромную хищную красногрудую малиновку. Он обошел машину и, улыбнувшись, открыл мне дверцу. Извиняться Шлегель явно не собирался.
- Заедем домой, съедим по сэндвичу.
- Мне надо возвращаться, - неуверенно возразил я.
- Только по сэндвичу.
- Хорошо, сэр.
Он выжал сцепление и стал газовать на манер гонщиков. Он относился к машине так же, как, по моему мнению, относился к своим Ф-4 или Б-52, или к каким-то другим самолетам, на которых летал до тех пор, пока его не напустили на нас.
- Рад вас видеть, - сказал он. - Знаете, почему я это говорю?
- Изучаете кадры?
Он одарил меня улыбкой, говорящей: "Ты угадал, парень".
- Я рад вас видеть, - объяснял он медленно и терпеливо, - потому, что у меня не было возможности поговорить с вами или с Фоксуэллом о выполненном задании.
Я кивнул. Мне понравилось его заявление о том, что он рад меня видеть. Вы оцените заявление любого, кто заставит вас совершить путешествие в пустом поезде из Лондона в Литл Омбер в воскресенье.
- Чертов недоумок, - выругался он, обгоняя машину, идущую по разделительной полосе: водитель болтал с сидящими на заднем сиденье детьми.
Теперь, сидя рядом со Шлегелем, я видел, что искусственный загар был нужен, чтобы скрыть следы сложной хирургической операции на челюсти. То, что на расстоянии могло показаться следствием воспаления, оказалось крошечными шрамами, которые придавали одной стороне лица хмурое выражение. Иногда его лицо сморщивалось в любопытной, лишенной юмора улыбке, при этом обнажались зубы. Сейчас у него была именно такая улыбка.
- Могу представить, - начал он, - что говорят у меня за спиной: американский головорез, сотни операций во Вьетнаме. Возможно, даже говорят, что я был наемным убийцей. - Он сделал паузу. - Ведь говорят?
- Шепотом.
- А о чем еще шепчут?
- Говорят, что по очереди изучаете и оцениваете всех сотрудников. - Насколько я знаю, об этом не говорили, но мне была интересна его реакция.
- Как в данном случае?
- Поживем - увидим.